Квартира приведена в порядок, пусть и не ее руками, и теперь ни единая черточка не выдаст того, что произошло тут несколькими  часами (днями? - ощущение времени уже начинает стираться) ранее. Небольшая прогулка сквозь зеркала и уже начавший волноваться хозяин находит свои ключи на привычном месте, удивленно поглядывая на связку, точно помня, что минимум трижды за день уже просматривал все отделы сумки, но точно не обнаруживал там потерянной вещицы. Ее это уже не волнует. Ей нужно поскорее убираться в реальный мир, чтобы вновь не восстанавливать неделями утраченные по собственной глупости воспоминания, но привычка доводить все до конца иногда оказывается сильнее здравого смысла. Ей нужно найти безопасное место, чтобы отлежаться и переждать дикий, почти заставляющий возвращаться в зазеркалье Зов, перемалывающий душу в незаметную крупу, стирающий то, что она называла собой, оставляя лишь холод и абсолютное, безнадежное одиночество. Ей нужно...много чего еще, о чем ей сейчас просто не вспомнить, ведь большая часть воспоминаний остались за пеленой волнения и нечеловеческой, едва ли не смертельной усталости.
Ей просто нужно к нему.
Девочка не знает, как это поможет, да и друг сейчас не в том состоянии, когда может отрешиться от всего и спасать ее, но ей. нужно. к нему.
Мысль ведет словно маяк, и зеркало даже не осознает направления, выбирая путь среди изменчивых теней. К нему - невозможный, приближенный к чуду шанс на жизнь и завершение очередной растянувшейся на века партии. К нему - запах чая, крови и пороха, переплетающий всю их историю. К нему - неизменно зовущий сквозь пустоту властный голос и тихая, позволяющая дышать в любом аду мелодия рояля. К нему - подкашивающая колени усталость, равно выраженная у каждого и успокаивающее трепетание связи: держись - откладывать отдых умели оба, и сейчас девочка подчищала последние хвосты, зная, что в ближайшие часы будет неспособна шевельнуть пальцем, чтобы спасти собственную жизнь.
Впрочем, рядом будет он.  
Словно нечто подобное происходит в их жизни каждый день, она выходит из зеркала, забрасывая в небольшой холодильник заполненные кровью пакеты, бессовестно украденные ей у одной из больниц - этот аспект современного здравоохранения ей, несомненно, нравится - искать доверчивого местного жителя нет ни сил, не желания, а имея лучшего друга-вампира о таких вещах начинаешь задумываться едва ли не в первую очередь.
- Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, - устало цитирует расхожую в этом мире пословицу, - и как мы с тобой характеризуем друг друга?
Просто чтобы не молчать. Улыбка дрожит и будто стекает с побледневших губ - она смотрит на мужчину и все еще не верит до конца, что им действительно удалось и теперь он - свободен, а не волен обходить приказы так, как ему угодно. И на самом деле это всего лишь еще один шанс потянуть время, потому что единственное, чего ей хочется сейчас - упасть прямо здесь или, если повезет, добраться до кровати, но словно все еще ждет приказа, позволяющего расслабиться.

"Возвращайся."
Она не произнесла ни слова, лишь на изнанке связи делясь с ним мыслью о необходимости завершить дела. Убрать последствия разгрома. Вернуть ключи хозяину. Изначально во главе списка стояло - "возвратить Джона в любую выбранную им точку земного шара", но ученый избавил зеркальную девочку от этой необходимости. У вампира при всем желании не хватит аргументов, чтобы отговорить ее от затеи вновь входить в зеркала - кому как не ей знать, что он сам привык доводить все до конца, а двойные стандарты неприемлемы для друзей. Поэтому все, что ему остается - вздохнуть и отпустить ее, и как всегда, он делает больше - крепче перехватывает связь и не позволяет себе расслабиться все время, пока между ними холодеет стекло иного мира. Джадит сейчас явно не в том состоянии, когда можно будет просто войти-выйти, не платя ничего за проход. В какой-то момент он ощущает накат слабости:сознание девочки почти ускользает, и тогда он, словно при альпинистской страховке, тянет на себя звенящую от напряжения связь, показывая ей обратный путь: "Возвращайся".
"Возвращайся ко мне, Джей".
Небольшой уютный номер в Женеве - ему не хватило сил, чтобы уйти далеко, а общедоступный транспорт, способный увезти в любой другой город, едва ли подходит сейчас, учитывая нестабильность реакций. Он едва сдержал себя, чтоб не прокусить шею молоденькому портье, едва ли не впервые в жизни ощутив такую сильную вспышку звериного голода. Так вот как это, оказывается, ощущается...
Он садится в кресло, но не рискует закрывать глаза - сначала нужно вывести Джадит из зеркал. Ее усталость переплетается с его собственной, и вскоре вампир уже с трудом может различить их чувства. Все, что он ощущает - странное нарастание, словно с каждой секундой звон становится все громче и громче, пока наконец не...
- Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты... и как мы с тобой характеризуем друг друга?
Он устало приподнимает голову, находит в себе силы тепло улыбнуться, усилием воли поднимается, подходя к ней и мягко придерживая за плечи. У самой девочки такой вид, будто она вот-вот упадет замертво, и Финн легко подталкивает ее к кровати.
- Полагаю, что странно. Ложись, тебе нужно отдохнуть.
Как-то чересчур медленно даже для себя он смещается на кухонную зону. щелчком пальца включает чайник. В горле подозрительно першит, и он чуть дрожащими пальцами открывает холодильник, вскрывая один из пакетов. Через пару минут он присаживается рядом с девочкой. вручая ей чашку горячего ароматного чая, сам отпивает темно-алую жидкость из высокой кружки.
- Спасибо за кровь... Кажется, у меня начинается запой, - живительная влага скользит по пищеводу, не насыщая, но временно смягчая горечь. Жар даже не думает спадать, и судя по всему в ближайшее время ему предстоит узнать все прелести лихорадки.
- Как ты? - негромко спрашивает он, накрывая своей рукой ее маленькую ладошку. Холодная. Непривычно холодная... Впрочем, возможно, это объясняется его собственной не в меру повышенной температурой...

Она выбралась, и сейчас это кажется едва ли не величайшим достижением за всю бесконечно долгую жизнь зеркала, временно затмевая даже вновь нашедшего Свет отца. Она выбралась, но теперь совершенно не знает что делать, ведь восстанавливаться в чужом присутствии - непривычно, и едва ли не страшно, не смотря на то, что это он - Финн - единственный сейчас маячок в меняющемся, стираемом, на ходу переписываемом и изменяющем ее мире.
"Финн," - не зовет, просто повторяет имя словно оберег, и это помогает хоть немного держать себя в сознании. Хотя бы дойти до кровати - силы тают стремительнее, чем снег под весенним солнцем, и, едва коснувшись головой подушки, девочка понимает, что не сможет больше подняться, даже если сюда разом нагрянет Сихаил во главе всего ангельского воинства, прихватив для размаха все легионы ада. Успокаивало лишь то, что вряд ли это случится, ведь они оба мастерски заметали следы, не смотря на состояние.
Она пытается вспомнить, зачем пришла сюда - это бессмысленно. Вампир и сам сейчас едва держится на ногах, и никто из них не сможет предсказать, как он будет отходить от снятия печати. Ей логичнее было оставить его лишь убедившись, что друг нашел безопасное место. Ей нужно было прийти к отцу, хоть и не разделяющему готовность дочери перевернуть мир ради Финна, но все же поддержавшему почти невозможную авантюру. Ангелу не впервые видеть ее такой, а под его присмотром точно не случится ничего плохого. Девочка пытается вспомнить, почему же пришла именно сюда, но не находит ни одной причины, кроме той, что должна быть именно здесь. Почему - ответит после, когда вновь сможет мыслить ясно.
- Я думала о чем-то таком...кажется, - а может быть и нет, она уже не помнит, в последние часы существуя едва ли не на чистой интуиции и упрямстве. Да и откуда ей знать, как будет чувствовать себя единственный за всю историю - действительно единственный, и она искала в отражениях подобные случаи, натыкаясь лишь на смерть - освобожденный от Печати вампир. Впрочем, об одном можно сказать с уверенностью уже сейчас - его будет лихорадить - ладонь едва ли не обжигает, хотя дело может быть в том, что она, по собственным ощущениям, уже должна была превратиться в лед.
-Отвратительно, - честно признается, решив, разнообразия ради, не изображать из себя несгибаемое и бессмертное существо, тем более, что сейчас нет сил даже дотянуться до принесенного чая, а это только начало. - Но оно того стоит, - искупающая и перечеркивающая все истина, делающая даже собственное нерадужное состояние вполне сносным. Как всегда в ее жизни: стоит найти причину, за которую не страшно умереть, и выживать становится почти просто.
Ей нужно было сказать что-то еще...что-то, что она хотела сказать, но, кажется, оставила в зеркалах во время последнего прохода. Девочка тянется, ловя ускользающее ощущение-воспоминание, быстрее, пока вообще получается говорить, вспоминая...
-Я горжусь тобой...- девочка редко позволяет себе улыбаться так открыто, но сейчас она почти бредит, и это вполне можно принять за оправдание для себя. Это, и тот мягкий, непривычный оттенок синевы, замеченный в глазах сидящего напротив мужчины...
"Финн"
Она хотела сказать: отдохни, самое страшное уже позади, но не успевает сообщить ему об этом, проваливаясь в серые, безликие тени.
Кажется, она успела приглушить связь...не хотелось бы, чтобы он это чувстовал.

