Название: Добро пожаловать в Бойцовский клуб
Участники событий: Адриан Лим, Алекс Хантер
Время событий: альтернативное настоящее
Место событий: Нью-Йорк, подворотни Бруклина
Описание событий: Звезда боевой арены, парень со стальными кулаками, знающий о боли все - и робкий мечтатель, отчаянно нуждающийся в деньгах и по роковой случайности оказавшийся посреди бойни - разве их может что-то объединять? Разве можно среди вязкого болота из грязи и крови отыскать хоть что-то человеческое?
Одна несчастная, искалеченная любовь - против жестокости всего мира. Они должны выжить. Они должны выйти на свет. Они должны победить.

- Расслабься, цыпа, пару раз ляжешь на мат - и игровая приставка у тебя в кармане, - Майк размашисто похлопывает его по плечу, и Адриан невольно сглатывает. Ему совсем не нравится идея с ввязыванием в какую-то малопонятную драку, но его положение слишком отчаянно, чтобы он мог выбирать. "Нормальная" работа - официант, курьер, разносчик пиццы - приносит жалкие крохи в то время, как ему невероятно нужны деньги. Каждый раз, выходя из больничной палаты матери он клянется себе перевернуть мир, сделать что угодно, лишь бы достать средства на операцию. В конечном итоге юноша приходит к совершенно неутешительному выводу - он не способен заработать нужную сумму даже самым непосильным трудом, и все, что ему остается - продавать себя, не душу, конечно, кого интересует такой ширпотреб, а вот тело... Что ж, он родился в век, когда тело со всей его непостижимой анатомией и физиологией превратилось в расхожий продукт, цивилизация - всего лишь огромный черный рынок, где при желании можно сбыть все, что угодно. И нечего строить из себя недотрогу, кого сейчас удивишь тем, что 20-летний мальчик не видит иного способа заработать кроме как лечь под чью-нибудь вонючую тушу и на полчаса отрешиться от всего мира, позволяя "клиенту" вкладывать свой бюджет по назначению. Самое время учиться быть циничным и закрывать глаза. Кажется, только так и можно выжить.
Он долго рассматривает себя в мутном зеркале задрипанной ощежитской уборной. Тонкие черты лица, взъерошенные темные волосы, карие глаза с выражением какой-то неизгладимой печали... "Смазливый мальчишка" - констатирует Лим, стараясь быть как можно более беспощадным к себе. Такие ведь много кому нравятся, правда ведь? Его изрядно передергивает от этой мысли, но он сжимает зубы, решив идти до конца. Он должен. Должен.
Медленно, превозмогая сам себя, он стаскивает через голову старый растянутый свитер, оставаясь обнаженным по пояс, долго рассматривает свое отражение - хрупкий, щуплый дистрофик с острыми ключицами и тонкими, слабыми руками. Он ведь даже не сможет сопротивляться, если...
- Могу предложить тебе кое-что получше, - раздается  насмешливый голос из распахнувшихся дверей. Адриан поспешно подхватывает свитер, кутаясь в него, и оборачиваясь на вошедшего. Майк Шеппард - рослый рыжеволосый парень из соседней комнаты - с ехидной усмешкой рассматривает полуголого однокурсника. Адриан немедленно заливается краской.
- Это не то, что ты...
- То есть ты не планировал разводить ножки перед богатенькими дяденьками за пачку бабла? - насмешливо фыркает Майк, и Эйд опускает голову, буквально сгорая от стыда. Шеппард подходит ближе, пихает его в плечо и усмехается. - Да ладно, Лим, я все понимаю. Бабки нужны? Да ясен перец нужны, раз ты уже шлюшкой решил заделаться... Да успокойся ты, не дрожи, я помочь могу. Есть одна тема. Не очень тебе подходит, но всяко лучше потрахушек.
В его отчаянной пустоте впервые за долгое время забрезжил лучик надежды. Адриан поднимает голову и с волнением смотрит на однокурсника, который. поймав его взгляд, игриво подмигивает.
- Ты когда-нибудь слышал о бойцовском клубе?

Трудно понять, чем это помещение было раньше, да и вряд ли это имеет какое-то значение. Здесь нет окон, двери тщательно запираются, и повсюду царит запах застоявшегося пота, рвоты и чего-то тошнотворно-удушливого. У Адриана хватает глупости спросить об этом Майка, и он немедленно жалеет о своем любопытстве. Шеппард оборачивается на спутника через плечо и со странным выражением на лице изгибает одну бровь.
- Бля, Лим, ну ты как спросишь... - кажется, парню почти неловко. - Ну типа...некоторые кончают от того, что тут происходит, ясно?
Эйд мучительно краснеет и зарекается впредь задавать столь необдуманные вопросы. Некоторые вещи действительно лучше не знать.
Приходящие в "клуб" держатся кучками - "элита", недвусмысленно обозначенная Шеппардом как "с ними лучше даже не связываться", ближе к центру, прямо возле наваленных на полу небрежной кучей старых матов, прочие - разъединенными группками по всему периметру. Через пару минут к общему удушью добавляется запах сигарет, комната заполняется сизым дымом, в котором становится все труднее различить лица. Адриан тем не менее подмечает особо колоритные - у многих из присутствующих виднеются шрамы, синяки, у одного парня лицо наполовину обожжено ("прикурил не вовремя" - уклончиво поясняет Майк).
Впрочем, долго "любоваться видами" ему не позволяют. Шеппард настойчиво тянет его за рукав, подводит к коренастому татуированному мужчине, лица которого Эйд не запоминает, отвлекшись на замысловатые рисунки на его теле, быстро что-то объясняет, поглядывая на однокурсника. Мужчина смеривает Лима презрительным взглядом и хмыкает.
- Он даже минуты не продержится.
Майк странно ухмыляется, и впервые за все время Эйд начинает думать, что помощь Шеппарда была отнюдь не бескорыстной.
- Тэксу же нужна эстетика. А Лим у нас красавчик. Ему и не нужно держаться минуту. Нам заплатят только за то, чтобы его пощадили.
По спине Адриана бежит неприятный холодок - он не понимает ни слова, но интонация Майка ему не нравится. Татуированный задумчиво прищуривается, а потом скалится в зловещей улыбке. Одного переднего зуба не хватает, и почему-то эта деталь в то мгновение всецело завладевает вниманием Эйда.
- Отлично. Подготовь его. Выпустим ближе к концу.

Оказывается, комната, в которую привел его Майк, не была непосредственно "клубом". Всего лишь "тренировочный зал". Настоящая арена находилась этажом выше, в огромной пустой комнате с облупленной штукатуркой - и здесь не было матов. Только каменный пол, и Эйда немедленно замутило, когда он понял, что темные пятна на серых плитах могли быть вовсе не от сырости. Он вжался спиной в стену, стараясь стать как можно меньше и неприметнее, а в голове все никак не укладывалось, что все это происходит именно с ним....
Мало-помалу комната стала заполняться людьми. Входя. они рассредотачивались по залу. образуя круг и оставляя центр - пол с огромными темными пятнами - свободным. Все это походило на какую-то сюрреалистическую постановку, и Адриан все не мог поверить, что через минуту должно начаться что-то... выходящее за рамки его представлений о реальности.
Дверь распахнулась, и вошли Они. Заглавная буква как-то сама просилась на язык, хотя до этого Лим никогда не встречал этих людей. Распахнутые кожаные куртки, дорогие джинсы, блеск пирсингов в воспаленной от проколов коже... Впереди всех вышагивал рослый смуглый парень, одна половина головы которого была побрита налысо, а с другой свисали неровные темные патлы. Почему-то безо всякой подсказки со стороны Адриан понял, что это и был Тэкс. По левую руку от него пританцовывал противного вида парнишка с непропорционально вытянутым лицом, постоянно закусывающий нижнюю губу, отчего немедленно становился похожим на зайца. По правую - остановился спокойный светловолосый парень, оглядывающий зал с небрежной кривой усмешкой. В какой-то момент его взгляд остановился на Адриане, и на долю секунды в серых глазах мелькнуло подобие удивления. Впрочем, блондин очень скоро отвернулся, чтобы обратить свое внимание туда, куда сейчас смотрели все - в центр круга.
- Ну, что, выкидыши цивилизации, - Тэкс презрительно усмехнулся, и толпа одобрительно загудела, приветствуя его речь. - Вы готовы показать этому сраному миру чего вы стоите?
Оглушительный рев был ему ответом, и парень довольно рассмеялся, вскидывая руку и тут же с размаху опуская ее, тем самым открывая представление.
- Тогда... Бойд и Эверс - арена ваша!
В центр вышли двое парней, толпа встретила их радостным гулом. Эйд напрягся, ожидая какой-то прелюдии и воскрешая в памяти все фильмы, в которых ему встречались драки - кажется, полагалось размяться, изучить противника, примериться...
Размашистый удар приходится в скулу, голова юноши мотается в сторону, руки противника смыкаются на шее, но пострадавший с силой пинает его ногой, они сплетаются на полу, в какой-то звериной ярости избивая друг друга, первая кровь неотличима от второй или третьей, хруст костей отдается в ушах, они уже убьют друг друга, убьют, так реально можно убить, почему их никто не остановит...
- Лим, кончай распускать сопли, твой выход через одну пару! - шипит ему на ухо Шеппард, с отвращением глядя на бледного однокурсника. Адриан в ужасе поднимает остекленевшие от всего увиденного глаза.
- Что? Я? Я не смогу...там же...Они убьют меня!
Майк картинно закатывает глаза.
- Успокойся ты. Не смотри на этих уебков. У тебя здесь совершенно другая роль.
- Какая еще роль? - к горлу подкатывает противный ком - боже, слава богу, он ничего не ел весь день, иначе...
- Цыпа, ты просто выходишь, улыбаешься и ложишься, - сладким голосом объясняет ему парень. - Почти то же самое, что ты себе там наметил, но задницу твою никто трахать не будет...если не станешь нарываться.
Адриану становится дурно, он открывает рот, чтобы спросить что-то еще, но в этот момент голос Тэкса отчеканивает новые фамилии:
- Лим, Хантер - арена ваша!
Шеппард с размаху выталкивает его в центр круга, куда уже неспешно выходит блондин, которого толпа приветствует с особым восторгом. На его лице - явное презрение и почти что разочарование, он смеривает Адриана почти равнодушным взглядом, но, поймав откровенный ужас в глазах Лима, едва заметно смягчается.
- Не бойся, я не сильно, - одними губами шепчет он, а внутри Эйда все обрывается от ужаса. В его ушах звучит голос инструктирующего его перед выходом Шеппарда: "Два удара, и ты ложишься. Ты вынесешь всего два удара. понял? Мордашка пострадает, но даже без госпиталя обойдешься". Почему-то сейчас это абсолютно не утешает.
Адриан стоит, дрожа всем телом, а блондин, застывший напротив, медленно, словно нехотя размахивается и ударяет его в челюсть. Острая боль пронзает до костей, ноги подкашиваются, и он мешком валится на пол под оглушительный гул толпы, слегка прикладывается затылком, глаза широко распахнуты, и он смотрит в лицо склоняющегося над ним светловолосого парня, на лице которого читается явное удивление.
Два удара. Два положенных ему удара. То есть остался еще один.
Блондин заносит руку, Эйд знает. что этот удар будет последним, и после этого для него все закончится, но страх заполняет его, не дает дышать, он боится не боли, не крови, все это мелочи - мало ли его колотили в школе - но того, что в спокойных серых глазах, сверкающих над ним, вдруг появится та звериная ярость, что заставляла предыдущих участников вырывать друг другу глотки, размазживая черепа о камень.
"Пожалуйста, не превращайся в чудовище" - хочет он сказать светловолосому незнакомцу, но вместо этого шепчет только беспомощное:
- Пожалуйста...
Удивление на лице блондина становится еще более явным, его рука уже занесена, толпа ревет, время невозможно остановить, и вот сейчас... С гулким стуком парень впечатывает кулак в каменный пол в миллиметре от его лица, нагибается, быстрым движением вытирая разбитые в кровь костяшки о его лицо, окрашивая багровым и едва слышно шепчет на ухо:
- Ты потерял сознание. Лежи.
Адриан покорно закрывает глаза, даже не успев осознать происходящее. Вскоре его поднимают на руки и куда-то уносят. Он разлепляет веки и видит над собой ухмыляющее лицо Шеппарда.
- Ну ты и выдал, Лим, - бодро говорит он. - Отключиться с двух ударов! Зал рыдал! И, - парень лукаво прищуривается, - Тэксу ты понравился. Держи награду, герой, - он вкладывает в ослабевшие пальцы Эйда мятый конверт. Юноша автоматически сжимает деньги, но все его мысли заняты совершенно другим.
Почему ты не стал завершать удар? Почему ты меня пощадил?
Через пятнадцать минут он выходит из здания и оглядывается по сторонам. Он неплохо заработал, можно будет купить лекарств, он еще что-нибудь придумает, и самое время навсегда забыть дорогу в это место. Ведь его тут абсолютно ничего не держит.
Вот только...
Почему ты не завершил удар?