Усталость жидким свинцом разлита под кожей, и впору просить какую-нибудь ведьму о волшебном веретене, уколовшись о которое можно позволить себе такую роскошь, как долгий сон. Улыбаться сейчас - практически нереальный подвиг, даже лицевые мышцы устали настолько, что отказываются работать. И все-таки он улыбается - не потому что настолько уж привык себя переламывать, как раз-таки сейчас можно позволить себе расслабиться, просто серые глаза Джадит смотрят на него с затаенным ожиданием, и он чувствует, как необходим ей любой жест, за который можно зацепиться. Взгляд. Движение руки. Улыбка...
"Держись" - негромко шепчет он на самой изнанке связи, и, насколько позволяют остатки сил, сплетает два сознания Гордиевым узлом, переплетая ментальные нити. Откуда у него вдруг взялось это умение, Финн даже представления не имеет, скорей всего - просто удачный экспромт, но он старается запомнить технологию на будущее - то еще мысленное макраме.
Запах крови становится ощутимее, воздух буквально пропитывается им, но вот вкус она практически теряет, из эксклюзивного сорта вина превращаясь в дешевое пойло, лишь раззадоривающее жажду. Вампир едва уловимо морщится, отставляя полупустую кружку - интуиция подсказывает, что первую волну голода будет разумнее перетерпеть, иначе он рискует всерьез потерять голову. Он поднимает глаза на бледную до изнеможения Джей и задумчиво хмурится. Безопасно ли ей оставаться рядом, когда он в таком состоянии? Взгляд синих глаз останавливается на слабо пульсирующей жилке на шее. Не захочется ли ему вдруг впиться в горло, добираясь до бегущей по жилам крови, еще дышащей жизнью?
Ответ настолько однозначен, что в первую секунду буквально  пригвождает к месту. И дело далеко не в том, что кровь зеркальной девочки неспособна утолить жажду существа с этой стороны стекла. С их первой встречи ее прозрачный, как талая вода, запах приобрел немало новых оттенков, став теплее и как будто...ближе. Теперь это скорее запах первого снега или росы, выпавшей на утреннюю траву. Теперь в нем есть нотки теплоты, способные разбудить его голод. И все же - твердое "нет". Как будто что-то в нем раз и навсегда подавило саму возможность возникновения подобной жажды. Как будто...
Нет, он слишком устал, чтобы думать на такие сложные темы. Да и какая, в сущности, разница, почему, когда главное - что он ее не тронет. Рука вампира мягко скользит по волосам Джадит, не то приглаживая их, не то пытаясь запомнить ощущение от касания. Реальность слишком размыта сейчас, слишком сложна для восприятия, и ему приходится собирать ее как паззл из каких-то едва подмеченных мелочей вместо того, чтобы ощущать в нерушимой целостности. Не самое приятное из ощущений...
- Ты же не думала, что я не узнаю о вашем договоре с Джоном? - он еле ворочает языком, выговаривая эту нехитрую фразу. - Мы встречались дня через два после твоего визита к нему...
Он теряет окончание мысли в какой-то бледно-сизой пучине, замолкает, пытаясь вспомнить, о чем вообще говорил. Что-то о Джоне и Джадит. Что-то о договоре...
- Спасибо тебе... - сознание ускользает, как выпущенный из рук воздушный змей, но он все еще ей улыбается. Губы девочки шевелятся, произнося еще какие-то слова, но он уже их не слышит, тратя последние силы на то, чтоб не отрывать от нее взгляда до тех пор, пока серые глаза не закроются, сдавшись давлению невыносимой усталости. Буквально превозмогая законы земной гравитации, он стягивает с кровати одеяло и бережно укрывает девочку, невесомо касается губами прохладного лба. Пошатываясь, он кое-как добирается до кресла и падает в него, закрывая глаза еще до того, как откинуться на спинку. Старая привычка наемника - засыпать сидя. Такие вытравливаются не одним днем...
Последнее, что он оказывается способен отметить - во сне зеркальная девочка выглядит не старше обычного десятилетнего ребенка и кажется удивительно беззащитной...

Холодно.
Серо.
Пусто.
Обычно для того, чтобы увидеть все это ей нужно пройти сквозь зеркало в родной мир, но иногда, когда она слишком грубо меняет правила игры, зазеркалье навещает своего непокорного представителя, до хрипа натягивая поводок до состояния, когда она забывает о том, что где-то вообще существует свобода. Впрочем, сейчас ей почему-то не жаль, и девочка дышит замораживающим внутренности холодом, превращаясь в лед, чтобы в следующий миг разлететься на миллиард почти незаметных частиц, умереть...и возродиться в тот же момент, потому что все еще есть сила, закрывающая ее от родного мира. Есть причина не сдаваться ему, погибая десяток раз за одно дыхание. Есть причина идти дальше, словно монетами, расплачиваясь душой за каждый шаг.
Нужно выбраться.
Для чего - вспомнить позже, но пока есть хотя бы иллюзия цели, она продолжает идти сквозь ничто, не в силах даже кричать о помощи - в легких больше нет воздуха, лишь холод. Хорошо, что ей не нужно здесь дышать.
- Руки ставишь вот так, - теплая морщинистая ладонь сжимает ее пальцы, показывая верную расстановку, а в руке непривычно лежит скрипка, замершая в ожидании первого звука, - ведешь смычком и... - тихий, дрожащий звук слетает со струн, а девочка, очень похожая на нее, закрывает глаза, впитывая его в себя.
- Красиво звучит, - и не то, чтобы мастеру была нужна ее похвала, но он улыбается.
-Ты ведь хотела научиться плакать, - иногда ей кажется, что именно так должен выглядеть идеальный дедушка: натруженные, грубоватые руки, запах дерева и лака, морщинки-лучики, разбегающиеся от лукавых карих глаз и выбеленные жарким южным солнцем волосы. Больше она не помнит о нем ничего, но не позволяет себе забывать оставшееся, и каждый звук, извлекаемый ею из скрипки - ее бесконечное "спасибо" давно умершему человеку...и как же его звали?
Как сильно ей нужно было хотеть жить, чтобы расплатиться этим воспоминанием?
Как далеко должен был проникнуть холод, чтобы ей нужно было согреваться так?
Так хочется закричать, призывая на помощь, но здесь она всегда будет одна. Одна - ничто поглощает в себя эту мысль, с удвоенной силой давя на плечи, и если она сейчас споткнется - больше не выберется, так и оставшись в своем бесконечном сне на грани жизни и смерти. Поэтому девочка продолжает идти.
Ей нельзя звать их сюда - только не к зеркалам. Но где-то далеко, где она почти уже не чувствует, ее все же ждут и все, что нужно сделать - открыть глаза. Вот только она так устала, что проснуться не получается, и где-то там, в другом мире, в другом времени, так далеко отсюда что, кажется, уже не дотянуться, дыхание девочки ровно и безмятежно.

Одна из личностных особенностей воздействия Печати - он почти никогда не видел снов, а видя их, не особо проникался темной реальностью своего подсознания. Не исключено, что это было адаптацией, не позволявшей чужой воле влиять на него еще и через сны. Сейчас видения становятся глубже, ярче и главное - реальнее. Словно кто-то незримый лишил его столь удобного права смотреть со стороны. Из-за лихорадочного жара его сознание затуманено, и картинки путаются, смешиваются между собой, он различает лишь отдельные вспышки, каждая из которых грозит в обозримом будущем затянуть его в себя, желая подменить настоящую реальность...
Он видит - дрожащую улыбку матери, дул сильный ветер, и казалось, что это именно он колышет ее губы - темно-бордовые, цвета спелой вишни, с течением лет он забудет их форму, но запомнит эту ассоциацию. Она прикрывает рот рукой, точно пытаясь удержать собственные губы, как будто неосторожный порыв может и в самом деле сдуть их с ее лица. Через мгновение она не выдержит и отвернется, и его последним воспоминанием о ней так и останутся эти вот-вот готовые сорваться с положенного места губы.
Он видит - мрачный, тяжелый взгляд отца, как будто кто-то невидимый давит на его глазные яблоки, буквально впечатывая их в череп. Он смотрит вслед сыну, но как будто куда-то мимо, и тому никак не удается встретиться с ним глазами, в самый последний раз они не смотрят друг на друга, и лицо моложавого ирландца вскоре окончательно стирается из памяти.
Он видит - спертый полумрак подземелья, вокруг него определенно есть какие-то предметы, какие-то голоса, но взгляд предательски соскальзывает в темный угол, где невозможно различить ни тени, где-то далеко его тело пронзает жгучая боль, вкус собственной крови тошнотворно-пресен, но он по-прежнему смотрит в угол - во мрак...
Он видит - застывшие озера прозрачно-серых глаз, ровную спокойную улыбку, искру надежды на глубине кажущегося равнодушия. За ней простирается длинная и далеко не самая простая дорога, и тонкая детская ладошка тянется сквозь сизую пелену, желая не то проверить реальность на прочность, не то схватиться за чью-то руку...
Он слышит - только имя. Свое имя. Имя, данное когда-то при рождении, а впоследствии превратившееся в дирижерскую палочку в руках демона. Имя, ставшее внезапным подарком в миг, когда ему нечего было отдать. Имя, способное вырвать его из любой темноты - если только произнести его правильно...
"Финн..." - нет, она не зовет, но, очевидно, связь делает свое дело - он просыпается как подорванный, горло ужасно саднит от невыносимой жажды, кружка с кровью на тумбочке возле кровати, на которой спит Джадит, и ее веки подрагивают, что-то бьется под тонкой кожей, словно бабочки в горсти...
Его шатает так, что он буквально падает на кровать рядом с ней, запах крови жжет ноздри, но что-то (связь?) пронзительно звенит в груди, и он осторожно касается кончиками пальцев щеки девочки...
"Джадит...я с тобой... не теряйся... я еще обещал тебе...научить играть на рояле...чтобы в четыре руки...помнишь? Со второй октавы...давай"
Он зовет ее, мир кружится, в гортани плещется голод, ему становится все жарче, в груди поднимается обжигающая волна, как-то странно ломит кости и...
...оказывается, Печать подавляла не только сознание, но и саму природу вампиру. За почти пол-тысячелетия жизни он так ни разу и не перекидывался в звериную форму....до сего момента.
Спустя мгновения рядом с девочкой оказывается огромный черный волк, дрожащий всем телом. Шерсть на загривке вздыблена, из полураскрытой пасти вырывается влажное горячее дыхание, и только глаза остаются пронзительно-синими, как и всегда...

Идти не становится тяжелее, но она не помнит направления и, кажется, начинает забывать причину движения, и что вообще умеет двигаться. В этом мире остановка - смерть. Статичные объекты быстро разбираются на составляющие, впитываясь в окружающий холод - она помнит, но теперь любое движение дается в десятки, сотни раз сложнее.
"Зачем я иду?"
Вокруг даже не тишина - отсутствие звука, и, конечно, зазеркалье не спешит делать девочке такие поблажки как возможно существовать так, как ей хочется. Главным образом именно потому, что ей хочется - неслыханная роскошь, право на которую ей все труднее отстоять с каждой новой смертью, с каждым порывом свободной воли, с каждым новым днем в течении которого она все больше понимает, что никогда не вернется в зеркала - не сможет оставить этот мир, к которому привязалась так, что больше не разорвать образовавшихся связей.
Впрочем, любое бессмертие можно прервать. Любую жизнь можно забыть.
Она не знает, куда ей идти, и, кажется, уже не успевает вспомнить...
...это кажется почти безумием, но девочка слышит звуки рояля. Здесь. В собственном бреду, в персональном аду - легкая, успокаивающая мелодия, которой просто не может тут быть. Впрочем, мелодии не очень интересно на законы того мира, которые она только что перевернула с ног на голову - льется, переливается, отливает до странности знакомой синевой, увлекая за собой - идти по-прежнему почти невозможно, но это уже похоже на направление движения и, значит, аду предвидится конец. Достаточно для того, чтобы сжать зубы и идти.
Невыносимо хочется позвать кого-то из...чтобы пришли и забрали отсюда, но по-прежнему нельзя, чтобы зеркала так знали о них, иначе в следующий раз уничтожать ее начнут именно с этих воспоминаний. Она тянет руку, словно желая схватить мелодию, но, конечно же, не чувствует ничего, а звук так и увлекает за собой, и словно бы даже поддерживает, стоит ей пошатнуться - тоже знает, что падать нельзя.
Отпускать девочку родной мир просто так не желает, напоследок отравляя холодом, словно вживляя в сердце кусок нетающего льда - медленно зараза разносится с кровью по телу, но она выбирается, разве что открывает глаза еще более уставшей, чем была.
Реальность встречает влажным горячим воздухом, словно пока она спала, Финн решил перебраться в сауну. Девочка с трудом фокусирует взгляд на ярком росчерке синевы в окружении мрака.
- Финн, - одеяло не спасает от холода, но она вновь закрывает глаза, кутаясь в него, хотя прекрасно понимает бессмысленность действия. Впрочем, оно уже не первое такое за сегодня, а щеку все так же греет горячее дыхание...
Резко садится на кровати, во все глаза разглядывая огромного волка, и если бы не абсолютно осмысленные глаза, да связь, упрямо говорящая что это - он, Джей бы вполне могла испугаться.
- Интересно, - ледяная рука приглаживает вздыбившийся загривок, словно в превращении друга нет ничего необычного, путается в жесткой, теплой шерсти, на миг согреваясь. Холод возвращается, стоит ей отнять ладонь.
"Можно мне...тепло?"
Обнимает волка за шею, зарываясь в теплый мех, прижимается мелко трясущимся телом, спасаясь от холода, замирая так и тихо выдыхая, кажется, так и не вернувшись полностью в сознание, и это, конечно, не спасение от прощального подарка зеркал, но дает время прийти в себя.

Запахи становятся резче, очевиднее, наполняются ранее неизвестной ему глубиной - даже виртуозно читая по изнанке чужой крови, он не мог помыслить о подобном. Каждый аромат раскрывался разноцветным веером новых оттенков, распадался на атомы полутонов и едва уловимых штрихов. Кровь манила, звала, пела в разреженном воздухе, и где-то глубоко внутри зародилось глухое рычание, пронзившее грудную клетку и засвербившее в гортани. Собственная слабость не позволила ему в тот же миг вскочить, кидаясь к заветной кружке, но кровать заходила ходуном, точно зараженная его дрожью.
Ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать превращение и перехватить контроль над вырвавшимися на волю инстинктами. Сейчас явно не лучшее время сходить с ума, к тому же между его передними лапами тихонько завозилась Джадит. Связь звенит, внезапно становясь настолько явной, что на какую-то долю секунды ему кажется, что до этого она на время не то отключалась, не то максимально приглушалась. Впрочем, на эту мысль у него совершенно нет времени и сил - приходится делать над собой колоссальное усилие, чтобы в глаза замершей на мгновение девочки взглянул ее лучший друг, а не дикий зверь. Рычание в груди замирает, и вот он уже только рвано дышит, пытаясь примирить свою природную ипостась с собственным сознанием.
Внезапно оказаться неспособным к речи - довольно любопытно и слегка неудобно, хотя он и не особо говорлив. Он открывает рот, чтобы успокоить Джей, объяснить про расовую особенность вампиров, подавляемую в нем веками, но из волчьей пасти вырывается только труднопередаваемый звук. Он ищет мысленный канал, который позволил бы ему общаться с Джей ментально, но внезапно оказывается, что в этом обличье их связь тоже воспринимается по-другому. Он не может четко выстроить фразу, чтобы передать ей, но зато перед ним раскрывается целый спектр самых разнообразных чувств: от участия до уверенной силы, сотни мельчайших составляющих эмоций, которые невозможно облечь в слова, роятся мириадами разноцветных змеек-ощущений. Он может, к примеру, дать ей понять, что он рядом, не просто поддерживая нить связи, но создавая в ней собственное плетение - все равно что каждый раз, прикрывая глаза, видеть перед внутренним взором волка, охраняющего твой путь.
Эта новая возможность настолько занимает его, что в первые секунды он молчит, пытаясь разобраться со всеми хитросплетениями. Девочка же уже вполне осваивается с его внезапным перевоплощением и скорее интуитивно, чем осознанно обвивает его шею руками, прижимаясь дрожащим телом, и только в этот момент он осознает, что сейчас является неповторимым источником живого тепла. Волк издает одобрительное фырчание, осторожно устраивая морду на хрупком детском плечике, грудь с силой вздымается, согревая и буквально делясь силой.
Он пытается понять, как теперь сказать ей "Дыши", но, кажется, она и правда слышит его без слов. В горле жутко пересыхает, ему хочется крови, но он не смеет шевельнуться, согревая девочку, и, кажется, они впервые настолько близко, что биение ее маленького сердечка гулким эхом отзывается в его груди.
Наверное, звери действительно чувствуют все немного по-другому...