Ладно.
А что еще оставалось делать? Сирота, беспризорник, вышвырнутый теткой на улицу, стоило забыть покормить кота этой дрянной опекунши. Никогда она ему не нравилась, даже когда родители были живы. Предательский Фатум, будь ты проклята Судьба, выставил мальчика на арену пожирателей жизни как товар, который следует как можно скорее потребить. Ему всего-то есть хотелось, даже не очень-то и жить, но голод был сильнее. Ноги сами привели его в какой-то замшелый бордель, где, смерив желторотого юнца обученным взглядом, хозяин бала записал его в отряд новобранцев. Это было так давно, что десять прошедших лет кажутся не вечностью, а бредом.
Ему четырнадцать. Растущий организм, впалые щеки, ключицы как у жертвы Освенцима - не иначе, золотистые волосы больше напоминают пепел, и сам он похож на сошедшего с военных снимков призрака, случайно попавшего в кадр. Никто, ничто, никогда. Жизнь с таким девизом под ребрами по умолчанию предполагает тернистый путь саморазрушения, и остается лишь выбрать режим запуска, да постараться попасть с первого  раза - таким, как он - абортам цивилизации, выкидышам постмодернизма, второй шанс выпадает разве что в виде смерти.
- Жди здесь и не рыпайся особо. Потом пожрешь, когда заработаешь.
Дверь захлопнулась, оставив Александра Хантера наедине со скрипучей кроватью, грязным будуаром и запыленным зеркалом. Обстановка располагала больше к самоубийству, чем к равнодушным утехам. Мальчик изучил, пожалуй, каждый атом комнаты, прежде чем дверь оповестила протяжным скрипом, что отныне он часть самой древней кампании в мире по зарабатыванию денег.
- Привет, куколка. - голос прибывшего вдруг звучит без издевки, которую ожидал услышать Хантер. Перед ним высокий парень лет девятнадцати, но выглядит так уверенно, что Алекс дал бы ему все тридцать пять. Смуглый, черные волосы беспорядочно подстрижены, темные глаза смотрят со злостью и вожделением, но что-то в них надрывается и взгляд даже несколько смягчается, обращая свой взор на мальчишку.
Алекс молчит. Ему бы напомнить, что игнорировать приветствие невежливо, но он словно язык проглотил. Держится за спинку кровати и молится внутри себя богам, в которых не верит, чтобы все закончилось как можно скорее. Откуда он вообще узнал об этом месте? Старый Грэг, кажется, вопил что-то во дворе...да так ли важно? Не Грэгу же тут...о боже.
Мальчик дрожащими пальцами, но с какой-то отчаянной смелостью тянется к пуговицам на рубашке и поочередно расстегивает одну за другой. Парень напротив удивленно изгибает бровь дугой, затем медленно подходит и останавливает порыв Алекса. Садится на кровать, расслабленно закуривает и протягивает сигарету Хантеру. Когда тот неуверенно качает головой, парень улыбается.
- Называй меня Тэкс. Хорошо? - почти ласково, если бы только не было в голосе столько природного яда и сам парень не походил бы на истинную змею. Только Хантер вряд ли замечает сейчас именно это. Он напуган и растерян, не может понять, отчего Тэкс так долго тянет и заставляет его путаться в сомнениях. Конечно, он понятия не имеет, каким образом тут все происходит, но, может быть, потом когда-нибудь станет легче?
- Хорошо. - наконец-то подает мальчишка голос и сглатывает нервный комок в горле.
- Ну а ты...ты что без имени, куколка?
- Алекс.
- А-а-а-лекс. Я буду звать тебя просто Лекс. Хорошо?
- Хорошо. - снова эхом повторяет мальчик, вперившись взглядом глаз цвета стали в докурившего ужасно вонючие сигареты Тэкса. Тот вдруг протягивает руку и касается льняных волос, скользит пальцем по скуле, тонкой шее ребенка, по ключицам, слегка облизывает пересохшие губы и ухмыляется.
- Ты очень красивый мальчик, Лекс. А я люблю красоту, нахожу в ней прелесть, которую сложно объяснить. Знаешь, я, наверное, эстет. Пойдешь со мной? Тебе не придется зарабатывать на еду, я стану твоей едой. Хочешь? Только я. Буду твоим создателем, воспитаю, как брата. Хочешь? Куколка... - предложение разверзает воздух подобно второму пришествию для маленького мальчика, который внезапно решает для себя доверять этому странному парню. Почему он не смог ему отказать? Наверное, потому что выбора у него не было. Наверное, он в любом случае скоро умрет и все закончится. А, может быть, обманчивое доверие иногда следует принимать за чистую монету хотя бы для того, чтобы выжить и достучаться до жизни. Встретить ее в полный рост и вот тогда уже поднять из грязи, вот тогда уже отличить зерна истины и плевел лжи, отмыться, очиститься и нырнуть с головой в омут безумия под названием "я сам себе хозяин". Когда-нибудь так и будет. Когда-нибудь не с ним и не сейчас.

I'm scared to get close and I hate being alone.
I long for that feeling to not feel at all.
The higher I get, the lower I'll sink.
I can't drown my demons, they know how to swim.
(с) Bring Me The Horizon - Can You Feel My Heart?

Десять лет пролетели опрометью перед глазами Алекса Хантера, накидывающего на мускулистые плечи кожанку. Впрочем, его фигура не располагала объемами машины-убийцы, совсем нет. Стальные сухожилия, словно высеченный из мрамора торс - вот его путь к победе, Лексу даром не нужны параметры культуриста. Позади него застегивает ширинку Тэкс и откидывает со вспотевшего лба сальные пряди черных волос. Через пятнадцать минут они спустятся вниз и откроют новый вечер кровавой вакханалии, Хантер знает, что сегодня ему предстоит драться, но давний наркотик теперь скорее аксиома, чем вирус. Без него уже никак, пожалуй, с той самой первой тренировки, когда Тэкс пообещал сделать из него самого легендарного бойца, направив сокрытую в отражении серых глаз мальчишки ненависть к миру в нужное русло. Что же, Тэкс свое обещание сдержал, впрочем, как и сам Хантер.
- Лекс.
Они друзья? Черта с два. Любовники? Нет, Алекс бы не стал называть происходящее между ними таким интимным словом. Куколка выросла, куколка может убить, но мальчик с волосами цвета солнца все еще на поводке. Во всяком случае, он позволяет Тэксу так думать. И, кажется, позволяет себе.
- Что? - вот уж кого нельзя назвать многословным, так это его. Все прочитанные им книги он сжигает в камине своей лачужки, не потому, что стесняется, а только чтобы покупать их вновь и вновь, ведь на большее денег тратить он не намерен. Шмотки - да, байки - конечно, сигареты, алкоголь - ну куда без них, девушки? Тут все сложнее. У Хантера к сексу отвращение едва ли не на клеточном уровне. Любая близость для него презренна в той же мере, как если бы его день изо дня окунали в ушат с дерьмом. Словом, по сути именно этому он и посвящает свою жизнь.
- У меня есть идея для твоей новой татуировки. - То есть штрих-кода на моем затылке тебе уже мало? - Набьешь себе на пояснице пантеру. Мне нравится, как ты выгибаешься.
Слова хлестанули бы его по лицу, но только Алекс к ним давно привык. Пусть Тэкс в самом деле думает, что он ненавидит мир. Пусть. Гораздо важнее, что Алекс ненавидит его мир, в котором он сам погряз словно в болотной трясине. Неважно. Он уверен, ему недолго осталось.
На предложение Алекс не отвечает, лишь пропускает Тэкса вперед и затем выходит вслед за ним. Любимая золотая рыбка владельца клуба, их хозяина, создателя и попечителя удостаивается особенной привилегии: его, мать вашу, любят. Только Хантер бы это невъебическое чувство засунул бы Тэксу в зад ломом при первой же возможности. Скажете, где ваша благодарность? Давно бы сдох на помойке, вытраханный очередным клиентом? О, раз вы так думаете, добро пожаловать в Бойцовский клуб. Место, где если вам не набьют морду, то похоронят под плинтусом.
Они входят в зал как всегда в компании посвященных избранных, и Алекс натягивает на лицо ухмылку властелина мира, дабы в сердце каждого присутствующего она вонзилась смертоносным клинком. Равнодушно оглядывает зал и вдруг замирает.
Это еще что за прикол?
Не иначе, как воробушек, залетевший на пир стервятников. Стоит, прижимаясь к самому себе, взгляд потерянный, дикий, как у не прирученного зверька, что-то спрашивает у рядом стоящего парня, ох скотобаза Майк, давно бы ему надо начистить рыльце, этой наглой шестерке. И тут темноволосый паренек замечает Алекса, смотрит на него с ответным удивлением, и Хантер безразлично отводит взгляд. Не жилец, сто процентов. И какого лешего вообще сюда его притащили? Снова шуточки Тэкса? Вполне в его духе. Жалко парня. Невинный как дитя, а страдать будет, как последний грешник. Если только не...
- У нас новая куколка. Вишь? - кретин Кейси, стоящий рядом с Алексом и Тэксом указывает на мальчишку, замеченного Хантером.
Твою мать.
Проносится в мозгу у блондина, и на какую-то долю секунды, пока воробушек, ожидая своей участи, не видит, снова смотрит на него, уповая, что партнер попадется ему из тех, кто не будет долго изводить те самые два главных удара. Да и вообще...его убить - раз дунуть. А здесь у большинства закаленные кулаки и разбитое вдребезги чувство сострадания.
С губ Тэкса его фамилия срывается как приговор, и Хантер понимает, что жизнь мальчишки зависит теперь от степени сохранившийся в нем человечности. Сглатывает. Сбрасывает с плеч куртку. Подстриженный затылок демонстрирует татуировку под всеобщее улюлюканье. Скандируют его имя, рукоплескают так, словно перед ними актер Конветри-Гардена, а не чудовище, превращающее лица людей в кровавое месиво. С грацией кошки выходит на ринг и осматривает паренька. Мда. Тэкс явно издевается, но, впрочем, это ведь Тэкс.
Подходит ближе, смотрит прямо в глаза и...вероятно, он все-таки еще не продал свою душу. Страх в глазах...Лима, кажется, находит отклик в каждой клетке кожи Хантера. На что он собирается теперь пойти? На безумие. Зачем? Вдруг он был рожден бунтарем, а его создали куколкой. Итак...карточный домик падает.


Выходит на улицу и закуривает, затем снова, снова. Скорей бы убраться от этого места, но жажда табака едва ли не убивает. Хантера трясет так, словно он поменялся местом с самим Лимом, дрожащим под ним, когда Алекс заносил руку для последнего удара. Удара, окропленного ложью. Не страшно. Никак, снова. Помог ведь, а на душе так, словно наоборот предал парня анафеме. Черт, он чувствует себя в ответе за этого Лима. Проще простого было размазать его и пнуть навстречу неуемной фантазии Тэкса - разве он первый, разве он последний? Что было в глазах парня? Страх. Чего? Страха. Вот это правда и остановила чудовище внутри Хантера. Немая просьба. Прожигающая душу мольба. Каким образом брюнет верил в Хантера, не зная его? Снова Фатум? Да чтобы он споткнулся, этот херов чертов знак Судьбы!
Докуривает, кажется, почти пачку. Нахлобучивает шлем, подходит к байку и тут замечает дрожащего Лима с Майком, мгновение медлит, а затем вжимает газ до отказа. Нет, сегодня он не куколка Тэкса. Не расквашенная жертва системы отбросов мира оного.
Он мальчик с глазам лани. А Хантер...кажется, в жизни всегда есть место "чуду". Только за эту сказку он теперь в ответе.
Кто ты мне, Лим? Кто ты, что я так рисковал, кто?
Шанс.
Вот, что вдруг прошептало отравленное чужими прикосновениями к душе сердце.
Абсолютное мгновение.
Повторил сгусток крови и мышц вновь.
Дави на газ, Хантер. Не отпускай педаль. Не тормози.