Легче не становится. Медленнее становится хуже и это, пожалуй уже достижение, хотя озноб все так же бьет замерзающее тело. С какой-то стороны она даже рада, что волк не умеет говорить, а значит, пока и она может помолчать, вжимаясь в него в тщетной попытке защититься.  
Но у этого мира просто нет способа избавиться от зеркал.
И Финн, каким бы невероятным он ни был - вампир, мучимый жаждой крови и не способный контролировать сейчас собственную форму, и это больше всего похоже на истерику, потому что иногда даже ей хочется попросить: спасите меня. Только он не сможет. И отец не в силах, а плохие вещи иногда просто происходят. Она взяла в долг слишком много и не смогла расплатиться. С какой стороны не взглянуть - справедливо, и раз она вытащила друга с последнего перед смертью порога, то должна занять освободившееся место.
Она не умрет, но и жизнью это состояние вряд ли можно будет назвать. "Кома" - любезно подсказывает разум, находя наиболее близкое из местных понятий. И тело, принадлежащее этому миру, с ним и останется, что же предстоит перенести сущности она не хочет даже представлять, но Преисподняя, оказывается, была неплохой тренировкой.
У нее все еще есть немного времени, пока холод захватит все тело, и можно побыть рядом - уже неплохой вариант развития событий. К счастью, слезливых прощаний не получится, как и его речи на извечную тему: сражайся. Она устала. Не может, не хочет и не видит пути справиться сейчас.
По связи приходит какой-то путанный, сложно понимаемый сейчас образ, который Джей даже не берется расщеплять на составляющие, принимая целиком, но дышать становится легче, словно в душной комнате она уловила свежий, едва слетевший с гор, ветер.
Просто вампир, которому, вообще-то положено лить реки крови и забывать себя от голода. Просто вампир, за секунды уравновесивший звериную природу. Просто вампир, выбравшийся из ада потому что она звала. Просто вампир, показавший ей пусть из зазеркалья...даже в таком состоянии девочка понимает, что "просто" получается слишком уж много.
-Можешь...о самом теплом, о чем только вспомнишь, - прижаться сильнее у нее уже не выходит, а холод так и не собирается отступать, неуклонно захватывая все новые территории, и чего у нее точно не выйдет - победить это, но можно хотя бы ограничить. Судя по тому, как усиленно ее пытались убедить в обычности вампира, именно с его помощью это и нужно делать.
Девочка подхватывает выбранный образ, разматывая его, словно рулон ткани: руки чуть теплеют, стоит коснуться невесомой материи. Взгляд обращен внутрь, и ей нужно за один раз - вторую попытку вряд ли кто-то даст, собрать как можно больше зеркальной заразы, заключив ее в это вспоминание-образ-картинку. Удержать. Жить ей так или иначе осталось не слишком долго, должно позволить завершить все дела без спешки...
Когда все заканчивается, она почти уверена, что сможет встать на ноги и в этот раз, но вот сон теперь точно под запретом, и даже если отец и Финн одновременно будут ее страховать - сорвется все равно. Придется выдумать новый способ отдохнуть...
- Не знаешь такого? - теперь ей просто нравится лежать так близко и слушать его дыхание. Есть в этом что-то успокаивающее.

С каждой прожитой секундой жажда разгорается все сильнее, ему становится сложно дышать, и в глазах начинает мутиться, горло буквально рвет изнутри - пить, пить, пить! - железистый запах обжигает ноздри, он нервно подрагивает , больше всего на свете желая сорваться с места и припасть к живительной влаге - больше, как можно больше, остужая этот невыносимый внутренний пожар.
Но девочка, прижимающаяся к нему, дрожит, и он остается на месте, тихонько поскуливая - сейчас у него нет более наглядного способа поддержать ее, разделяя каждый миг расплаты. Где-то очень глубоко, даже за изнанкой связи, он скалится и рычит на зеркала, тянущиеся к своему любимому порождению, осмелившемуся пойти против них, чтобы спасти своего лучшего друга... Раньше он бы счел это долгом, но они оба уже давно не ведут счет - кажется, с самой Праги. Это больше не партия в пинг-понг, где каждый возвращает другому бросок, они просто идут рядом, поддерживая друг друга на каждом шагу. Забавное все же вышло переплетение судеб - ее зеркала, его Печать, свой для каждого и одинаково жестокий к обоим Ад, долгие беседы в спасительном полумраке кратковременных затиший и чайные церемонии, случайно, но необъяснимо естественно вплетшиеся в их встречи. Сознание волка удерживает эти воспоминания не образами, а перемешавшимися всплесками чувств, и щедро наполняет ими заиндевевшие каналы связи.
Спустя какое-то время что-то в звенящем напряженном гуле "на том конце провода" расслабляется, и Джадит словно обмякает рядом с ним, разом оказавшись бесконечно усталой. В глубоких серых глазах вечность разлита прозрачной пеленой, и он видит, каких усилий ей стоит их не закрывать. Негромко заворчав, волк слегка смещается, укладываясь на кровати и буквально обтекая собой девочку. Совершенно неожиданно оказывается, что язык проще свесить набок, и в таких мелочах он доверяет звериной природе, хотя расслабляться все еще катастрофически рано, и он до предела натягивает "узду", сдерживая рвущиеся наружу инстинкты. Сейчас - слишком опасно.
Злополучная кружка мозолит глаза, и он отворачивает морду с глухим рычанием. Кажется, никогда еще связь не была натянута столь предельно - даже когда они вытаскивали друг друга из темноты. Сейчас оба слишком устали, но сон не принесет спасения, и Джадит нужно отвлечься от зеркал, а вампиру - от жажды, и задача эта настолько трудно, что, кажется, с каждым мгновением вытягивает из них силы. Он понимает, что должен что-то придумать, не дать провалиться ей и удержать себя, из горла внезапно вырывается негромкий протяжный вой, тело волка изгибается, едва не надрывая позвоночник - и через минуту на кровать бессильно падает дрожащий от лихорадки растрепанный мужчина, менее всего похожий сейчас на холодного убийцу Преисподней. Синие глаза горят неземной жаждой, скулы резко очерчены, а клыки, обычно с легкостью скрываемые, ощерены в жутковатом оскале. Финн с усилием сглатывает, буквально давясь голодом, и вымучивает слабую, измученную улыбку, протягивая руку и почти невесомо касаясь детской ладони.
- Вечер...в Вероне... я готовил тебе пиццу, а ты улыбалась раза в три чаще, чем обычно...
Ни один из миров не прощает таких фортелей, и, кажется, эти двое просто обречены. Сколько еще она сможет держать глаза открытыми, глядя на него, а он - улыбаться, превозмогая желание захлебываться чужой кровью? Что они могут дать друг другу сейчас, когда все Рубиконы уже пройдены, а за душой не осталось ничего, кроме вселенской усталости?
И тем не менее он все еще улыбается.

На удивление сил просто не остается, на испуг они, кажется, закончились еще раньше, но все же она закрывает глаза чтобы не видеть, как изламывается трансформацией его тело, составляясь заново в новую форму. Впрочем, для нее разница минимальна, разве что в зверином обличии друг становится еще менее разговорчив, а приходящие по связи образы чуть труднее понимаются сознанием, отзываясь на каких-то более глубоких струнах.  
"Дыши, Финн"
Девочка надеется, что так часто эту фразу ей больше никогда не придется повторять, а за сегодня она выбрала весь лимит, отпущенный на вечность, и нужно бы сосредоточиться на том, что мужчина теперь свободен, а ей не впервые переживать подобные расплаты, но он - смертельно бледен, а ее жизнь зависит от того, достаточно ли долго Джей сможет оставаться в сознании. Лишнее подтверждение тому, что красивые и лучезарные победы способны жить лишь на страницах книг и кадрах фильмов, а им все чаще приходится встречать кровь, боль и отчаяние, разрушенные города и исковерканные жизни. Но он - улыбается, а у нее теплеют глаза, стоит лишь немного сжать ладонь.
- Твоя одержимость моей улыбкой...иногда пугает, - одеяло отброшено за ненадобностью, все равно ее холод - изнутри. Все равно ей теперь не согреться, но можно постараться забыть, отыскав новую цель. Помочь лучшему другу пережить не лучший в его жизни день кажется вполне достойной, а после можно придумать что-то еще.
Мужчина дышит рвано, с присвистом, и девочка прекрасно помнит, как именно ощущается им жажда - чувствовала всего миг, но раздирающую горло сухость вряд ли получится забыть хоть когда-нибудь. Она ласково накрывает ладонью его щеку, очерчивая впалые скулы.
- Смотри на меня, Финн, - тихо зовет, спустя миг ловя рассеянный, горящий звериным голодом, но парадоксально внимательный и взволнованный взгляд. Она никогда не поймет, как ему удается в любой из моментов вечности помнить о ней и отзываться на едва слышный, подчас не осознаваемый зеркалом зов, хотя не раз будет слышать самые разнообразные объяснения. - Переживем и это. - В другое время ее бы повеселило, что она говорит о них как о едином создании, но сходство характеров и судеб уже в который раз заставляет их чувствовать почти одинаково. Пожалуй, это одна из тех "очаровательных глупостей", которые она бы хотела услышать сама. Ничего нового, никаких открытий, но слышать, что впереди есть будущее, отличное от ее холода или его ломки - приятно. Невинная попытка обмануть себя и продержаться еще на секунду дольше, и они оба прекрасно знают, как много в такие моменты стоит секунда.
Нужно унести кровь. То еще, наверное, удовольствие, мучаясь жаждой постоянно ощущать ее так дразняще-близко, тем более с его-то обонянием. Неплохой, в общем-то, план разбивается о единственное обстоятельство: она по-прежнему не может встать, а на полноценный разговор не хватает сил. Впрочем, всегда есть третий вариант - девочка придвигается ближе, обнимая мужчину за плечи. Будь на его месте какой угодно другой вампир, это бы можно было назвать изощренной попыткой самоубийства, но Финн не тронет ее. Приятная, жизненно необходимая стабильная точка в ее жизни.
-Сосредоточься на мне, - он описывал ее кровь как "стеклянную" и говорил, что этот запах не вызывает жажды. Проверять, как и всегда, приходится в самых неподходящих условиях, а девочка обещает себе просто нанять сиделку, если будет еще кого-то вытаскивать из ада и снимать не снимаемые печати. Радовало лишь то, что вряд ли список будет длинным.