Университет. Эпитафия родительских надежд, содомия подростковых гормонов. Под издевательский смешок Тэкса Хантер поступил в Колумбийский не прикола ради, а чтобы убить время. В конце концов, к знаниям этот малый тянулся как изголодавшийся по молоку матери щенок. Обводя равнодушным взглядом двор, выбросив окурок в урну, Алекс устремился в холл. Сейчас у него форточка, а это значит, полтора часа совершенного уединения, которое, как бы блондин не упрямился, было ему необходимо. Несколько часов он избегал мысли о вчерашнем вечере, но несколько часов ничтожно малы по сравнению с секундой случая, о которую, спотыкаясь, ты так или иначе разбиваешь нос.
Алекс ускорят шаг, берет за шкирки двух амбалов и словно котят оттаскивает от вжавщегося в свой шкафчик Лима. Нетрудно было не заметить человека, которому спас жизнь. Нетрудно было понять, что он в беде. Чертов маячок ответственности, предательское предчувствие, не дающее покоя.
Кто ты мне, Лим?
- Съебали. Нахуй. Отсюда. - Хантер отшвыривает парней, даже не смотря на придурков. Шаги слышатся не сразу, блондин едва поворачивает голову. - Я сказал, нахуй отсюда, я что не по-английски говорю, мудилы? Нахуй! - он не повышает голоса, шипит так, что каждое слово эхом отдается в ушах. Поднимает взгляд на Лима, подает ему его разбросанные книги, а потом между ними что-то щелкает, точнее, перемыкает в самом Хантере, но он видит, как передается его волнение Лиму, и тот дергается от их близости. Алекс возводит глаза к равнодушному белому потолку и посылает туда же, куда и амбалов минутой назад, весь Эдем и всю Преисподнюю. - Ты. Сюда. - хватает парня на руку выше локтя, тащит в первый попавшийся пустой класс, запирает дверь и, скинув свой рюкзак на пол, закуривает прямо в помещении. - Объяснишь, какого чертового хрена ты забыл в нашем клубе анонимных долбоебов?
За равнодушным тоном не скрыть непонимания, раздражения, неправдоподобно глупого отчаяния.
За пронзительным взглядом - внезапной ответственности.
За расхристанными словами - одного единственного вопроса - Кто ты мне, что я спас твою жизнь?
Кто?

Каждый новый рассвет – это новый выбор. Каждый новый рассвет – это новый шанс. Шанс стать кем-то, кем ты не был вчера и кем, возможно, не сможешь стать завтра.  Самое лучшее из всех доступных человеку времен – ослепительное, неповторимое «СЕЙЧАС». Право проснуться и начать все заново. Обнулить все счетчики. Как будто жизнь – чистый лист, на котором ты можешь опробовать любой вариант развития сюжета. Как будто кто-то незримый склоняется над твоим плечом и шепчет едва слышно, но так, что слова пронизывают до кости: «Не бойся, никто не умрет. А если умрет – ты всегда можешь нажать на reset».
Проблема в том, что эта чрезвычайно удобная кнопка не всегда оказывается под рукой.
Проблема в том, что просыпаясь, ты ничего не забываешь.
Проблема в том, что со вчерашним днем никогда ничего не заканчивается.
Адриан открывает глаза. Потолок над ним привычно грязно-белый, по нему лениво ползает сонная муха. Простыни привычно сбиты – он всегда ворочается во сне. Челюсть непривычно саднит, и он касается ее ладонью, словно удивляясь появлению этой незваной боли. Через секунду он вспоминает все, что стоит за этим ощущением – собственное отчаяние, предложение Майка, окраины города, бетонный пол, привкус крови на губах, шальные серые глаза и шепот на грани слышимости. Простые несколько слов, в ту отчаянную секунду показавшиеся ему едва ли не новым Откровением. Окровавленное Евангелие от парня с самой небрежной в мире усмешкой. Что ж, его поколение до трогательного безбожно, и пишет собственную Библию на серых пыльных стенах нестираемой краской, проповедуя торжество новой, смеющейся над всеми прежними устоями правды: единственная допустимая в рамках этой реальности вера – это вера в себя.
Адриан Лим в себя не верит, так что неудивительно, что в его мире нет икаких следов присутствия Бога. По крайней мере – не было, до вчерашнего дня.
Он одевается, натягивая старый растянутый свитер, подхватывает с пола потрепанную сумку и отправляется на занятия, пытаясь отогнать от себя навязчивое ощущение парадоксальной нереальности происходящего. Казалось бы – это его привычный мир, а то, что было вчера, лучше забыть, как дурной сон, но все выходит с точностью до наоброт. Как будто до университета добирается только его тело, а душа остается лежать там, на полу, пропитанном чужой кровью, глядя в глаза парня, готовящегося нанести удар. А может, он его и нанес? Возможно, все, что он видит сейчас – посмертные шуточки его личного лимба, прощальная издевка вечности. Вполне возможно, что он уже мертв.
В порядке самоутешения – это не худшее, что могло с ним случиться.
В порядке отрезвляющей пощечины – смерть – весьма сомнительный повод выйти из неизменно замкнутого круга.
Так что, как ни крути, он все еще атом в мировой центрифуге. И каждый новый рассвет лишь в очередной раз это подтверждает.