Кости надрывно ломит, кожа горит так, словно он оказался в сердцевине кратера вулкана, спина неестественно выгнута, и он едва не вскрикивает от боли, распрямляясь и давясь внезапным приступом хриплого кашля, на простынях остаются алые пятна - столь резкая трансформация спустя века подавления инстинктов буквально перемалывает его изнутри. Дрожащей ладонью вампир отирает губы, встречаясь взглядом с бесконечно усталыми, тревожными серыми глазами.
"Дыши, Финн" - он уже успел понять, что заклинаний не существует, и все якобы магические слова, в которые верят люди - не более, чем фарс, но сейчас это больше всего похоже на заговор. Иначе как объяснить тот немыслимый факт, что после этих слов дышать и правда становится пусть на йоту, но легче? Он не знает, всегда ли так бывает при такой связи, но судя по легкому удивлению, проскальзывающему иногда за вековой усталостью девочки они в очередной раз совершили что-то немыслимое.
- А ты улыбайся почаще, может, я привыкну и перестану тебя пугать, - хрипловатым шепотом отзывается он, мягко касаясь кончиком пальца уголка ее губ. Ему кажется, или неизменно-серый оттенок ее глаз стал на тон теплее? Мягкая детская ладошка ласково касается его щеки, и мужчина замирает, внезапно обнаружив, что они и без связи способны сказать друг другу столь многое, что даже зазеркальный холод и неуемная древняя жажда отступают от них на шаг. Финн с волнением вглядывается в прозрачную талую глубину глаз Джадит, и на какое-то мгновение хлесткая удавка голода слабеет, позволяя ему набрать воздух, который позволит ему продержаться еще немного - секунду, час, вечность... Столько, сколько понадобится, чтобы удержать на этой хрупкой грани их обоих.
- Все будет хорошо, - выдавливает он через клокочущее в горле удушье, и обещание это слишком размыто и эфемерно, но даже секундная вера сейчас на вес золота, а как-то так повелось, что с самого начала истории он просто неспособен ей врать. А значит, у них как всегда нет иного выбора кроме как выжить и снова улыбнуться друг другу. Снова - вопреки всему....
Очередной судорожный вдох отзывается дикой болью в ребрах и приносит практически оглушительный запах. Его едва не выворачивает наизнанку, но в этот момент тонкие руки Джей внезапно обвивают его за шею, точно девочка пытается загородить его от самой природы, сделавшей его зависимым от чужой крови, от древней, как мир, жажды и боли, разрывающей легкие. Мужчина сжимает зубы, очередным титаническим усилием заглатывая собственный голод, и опускает голову, утыкаясь носом в глубокую ложбинку между тонких ключиц. Дышать... Сосредоточиться на ее запахе. Свести все переменные мироздания к одной-единственной константе...
- Твоя кровь...стала теплее... она...уже умеет отзываться...
Идея, пришедшая ему в голову, столь же безумна, сколь план по снятию Печати - а значит, просто обязана удастся. То ли карма у них такая, то ли закон вселенских вероятностей от скуки поставил все на один шанс из миллиона - но вот уже который раз они осуществляют неосуществимое, выигрывая с минимальными шансами на победу и выживая там, где сама смерть себя боится.
Ей нужно тепло, и вампир внезапно понимает, как можно его передать. Уже практически сроднившийся с ним кинжал привычно ложится в ладонь, и Финн надсекает свое запястье, дожидаясь, пока кровь соберется по краям пореза, осторожно подносит руку к губам девочки, выдавливая темные капли.
- Глотай...
Кровь вампира обжигает, жидким пламенем разливаясь внутри, но сейчас это именно то, что ей нужно. Все, что остается ее собственной плазме - принять чужое тепло и связать с собственным, согревая девочку изнутри.
И кто придумал, что нельзя обмануть зеркала?

Фактически, она только что услышала то, что прекрасно знала сама, но облаченное в слова, это знание едва ли не оглушает: она перестает быть собой, или начинает становится той, кем должна - в зависимости от точки зрения, но что изменения так глубоки, что затрагивают уже и тело, она даже не думала. Впрочем, в вопросах крови Финну можно верить безоговорочно и все, что ей сейчас остается - принять очередную новость из тех, что щедрой рукой отсыпал им этот странный и, кажется, бесконечный день, и отложить ее в дальний ящик, чтобы обдумать позже, когда не будет прямой угрозы исчезнуть как личность, а друг хоть немного освоится с новообретенной свободой ведь, кажется, и его будет ждать далеко не один сюрприз.
- Глотай...
Джей знает, какова на вкус кровь вампира - похожа на жидкий Ад, вливаемый в вены, и не понимает, зачем ей сейчас проходить через это. Их странную, но спасшую сегодня обоих связь она плела на крови, когда не видела другого способа остаться, но сейчас все пусть и не в полном, но порядке...но его глаза вновь наливаются той глубокой синевой, которой просто невозможно сопротивляться: не гипноз, но спокойная уверенность сильного, которому хочется довериться, не требуя объяснений, да и разговоры все еще отнимают слишком много сил. Она делает то, что позволяет себе крайне редко и тех, с кем бы зеркалу это удавалось, можно сосчитать по пальцам одной руки - верит.
Припадает губами к ране, собирая проступившие темно-вишневые, слишком густые, чуть горчащие на языке капли - воистину, это не самый любимый ее напиток, да и ощущение такое, будто она пьет раскаленный металл, тугим комом проваливающийся в желудок, и оттуда, прогрызая стенки внутренностей, заливает все, что скрыто под кожей. Медленно, тягуче, обжигающая лава прокатывается по несчастному, измотанному телу, встречаясь с притаившимся под сердцем холодом, и она не кричит лишь потому, что задыхается в этот момент, стискивая в кулаке рубашку - застывшая попытка добраться до груди и вырвать, наконец-то, приносящее лишь боль сердце...в который раз не доведенная до конца. И это, конечно, не решение проблемы, и кровь вампира не может уничтожить убивающую ее частичку другого мира, но вот ослабить вполне выходит, и когда Джей вновь начинает осознавать себя в пространстве - она устала, безопасно, по-человечески устала, и пусть где-то в ней все еще есть тот кристаллик льда, пока что это не так страшно.
- С-спасибо, - хрипло шепчет, понимая, что зверски хочет пить. - Меня спасли, - и ведь это действительно так, разве что опасно гудит ведущая в зазеркалье связь, но она давно знала, что закончится все именно этим. - Теперь ты.
Впрочем, что-то Джей подсказывает, что главное тут время - переждать первый голод, перетерпеть первые трансформации, успокоить кровь, привести в порядок разум. К счастью, в нем больше нет ее крови - зеркала не дотянутся, но и помочь теперь как-то кроме обычного "я рядом" она вряд ли сможет.
Поэтому девочка берет вампира за руку и едва заметно улыбается

Вампир крепко сжимает плечи девочки, не позволяя ей отстраниться и одновременно удерживая на самой грани удушья. Синие глаза неотрывно смотрят в прозрачно-серые, связь натянута между ними не нитями уже - канатами над пульсирующей бездной забвения. Осторожно, но уверенно он перехватывает ее руки, мягко удерживая за запястья - он слишком хорошо знает, какое действие оказывает на нее его кровь. Даже забавно - для него ее кровь показалась бы ледяной, почти безвкусной, для нее же его стала пламенем, огненным ядом, буквально выжигающим изнутри. Трудно представить себе более яркое противопоставление, и в то же время между ними двумя - столько общего, что невольно тянет покопаться в линиях судьбы.
Он продолжает удерживать ее все время - до тех пор, пока не расслабляются черты лица, а кожа под его ладонями чуть заметно теплеет. Забавный у них все же вышел вольный пересказ "Снежной королевы", где слово "вечность" уже давным-давно сложилось само собой, а им остается лишь пытаться что-то сделать со льдом, из которого оно состоит. Судя по тому, что он все еще может улыбаться, а она наконец перестает дрожать - получается у них неплохо. По крайней мере, пока...
Ее голос хрипит, и он с едва заметным усилием кивает на тумбочку, где помимо уже давно изводящей его сладковатым ароматом кружки с кровью стоит чашка недопитого чая. В ее глазах отражается такая усталость, что Финн в очередной раз через силу сглатывает и тянется к чашке, чувствуя, как дрожат - наверное, впервые за долгие годы - его пальцы. Он хватается за ручку и тянет сосуд к себе, и в этот момент кружка, стоящая рядом, опасно дрожит, а затем с пронзительным звоном падает на пол, разлетаясь десятками мелких осколков. Кровь проливается, растекается алой лужицей, ее дразнящий аромат буквально пронзает его насквозь. Вампир вздрагивает и успевает только подставить ладонь, чтоб удержать затрясшуюся в руке чашку. Дрожа всем телом, он передает чай девочке, до боли сжимая губы, и молча кивает: пей.
Его трясет, глаза дико горят от едва сдерживаемого голода, руки дрожат так, что он даже не может вцепиться в простыни, справляясь с клокочущей внутри жаждой. Маленькая детская ладошка накрывает его кисть, слегка сжимает, а потом переплетает пальцы. Финн поднимает взгляд, встречая слабую улыбку Джадит, и хрипло выдыхает, пытаясь сосредоточиться исключительно на ней. Сейчас, когда ее лицо уже не кажется таким застывшим, он внезапно замечает едва различимые изменения - чуть поостревшие скулы, неприметные морщинки у глаз, какой-то новый оттенок серых глаз...
- Ты...изменилась... - хриплым шепотом произносит он, внимательно рассматривая знакомый до мельчайшей полутени черты. - Как будто... повзрослела?
Связь в ответ как-то странно дрожит - робко, неуверенно, но словно признавая его слова. Вампир удивленно изгибает бровь, на долю секунды забывая даже о сжимающей горло жажде.
- Что это, Джей?
Она никогда не была ребенком, но сейчас перестает даже им казаться. Куда-то исчезла трогательная пухлость щек, позволяющая ей казаться стороннему наблюдателю очаровательной малышкой, в хрупкой фигурке начинает проступать какая-то подростковая угловатость. Либо он что-то пропустил, либо Печать искажала даже ее облик. Причем в последнее ему как-то совсем не верится.
Он крепче сжимает ее ладонь в своей руке. Кажется, это уже больше, чем связь - вот так делиться теплом.
"Что это, Джей?"

- Изменилась, - глупо отрицать очевидное, тем более перед ним, знающим ее саму еще раньше, чем девочка это поймет. Разве что немного удивляет, как быстро друг это заметил - сама она, изредка ловя собственное отражение, не видела ничего необычного. Наверное, просто не умеет смотреть, зато сейчас окончательно определила свой личный способ узнавать ту, кем становится - безоговорочно верить глазам близких, обращенным на нее. Опасно, почти безрассудно - кому как не зеркалу знать, что каждый видит лишь то, что хочет или к чему готов, но она уже столько раз верила им, что останавливаться бессмысленно. "Расскажи мне," - хочется, безумно хочется попросить сейчас именно об этом, но Джей останавливается, понимая, что момент далеко не лучший, да и сомнений в том, что однажды этот разговор состоится, у нее не возникает, и наверняка совсем не так, как она планирует.
Впрочем, сейчас девочка видит совсем другое: едва заметный, изучающий прищур, словно Финн пытается найти не то ошибку, не то правильный ответ, объяснивший бы то, что он видит перед собой, тень удивления - и тут зеркалу остается только понимающе улыбнуться, ведь сама она до сих пор не очень понимает, что же с ней произошло, и хотела бы не верить, да не получается - мир слишком изменился, чтобы она могла прикидываться, что по-прежнему та же, что вышла из зеркала века назад. Она даже пропускает тот момент, когда должна бы ответить, вглядываясь в друга. Сложно увидеть чувства у того, кто вот уже почти пять веков успешно обманывал всю верхушку Ада. Но все же...гордость? Ведь он, по традиции, уже знает ответ, так неужели действительно - она? Дальше всматриваться все сложнее, и даже для нее, знающей легчайшие оттенки чувств, и, что важнее - его чувств, почти невозможно определить, почему же почти неуловимо смягчилась строгая синева взгляда.
Она отводит глаза, переключаясь на чай - пара глотков смывает с языка привкус крови и дает время выстроить ответ, хотя тут, пожалуй, проще было бы показать. Связь позволяет. Честнее сказать словами, и поэтому вопрос о способе даже не стоит.
-Мы с отцом, - ей определенно нужно что-то с этим делать. Как бы тяжело ни было, как бы сильно не хотелось девочке закрыть глаза и не открывать больше никогда, одно это слово заставляло губы чуть изгибаться в улыбке и теплеть обычно ровный голос. Столь явно выдавать себя для нее до сих пор если не синоним гибели, то где-то близко к этому. - Решили что...так будет правильно. Я меняюсь, но не думала, что это будет заметно так скоро.
Дальше уже образами - свое волнение, его поддержку, переставшее пригибать к земле застывшее время и ощущение легкой, но неотступно следовавшей за ней растерянности - вести себя "как раньше" очень скоро уже не получится, а на придумывание или познавание нового у нее катастрофически мало времени. Впрочем, здесь ей не нужны ответы, просто делится переживаниями, заодно показывая, на что еще, кроме удержания за шаг до смерти, способна эта связь. И хотя формально она ответила на вопрос, девочку не покидает ощущение какого-то упущенного смысла.
"Что это, Джей?" - Переплетенные пальцы и тепло рук, искренняя забота в вопросе, привычные уже, хотя не перестающие изумлять выходы за грани рамок разумного. Возможность звать и знать, что ответят. Она совершенно точно что-то здесь пропускает, но не сможет найти, пока не восстановится. И ей все равно нужно будет рассказать ангелу о произошедшем - может быть тогда она увидит нечто новое.
Запах крови становится очевидным даже для нее, и только Финну известно, чего ему стоит сдержаться.
- Пойдем, подвигов на сегодня достаточно, - просто увести его подальше от пропитавшейся железистым запахом комнаты, и это, конечно, не решение проблемы, но должно хоть немного облегчить ему жизнь.

Он вглядывается в самую глубину усталых, прозрачных, как кристальная вода, глаз, и невольно улыбается, вспоминая, сколько дорог ей пришлось пройти прежде, чем добраться до этого удивительно-теплого оттенка серого, до возможности улыбаться и смотреть на мир не через зеркальную гладь, а впитывать его собственной робкой, будто только-только пробудившейся душой. Только от их первой встречи на промозглой набережной Сены - несколько веков, а ведь она даже не была отправной точкой, и зеркальная девочка лишь искала выход, плутая меж бесконечных лабиринтов, но идти к нему начала задолго до их знакомства. Во второй раз она искала ответы уже сознательно, с живой жадностью, постоянно натыкаясь на острые углы, но каждый раз поднимаясь - хотя бы для того, чтобы спросить: "Почему так?" - у того, кто сможет объяснить... По иронии ли судьбы, или согласно четкому ее плану этим "кем-то" оказался он, хотя и самому Финну потребовалось время, чтобы осознать, что он действительно помогает девочке своими ответами, а не просто поддерживает беседу. В бесконечных перекрестиях этих судьбоносных встреч они стали сначала заговорщиками, а потом - друзьями, хотя обоим казалось, что столь тесных связей им лучше избегать. Действительно, кажется чистым безумием сводить в вечности зеркального ребенка и состоящего на службе Преисподней вампира - но в итоге оказалось, что они переиграли оба мира, ведь их взаимодействие было подобно эффекту зеркал, направленных друг на друга: правда, отраженная в правде, бесконечно повторяющийся коридор, в котором можно спрятать что угодно. И они прятали, ничего не скрывая, таились, не утаивая ни слова, жили там, где полагалось только выживать...
"Я горжусь тобой, девочка..." - с непривычной даже для себя самого мягкостью он нежно касается связи - все равно что невесомо поцеловать в лоб или растрепать волосы. Финн легко касается кончиками пальцев щеки Джадит, точно желая запомнить, впитать в себя эти первые моменты ее изменений, которые в будущем станут куда заметнее.
В ее речи прорезается слово "отец", которое раньше улавливалось им лишь где-то на обороте связи, и вампир невольно улыбается, понимая, что достижения девочки даже больше, чем он предположил вначале. Он слегка качает головой и пожимает плечами, словно оправдываясь за слишком хорошее зрение:
- Оно и незаметно...Просто я знаю, куда смотреть, - мягко замечает он и, понимая, насколько самоуверенно это звучит, добавляет: - У нас все-таки связь...
Которая удивленно звенит, отзываясь на его замечание, но сейчас они оба слишком заняты изнанкой очевидных вопросов и ответов, на которой всегда таится более глубокий и важный смысл, так что просто упускают этот момент. Они оба словно стоят у какой-то двери, в полушаге от того, чтобы ее открыть, но пока не видят, в какую сторону двигаться, чтоб не ошибиться. На долю секунды он испытывает жгучее желание что-то сказать, но очередная волна зверского голода, прокатившаяся в гортани вновь заставляет его задохнуться и на время забыть про речь.
Детская рука настойчиво тянет его с кровати, и вампир подчиняется, пошатываясь и едва не падая, но с ее помощью добирается до порога и вскоре падает в кресло в небольшой гостиной, где запах крови не ощущается столь явно. Их пальцы все еще переплетены, и финн поднимает взгляд, чтобы наградить свою спасительницу еще одной вымученной, но искренней улыбкой.
"Все хорошо..."