В стенах Колумбийского университета – впрочем, в этом все учебные заведения похожи друг на друга – крайне опрометчиво не смотреть, куда идешь. Погруженный в раздумия, Лим заворачивает за угол и с размаху влетает в чье-то плечо. Губы привычно очерчивают робкое «Извините», но в словаре ему подобных не всегда присутствует перевод этого слова. Грубые руки хватают за грудки, с силой впечатывая в стену, книги валятся из рук, и он внутренне сжимается, готовясь к неминуемой экзекуции.
- У тебя че, глаз нет, придурок? Не видишь, куда прешь?
Он честно пытается что-то ответить, но его мучителям это абсолютно не интересно. Он слишком удобная жертва, чтоб еще и раскрывать рот. Адриан зажмуривается, заранее примириясь со всей болью, которую ему придется вынести, и тут властный, презрительный окрик прорывается в его личный каждодневный Ад, как стрела, пущенная в цель.
-  Съебали. Нахуй. Отсюда.
Если бы вдруг в этом прогнивающем насквозь мире объявился Мессия, решившийся все исправить, он не нашел бы лучших слов , чтобы сдержать негодующие толпы. Если где-то в небесных чертогах Христос и планирует свое второе пришествие, ему следует существенно обновить свой словарный запас. А заодно и привыкнуть к тому, что в случае удачи его будут встречать, не благоговейными криками «Осанна!», а торжествующими воплями в духе: «Блядь, это тот охуенный чувак!»
Эйд приоткрывает глаза, в изумлении наблюдая, как его мучители отступают от него, во все глаза глядя на небрежно усмехающегося светловолосого парня, с презрением выплевывающим им в лицо:
- Я сказал, нахуй отсюда, я что не по-английски говорю, мудилы? Нахуй!  - истинный смысл любой дипломатии заключается в том, чтобы говорить на языке, доступном для собеседника. Через минуту в коридоре не остается никого, кроме них двоих, и Адриан во все глаза смотрит на своего неожиданного спасителя. Это даже не удивление, это пронзительный миг узнавания – две отчаянно вращавшиеся в вакууме собственного одиночества частицы внезапно столкнулись, и это подобно тому, как если бы атом был способен испытывать шок от того, что при взаимодействии с другим он способен образовывать молекулу.
Лим машинально принимает книги из рук блондина, все еще слишком оторопевший, чтобы хоть что-то сказать. Их руки на мгновение соприкасаются – бедный маленький атом узнает, что связь может быть электростатической – и все его существо вздрагивает от осознания этой внезапной близости, так что он даже отшатывается, будто в испуге. Парень картинно закатывает глаза, а потом внезапно подхватывает его под локоть, таща за собой по коридору, с ноги открывает первую попавшуюся дверь и выпускает его, позволяя прислониться к стене, по которой он едва ли не сползает. Блондин закуривает, выпуская между ними облачко дыма – почему-то Адриану вдруг кажется, что это нечто вроде уловки, чтоб скрыть что-то в выражении лица, хотя он не понимает, зачем бы это могло понадобиться.
В конце концов, кто он такой, чтобы суметь разглядеть то, что может скрываться за этой совершенной в своей небрежности усмешкой, за этим ленивым, снисходительным тоном, за презрением ко всему миру, сверкающим на самой поверхности отчаянно-серых глаз?
Но он внезапно видит, как будто кто-то подсунул ему волшебные линзы – видит этого крутого парня совсем не таким, каким тот пытается казаться, кутаясь в сигаретный дым. За нахальной, брошенной всему миру как вызов улыбкой – невероятная горечь, от которой болезненно щемит сердце, за нарочито равнодушным голосом – запредельное отчаяние и обреченность, за пеленой высокомерия – ненависть к самому себе, сжигающая дотла, разъедающая до кости – господи, он же всего лишь измученный, искалеченный ребенок – и сейчас эта истина заставляет Адриана дрожать, потрясенного ненароком открывшейся ему чужой болью.
Блондин усмехается так, словно понимает, что именно он увидел, но предупреждая, что лучше ему во все это не соваться. Сигарета медленно истлевает в его руках, но, кажется, он просто перестал это замечать.
- Объяснишь, какого чертового хрена ты забыл в нашем клубе анонимных долбоебов?
Проходит вечность, каким-то сюрреалистическим образом уложившаяся в секунду, прежде, чем Адриан понимает, что обращаются к нему.
Даже атому нужно время на то, чтобы осознать себя частью молекулы.

Сложность некоторых вопросов заключается в том, что для того, чтобы ответить на них, требуется рассказать слишком многое в то время, как разговор требует предельной лаконичности. Чтобы объяснить свой приход в клуб, Адриану нужно рассказать блондину всю свою жизнь – начиная от пьяных выходок отца и вечной нищеты и заканчивая болезнью матери и собственной беспомощностью. Он мог бы рассказать о том, как, доведенный до крайней степени отчаяния, выбирал между ролью мальчика для битья и продажной шлюхой, о том, как плакала мама, умоляя его заботиться в первую очередь о себе, а он доводил себя до истощения, экономя на еде и устраиваясь на ночные подработки, о том, что он не помнит уже, как пахнет шоколад, не говоря о том, каков он на вкус и что он сдавал кровь, переходя от одного донорского пункта к другому, до того момента, пока не отключился прямо на станции метро.
Он мог бы рассказать многое – но в итоге очерчивает дрожащими губами лишь несколько слов:
- Мне очень нужны деньги.
После этой фразы его златовласый спаситель может подумать о нем все, что угодно. Что он наркоман, которому отчаянно не хватает на очередную дозу – к примеру. Что он глупый мальчишка, купившийся на чьи-то россказни про легкий способ срубить бабки – как вариант. Что он попросту сумасшедший, чей диагноз уже сам по себе является причиной – почему бы и нет.
Адриану не должно быть никакой разницы до того, что о нем подумает этот блондин. В мире, где на данный момент насчитывается что-то около восьми миллиардов людей, вообще никто не понимает друг друга. С чего бы им вдруг становиться исключением? С того, что один из них по непонятной причине спас другого, а второй увидел в нем больше, чем кто-либо мог? Ерунда. Чудеса в их мире – что внезапная резь в животе: удивляет, беспокоит, но в следующий миг проходит. И никто в здравом уме не станет о ней вспоминать.
Лим медленно поднимает взгляд и смотрит прямо в серые, горьковато-насмешливые глаза. С трудом проглатывает ком в горле и едва слышно выдыхает:
- Там… на этой арене… ты… не стал меня добивать. Почему?
Одно из незыблимых правил клуба – не задавать вопросов. С другой стороны, не он начал первым.
С другой стороны, резь в животе иногда возвращается и оборачивается язвой желудка. И тогда уж о ней никак не получается забыть.

Первое правило Бойцовского клуба - не упоминать о Бойцовском клубе.
В яблочко, *нецензурная брань*. Увы, Хантер пренебрег незыблемыми наставлениями Тэкса перед каждым боем. Может быть, по той причине, что когда-то Алекс сам писал их? А, вполне вероятно и то, что минутой назад ему было остервенело плевать на все, что связано в его жизни с мулатом. Даже если вся его жизнь до какого-то там неосязаемого момента была непосредственно сосредоточена в темноволосом лидере их клуба. Хантер сбрасывает пепел на пол, не заботясь о высокопарных приличиях. Сигарета выкурила себя без его участия, а это значит, что пора доставать вторую, и таким образом до тех пор, пока табак не прояснит в затраханном мозгу что-либо правдоподобное и более менее сопоставляемое с реальностью. Знать бы еще, какая именно из них настоящая. Та, что остается за воротами старого завода, где нашли пристанище отъявленные отбросы мира оного, или та, что заключается в двух метрах между ним и Адрианом Лимом, который, кажется, вознамерился врасти в стену, лишь бы только не страдать.
- Мне очень нужны деньги. - ох, вот как. Это знакомо. Серые глаза невольно прищуриваются, как будто пытаются разглядеть в парнишке напротив то ли потенциал, то ли...внезапную схожесть обстоятельств с разницей в десять лет. Хантер готов поспорить - альтернативой клуба, в который, теперь уже окончательно ясно, новоявленную Куколку привел долбанный благодетель Майк, была ни что иное, как старая-добрая панель. Алекс вдруг хмыкает, оглядывая Адриана с головы до ног, но в последствии и сам вздрагивает: не хватало еще быть похожим на Тэкса. Порой и без того казалось, что они слились в одно неделимое целое, и от этой мысли нестерпимо тянуло блевать за ближайший угол. Хантер на мгновение заходится дрожью и все же прикуривает новую сигарету. Панель для Лима отнюдь не вариант - стопудово кончил бы в мусорном баке, переломанный, отдавшийся херовой дюжине *нецензурная брань* капиталов. И все же, Алекс четко понимал одно: такому птенчику, как мальчишка, прижимающий с благоговейным трепетом к груди свои книги, совершенно не место в Бойцовском клубе ни в роли Куколки, ни в роли кого бы то ни было другого.
- Лучше бы ты пошел на панель. - протягивает Хантер, вальяжно куря. Но, не давая Адриану переварить весь смысл сказанных им слов, Алекс спокойно произносит вдогонку: - Но хорошо, что этого не сделал. Такие, как ты, там довольно плохо кончают. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Взболтнул лишнего. Черт подери, неужели совсем разучился следить за языком? Лениво разминает шею, как перед боем, и чувствует, как неприятно хрустят кости. Если в его теле осталась хотя бы одна не сломанная и не сросшаяся заново - это будет сродни восьмому чуду света. Хантер снова поднимает взгляд на жертву системы. Когда-то Алекса привел в бордель голод, страх привел его к Тэксу и уж тот-то позаботился о том, как вырастить идеальное чудовище. Если быть до конца честным, Хантер давно не жаловался на жизнь, а, может быть, и вовсе не знал, как это делается. День ото дня в его будни не привносилось ничего, кроме боли, которую он с годами научился причинять сам. Глаза застилала непроницаемая пелена лживой реальности, и такому, как он, никогда не верилось в "долго и счастливо", в Рождество и День благодарения. Если бы блондин вдруг умер завтра, от него не осталось бы и могилы - в клубе от случайных жертв избавляются хитроумно - на окраине Бруклина в запустелых застройках была яма, наполненная серной кислотой. Раньше там было что-то вроде завода по химпереработке, теперь же - кладбище без памятников, последняя пристань всякого, кто пал на пропитанной пошлостью и болью арене. Велика ли разница сдохнуть прямо сейчас или через пару лет, если конец всегда один и предопределен задолго до того, как настанет тот самый гребаный час? Вот и Алекс верил, что разницы нет никакой.
Лим, не смотри на меня ТАК. Ты с огнем играешь, дурак.
Сканирующий взгляд Адриана не вызвал дрожь по коже, а лишь удивление. Неужели пытается разглядеть в углях сожженной заживо души намек на спасение если не себя, то проданного века назад Хантера? Наивный парень, все еще верящий в то, что надежда умирает последней. Алекс же ощущал себя не больше, не меньше, а настоящим живым трупом, модифицированным зомби, апргейтом последней модели мыслящего робота, запрограммированного на самоуничтожение в тот самый миг, когда все пони сдохнут и радуга, наконец-то, померкнет. Другим себя он не знал, как не знал и того, что невозможно до конца понять свою сущность в одиночестве, а реально это явление лишь бок о бок с аналогичным случаем абсолютной потери себя.
- Там… на этой арене… ты… не стал меня добивать. Почему?
Вопрос парня звучит как гром среди ясного неба, и Хантеру стоит невиданных сил не подать вида, что он взволнован. То, о чем так отчаянно пытался забыть всю ночь, то, что не давало покоя разуму ни на миг, снова всплыло перед глазами: незавершенный удар, секундный мятеж, блокировка системы, глюк, всего лишь никем не замеченная капля в океане пролитой крови, но ощутимая самим Алексом запредельно ясно. Хантер снова забывает о сигарете...