Вот уже несколько тысячелетий она живет, двигаясь от одной цели к другой: дожить до рассвета, дойти до поворота, научиться улыбаться, дождаться возвращения ангела - масштабные и не очень, исполняющиеся за несколько минут или длящиеся веками, они заполняли всю ее жизнь и сегодняшний день не становится исключением. Довести вампира до кресла, распахнуть окно, надеясь, что свежий воздух еще немного разбавит тягучий запах крови, вернуться и придумать новую цепочку сиюминутных задач - все это разбивается о единственный факт: нужно расцепить руки. И, наверняка, не случится ничего плохого, и он не сорвется за те пару секунд, что девочка не будет сжимать горячую ладонь, а она не провалиться вновь в привычный бред с зазеркальем, стоит лишиться его успокаивающего тепла...но, замере в на миг, Джей так и не делает шага в сторону, лишь опускается на пол рядом с креслом.
Сейчас бы ей вспомнить весь пройденный путь, чтобы вы всей красе оценить важность момента, вывести какие-то основные закономерности и ключевые решения, приведшие их к этому мигу, отыскать его скрытые мотивы и смысл своих интуитивных решений - все то, чем она обычно занимается после чего-то значительного к чему, разумеется, относится благополучный конец довольно сложной , но блестяще проведенной партии. Ей приятно быть задействованной в этом, пусть и в самом конце, но провернутая Финном авантюра определенно тянет на какую-нибудь награду. Возможно однажды Джей и подарит ему блестящую золотистую статуэтку с какой-нибудь пафосной надписью, выгравированной витиеватыми буквами. Просто чтобы у него был повод лишний раз улыбнуться - она не менее одержима, разве что показывает это не так явно.
И все же - она вспоминает. Набережную Парижа и свой первый взгляд на него. Была ли она когда-то так же далеко от истины, чем в тот вечер, приняв его за обычного вампира ищущего крови. Могла ли ошибиться сильнее, предположив, что эмоций у него как у "булыжной мостовой", хотя тогда лицо - еще Астора - действительно не выражало практически ничего. Сейчас можно придумать, что она уловила то самое таинственное "практически", решив поговорить с убийцей, на деле же - ей было почти скучно и почти грустно, а он, по собственному желанию или нет, разбавил тот тягучий вечер. Губы изгибаются в легчайшей из улыбок - она трогает связь, вновь показывая ему этот момент и собственные ощущения и, словно в любимых в этом мире картинках "до и после" - последние из их встреч, когда она недоверчиво замирала, впервые услышав его смех или, уловив отзвуки давних воспоминаний, возникала за спиной, успокаивающе обнимая - первый миг растерянности и после - узнавания и затаенной с трудом улавливаемой даже ею радости.
"Лжец," - звучит скорее комплиментом, когда она сравнивает два этих образа, понимая, что все это время это был он, ни больше и не меньше.
Она не знает, как успокаивать мучимых от жажды вампиров, но вспоминает, что людей можно попытаться заговорить, отвлекая от боли и воспоминаний. Говорить ей по-прежнему тяжело, но связь с легкостью решает это небольшое неудобство. Девочка позволяет себе то, чего никогда не делала раньше - показывать вот так, открыто, самые затаенные воспоминания, выбирая из бесчисленных прожитых веков те, что помогают улыбнуться.
- Ты! Хватит стоять там так, словно тебя это не касается, - звонкий голос навсегда останется в ее памяти таким: полным жизни и теплого, вплетенного в каждое словно смеха. Она знает его и другим - надорванным, затихающим вместе с уходящими из тела силами, но пока не желает об этом вспоминать. Первые и единственные смертные, так опасно приблизившиеся к тому чтобы зеркало назвала их семьей. - Тащи сюда свою задумчивую мордашку и все остальное, будешь мне помогать. - Если верить этому голосу, можно подумать, что их ожидает дело как минимум вселенской важности. Джей действительно выныривает из задумчивости, приближаясь к вихрастому мальчишке с хитрыми зелеными глазами. - Давай плечо! Я буду врачом, а ты теперь - мой первый пациент, - с меньшим апломбом века назад посвящали в рыцари. Она шипит, когда горе-лекарь непривычно перевязывает рану, он шикает и велит ей терпеть, несколько раз переделывая чем-то не понравившуюся ему повязку.
-Не завидую я твоим пациентам, Рауль, - искренне заявляет девочка, стоически выдержав всю экзекуцию. Боль пульсирует, отдаваясь в кончиках пальцев, но за его гордую улыбку она готова потерпеть еще раз
-А быстрее излечатся. Лишь бы я не приближался, - заливисто смеется мальчишка и, забывшись, пихает ее в бок, долго потом извиняясь перед побледневшей Джей.
Сейчас она не вспоминает, что случилось с ним позже, выхватывая лишь те моменты, где он такой восхитительно живой, что даже она отзывается, позволяя себе на миг поверить, что подобная жизнь может длиться чуть дольше, чем несколько месяцев. Время покажет, что девочка ошибалась, но тогда она еще не знала об этом.

Ее маленькая ладошка чуть заметно дрожит в его руке, и вампир успокаивающе сжимает пальцы, привычно делясь теплом. Начало этой странной традиции положено все в той же Праге - пронзительный миг, когда он вылетает вслед за ней в снежную метель и перехватывает руку, предлагая совершить один из самых дерзких и неожиданных ходов во всей партии. Все последующие встречи жест выходит уже абсолютно естественным - стоит ее силуэту очертиться в зеркальной раме, он поднимает глаза и, не говоря ни слова, просто протягивает ладонь, проводя ее в свой мир. В очередной головокружительной погоне ему достаточно коротким жестом вскинуть руку, чтобы она прыгнула, не задумываясь ни о чем, крепко цепляясь за его пальцы. Когда она забывает все пути и дороги, не может выговорить имена, иногда оказывается необходимым просто взять ее ладонь в свою и увести - не важно, куда, лишь бы заново научить ходить. Казалось бы, сейчас они, наконец, могут позволить себе расслабиться, но ни девочка, ни вампир так и не разжимают пальцев, продолжая держать друг друга в самом эпицентре оглушительного затишья после безмолвной бури.
Связь слегка звенит, передавая ему образы, тесно переплетенные с мерцающими ощущениями. Уже привычным мысленным движением он "принимает" картинку, и невольно хмыкает, отмечая, насколько одновременно они вспомнили ту промозглую набережную. Не желая оставаться в долгу, Финн аккуратно приоткрывает собственную память, дополняя ее видение своими воспоминаниями. Первое ощущение - прозрачный стеклянный запах, растекавшийся в осеннем воздухе кристальной изморозью, легкая дружеская насмешка: "А ты еще предположила, что я хочу тебя укусить... Невкусно же!", первый взгляд - глаза в глаза, талая вода и пронзительная синь. Первое прикосновение - и собственное удивление от того, что кожа у девочки оказывается живой и теплой, первые слова, странное условие и внезапное начало игры, которая должна была окончиться тем же вечером, но растянулась на несколько столетий. Первое молчание, говорящее куда красноречивее, чем все возможные ответы, первые откровения, ставшие неожиданными для обоих, какая-то сюрреалистичная нежность на самом краю жизни - ее голова на его плече, его руки, мягко ерошащие волосы... Первые последние слова, в которых, если разобраться, не было ни намека на прощание. Восхитительное начало блистательной партии - как раз из тех, которые неожиданно приятно вспомнить, когда все уже кончено.
"А ведь все правда закончилось..." - с внезапным удивлением отмечает вампир, вдруг осознавая всю феерию произошедшего. Печать снята, его истинное имя - теперь просто имя, а не ключ к безоговорочному повиновению, Вельзевул мертв, а его сероглазая жертва жива и даже учится улыбаться... Легким, мимолетным движением вампир подхватывает девочку с пола и осторожно усаживает себе на колени, тонкие руки обвивают его шею, и он привычно укрывает ее в объятьях, предоставляя всему окружающему их миру идти к черту, пока она не восстановится.
Слабая, как дуновения ветра, мысль легко касается его сознания: "Лжец..." Он улыбается, невесомо касаясь губами ее виска: "Приходится, чтобы говорить правду..." Его главная "ложь" еще не вскрыта, но сейчас еще не время, поэтому Финн просто прикрывает глаза, позволяя безмолвному рассказу Джадит литься в свое сознание, и хотя в ее воспоминаниях он вынужден смотреть ее глазами, он находит ее лицо - в отражении глаз улыбающегося мальчишки - и долго вглядывается, пытаясь запомнить.
"У смертных здорово получается учить бессмертных быть живыми" - негромко отмечает он, неумело, но аккуратно трогая связь. Надо будет потом все же попросить Джей научить его лучше пользоваться ментальным полем, а то поневоле чувствуешь себя слоном в посудной лавке...

Замечать обычные, привычные для любого человека мелочи у нее выходит крайне редко. Наверное, именно поэтому они и воспринимаются едва ли не как знамение свыше: потеплевшая, тронутая улыбкой темнота глаз отца, горячий, едва не обжигающий пальцы стаканчик чая, неизменно отдающий далеким индийским ветром, приятная тяжесть чужого пальто на плечах - она не мерзнет, но забота ангела всегда неожиданна и приятна, шелест хрупких, бережно перелистываемых ею страниц и спокойное ожидание вампира, бесконечная череда равно безликих, но почему-то уютных квартир - со временем она научилась находить его за доли секунды, следуя едва приметному голосу интуиции, чуть слышный, говорящий больше целой поэмы вздох лучшего друга, заметившего, как глубоко въелась тень усталости в ее лицо, бессмысленная, но ставшая необходимой привычка - держать за руку, когда сказать уже нечего, когда помочь нечем - это единственное, что им оставалось. Сейчас девочка вновь замирает, услышав мерный стук чужого сердца. Обнимает, прижимаясь щекой к груди, закрывает глаза и слушает и, пожалуй, только его зоркий взгляд способен сейчас заметить ее улыбку.
Легкая, до прозрачности печальная мелодия заменяет ей воздух - Джей уже давно потерялась во времени, и, возможно, так он играет даже не первый час, но, стоит музыке хоть на миг прекратиться - девочка задыхается: пережитой болью, упрятанными слишком далеко, чтобы никого не ранить, воспоминаниями, собственным криком. Она знает, что это плохой метод, но пока просто не в состоянии вымолвить не слова, словно в забытьи приходя к тем, в чьем присутствии мир становится чуть более реальным, переставая водой вытекать из судорожно сжатых пальцев. Она опять не смотрит в глаза и даже не пытается улыбаться. Она оставляет попытки согреться и успокоиться - тихая, страшная истерика, и сказать, когда станет легче, она не может. Хочется проклясть собственные чувства, сделавшие ее такой уязвимой к боли. Рвануться к зеркалам, отдавая то, к чему они уже давно тянут бестелесные ладони - тогда будет проще и, наверное, разумнее - идущая война не слишком-то жалует слабости. Вот только она обещала - жить и чувствовать - самым дорогим в ее вечности мужчинам.
- Научи меня? - кажется, ее голос потерялся среди музыки, но друг все же слышит, сдвигаясь в сторону, чтобы она могла сесть за рояль. Джей неуверенно нажимает на несколько клавиш - отзываются, но как сплести эти звуки в хотя бы блеклое подобие его мелодий она не имеет ни малейшего понятия и почти готова признать неожиданное желание бредовым...
...смуглые руки накрывают ее ладони сверху. Финн играет ее пальцами, продолжая с того же момента, где остановился, но музыка почему-то меняется, забирая ее отчаяние, становится пронзительной, резкой, неожиданно затихает и начинается вновь, в корне меняя настроение. Девочка даже не замечает, когда начинает играть сама - по влажным от собственных слез клавишам, все быстрее и быстрее - уже не музыка, бессмысленное, неритмичное нагромождение звуков и, кажется, если еще быстрее касаться клавиш, она сможет достичь созвучной ее отчаянию ноты...Финн бережно перехватывает ее дрожащие бледные пальцы, вынуждая посмотреть себе в глаза.
- Дыши, Джей...
Тогда она впервые подумает о том, что зря не брала во внимание знаменитый вампирский гипноз, который, оказывается, действует даже на нее - как иначе объяснить, что дышать и правда стало чуть проще?
Кажется, пришла ее очередь учить его играть, правда, на этот раз на чувствах. Немного страшно раскрываться так - полностью, и появись у него сейчас малейшее желание увидеть любой эпизод ее жизни, любую мысль, легчайший оттенок чувств - Джей не сможет остановить и лишь сейчас понимает, что Финн все это время был так же беззащитен перед ней.
"И правда...стоило пораньше"
Это снова мелодия, но уже другая - куда более теплая, невообразимо более спокойная, бесконечно доверчивая - его руками она играет на собственной душе, показывая, что зов за гранями разумного - далеко не все, на что способна эта связь. Странно, что не хочется закрыться. Впрочем, закрываться она тоже учит, только просит не увлекаться, прекрасно помня, как больно это отзывается на сущности.

Им не впервой выживать и улыбаться друг другу после битв, которые фактически невозможно выиграть, но сегодня они одержали победу в целой войне, будто разом покрывая все неоплаченные счета вечности, постоянно требующей с них неподъемные налоги. Далеко не в первый раз он невесомо поглаживает подушечкой большого пальца ее ладошку, словно снимая слепок с тонких перекрестий линий, не в первый раз уголки ее губ дрожат в чуть неумелой, робкой, но невероятно искренней улыбке, разом вознаграждающей его за любые непомерные усилия, даже не в первый раз переливается абсолютным пониманием связь, с которой он только учится обращаться, но, кажется, сегодня любые, даже самые мимолетные, жесты приобрели вдруг поистине сакральный смысл.
Для них, привыкших обходиться минимумом слов это - все равно что расширение лексикона, и с неизменным любопытством вечных учеников они повторяют разученные "буквы" на все лады, проверяя, что еще можно из них сложить: подрагивание пальцев - "я рядом", ладонь к ладони - "этот мир реален, держись", мимолетным касанием нащупать пульс в тонком запястье - "мы живы"...
Кончиками пальцев он дотрагивается до холодной глади стекла, скользит по зеркальной поверхности, внимательно вглядываясь в глубину. Стекло никогда не растворяется под его касаниями, оставаясь неизменной границей, но иногда ему кажется, что с той стороны слышится какой-то едва различимый звон.
"Джадит?" - в то время у них еще нет абсолютной связи, и ментальное поле молчит, но что-то едва уловимое словно отзывается где-то глубоко внутри, вампир хмурится, прислушиваясь, а затем медленно, точно спрашивая себя, не сошел ли он с ума со своими параноидальными всплесками, подходит к роялю, легким касанием смахивает несуществующую пыль с крышки, а потом вдруг решительно садится, "обнажает" черно-белые клавиши, ожидающие лишь позволения пробудиться, вскидывает руки, замирая на миг, как будто от его следующего движения зависит чья-то жизнь... И вот - первая нота, отчаянно-дребезжащий в разреженном воздухе звук, а дальше уже нельзя останавливаться, это все равно что метнуть кинжал в чье-нибудь сердце, когда изначальная точность решает все. И, как и при совершении убийства, у него нет права на ошибку, любой музыкант - это тот же киллер, обязанный поражать исключительно в сердце...
Можно ли положить на музыку чье-то дыхание? Можно ли из семи нот построить мелодию биения пульса? Можно ли несколькими перебираниями клавиш сказать кому-то: "Возвращайся"? Он не знает ответов, не смотрит назад, где мерцает холодным отблеском зеркало, не ищет подсказок в нотных листах, он просто играет, позволяя своим рукам самим выбирать мотив, и легкая, будто сотканная из самого воздуха мелодия, разливается по комнате, звонким эхом разбиваясь о зеркальную гладь.
Он не слышит, как она появляется за спиной, лишь музыка из нежно-лиричной становится вдруг пронзительнее, звонче, словно желая теперь удержать душу, которую только что сама же и призвала, шепот девочки причудливо сплетается со стремительностью звука, и он, не отрывая пальцев от пульсирующих клавиш, смещается в сторону, освобождая место рядом с собой.
Он еще никогда не учил никого игре на рояле и понятия не имеет, как это делается - он может только играть сам, призывая следовать за собой, но, кажется, мелодию надо спасать, и он, даже не успев толком понять, что делает, накрывает ее руки своими ладонями, буквально вкладывая одни в другие, и продолжает играть ее пальцами, пропитывая их этой сюрреалистичной музыкой. В какой-то момент, когда кисти Джадит расслабляются, привыкая, он чуть смещает свои руки, уже едва касаясь ее, а после и вовсе убирает, и пару минут она играет одна, безошибочно повторяя мелодию, а затем ее пальцы начинают дрожать, и вампир мягко подключается к игре, ловко подлавливая последнюю ноту - и дальше они играют в четыре руки, вплетая в музыку самые сокровенные признания и бросая вызов всем, кто заставлял их подчиняться своим правилам. И это уже давно - не шахматы...
Сейчас перед ним - снова клавиши, но ритм уже задает Джадит, и он осторожно повторяет за ней, пытаясь уловить мелодию. Несколько мелодичных переливов - и вдруг настоящий взрыв, сноп ослепительных искр, вампир с изумлением вглядывается в потеплевшие серые глаза, внезапно осознавая, насколько открыты они могут быть для друга, перед ним открывается ее мир, и он смотрит на вальсирующие в неясной пелене мельчайшие оттенки мыслей, эмоций, воспоминаний... Завороженный, он приближается к ним, потрясенный необычной яркостью и легкостью, что-то теплое касается ладони, и больше всего это похоже на постепенно приближающийся шепот - сперва не разобрать ни слова, а потом все четче, четче, ты уже почти улавливаешь контур слов, и вот, наконец...
Вампир замирает на миг, а затем очень мягко прикрывает связь, позволяя уже проступившим на холсте вечности словам растаять эфемерной дымкой.
"Спасибо, Джей" - ласково улыбается он, чуть крепче сжимая ее ладонь.
Может быть, когда-нибудь он и прочитает те заветные строчки. Пока - достаточно просто быть рядом.