...- Неплохо, Лекс! - позади раздаются ленивые хлопки, блондин,  с ног до головы покрытый ссадинами и синяками, резко оборачивается на знакомый голос. Он битые три часа тренировался на ринге, но противником была равнодушная к сломанным костяшкам груша. Хантер оттачивал удары подобно вырвавшейся на свободу фурии: безжалостно, остервенело, неумолимо жестоко, вкладывая в каждый выброс все, что так страстно ненавидел: себя и Тэкса в самые разные моменты их жизни. Схема - проще простого. А ведь было время, когда Алекс смотрел на него, разинув рот, верил всем словам брюнета и покорялся его воле, принимая ее за благодать. Еще два года назад Хантеру казалось, что он даже любит своего брата и наставника, и все, что происходит между ними, когда они остаются вдвоем не более, чем благодарность за то, что Тэкс спас его никчемную жизнь.
Вот только потом призрачный омут растворился в огне первого свободомыслия, расхожего с понятиями Тэкса о мире. Парень, возомнивший, что способен держать на поводке свору взбешенных псов, забыл о том, что его главное оружие точит нож за его же спиной. Нет, Хантер вовсе не собирался вонзать ему оружие меж лопаток, тем самым отмщая за подаренный шанс выжить когда-то. Он бы предпочел свернуть Тэксу шею только за клеймо личной дворняги, которую можно взять, как и где угодно, по первому зову и минутному желанию. Может быть, Алекс смог бы полюбить его, но сей момент был упущен лидером Бойцовского клуба в тот самый миг, когда он заставил блондина опуститься перед собой на колени.
Тэкс изрядно позаботился о том, что вырастить из Алекса машину-убийцу, равнодушное к боли чудовище, достойного заместителя и вечного податливого мальчика, когда это было необходимо. Но увлекшись процессом воспитания, брюнет забыл самое главное: он не дал Хантеру и крохи надежды на собственные желания. А это априори побуждает в любом ученике непередаваемую ненависть.
- С каждым днем все лучше, мальчик. - четыре года прошло с тех пор, как Алекс ушел из борделя вместе с Тэксом, а тот до сих пор зовет его "мальчиком". Год назад он даже перерос фазу "Куколки", но Тэксу, вероятно, нравилось всячески указывать Алексу на его положение "под собой".
Хантер рвано кивает. Он всегда мало говорит, гораздо больше делает. Смахивает со лба капли пота, разминает плечи и покидает ринг. Тело приятно ноет, отзываясь протяжными откликами боли в каждой мышце. Алекс проходит мимо Тэкса, когда тот мягко, но настойчиво останавливает его, перехватывая за руку чуть выше локтя.
- Что? - сухо отзывается Лекс, вскидывая взгляд. - Я не в настроении и сильно устал. - подобные вольности в принципе всегда были наказуемы, но Хантеру порой позволялось мелкое бунтарство и проявление характера. Кажется, такие вспышки распаляли в Тэксе особенный запал, так или иначе любая выходка Алекса венчалась одинаково.
Как и предполагалось, Тэкс притягивает к себе парня ближе, ласково прикасается к скуле, затем рука скользит вниз и притягивает блондина грубее за край тренировочных брюк, губы в тот же миг впиваются властным поцелуем в губы Хантера, который стоит, не шелохнувшись. Интересно, так ли нравится Тэксу целовать...манекен? Или это лучше, чем вообще не иметь возможности прикоснуться к своему окровавленному сокровищу? Когда брюнет обрывает поцелуй, глаза восемнадцатилетнего Алекса смотрят на него с непоколебимым спокойствием и равнодушием.
- У тебя впереди будущее, Лекс. Перестань ерепениться и верни мальчика, которым был. Твоя игра гормонов совсем не к месту. И ты знаешь, как мы с тобой всего добиваемся. Что мы делаем, напомни мне? - елейный голос вкупе с хозяйским взглядом прижигают в Хантере сквозную дыру.
- Мы завершаем удар.
- Мы. Завершаем. Удар. Я доволен, а теперь... - рука ложится на татуированный штрих-кодом затылок - своего рода метка, и надавливает на Алекса, заставляя его медленно опуститься на колени. - Заверши.

Пепел падает вниз. "Не стать похожим на Тэкса" - как ежедневная мантра, как единственная молитва, которую даже если не произносишь в слух, вобрал в себя внутривенно. И с каждым ударом сердца, она словно набирает еще большую силу, чем секундой "до". Зачем Хантер притащил Лима в этот кабинет? Явно не для того, чтобы отвечать на вопросы, ответы на которые не даются слишком просто. Что он мог сказать ему? Потому что не чудовище, которым привык себя считать? Потому что среди осколков его затраханной души все еще не догорело сострадание, искорка не потухшей жалости? Потому что к пресловутым Куколкам у Алекса Хантера было особенное отношение? Как совместить ураган чувств, эмоций и пережитой боли в один ответ? Невозможно, как ни старайся. Поэтому Хантер отвечает так, как вряд ли на то надеялся Адриан Лим. Если он вообще на что-то надеялся, конечно.
- Потому что тебе нужны деньги, а я бы тебя убил. - то есть, пойми, пойми правду, Адриан Лим. Правду в том, что Куколки - это почти что бабочки-однодневки. Заблудшие мотыльки, прилетевшие не на тот огонек. Мальчики, зарабатывающие на жизнь не самым тяжелым способом - всего два удара, но никто не говорит, каких именно. Предприятие, затягивающее своей, на первый взгляд, доступностью, и губящее иллюзорные надежды и все шансы на спасение. Ведь когда от прежней красоты мальчишек не оставалось ни намека на былую прелесть, от бабочек со сломанными крыльями избавлялись подобно мусору. Никто и никогда не вспоминал о них, но все знали, куда они - искалеченные и изувеченные - пропадают. За всю историю существования Бойцовского клуба выжила только одна куколка. Жертва, возглавившая число изощренных убийц, жертва, поднявшаяся, не вставая с колен, жертва, ставшая самым легендарным, не знающим жалости бойцом. Куколка, которая самолично отправляла в последний путь распластанных от его ударов приемников, палач, возложивший на себя обязанности милосердного убийцы, ведь лучше он, прошедший все круги Ада, он, кто понимает их, как никто другой. Первая и единственная игрушка. Алекс Хантер. Поэтому хрипло, не до конца осознавая, что делает, блондин снова говорит: - Ты мне понравился. Не обольщайся, это плохо. Я тебя не спас. - и он прав. Конец так или иначе предопределен, у Лима нет пути назад, как не было у десятка до него. И Хантер знает, что будет в конце, поэтому эйфория вчерашнего бунта прошла незамедлительно быстро. Его поступок не отнести к благородным, но он был бы таковым, убей Алекс вчера брюнета одним ударом.
Но он для чего-то его не завершил. И было ли в этом долбанное предзнаменование....да похуй.

Адриан улыбается. Уголок губ рассечен от вчерашнего удара, и приподнимать его больно, но в эту секунду ему хочется улыбаться. Не потому что смешно - горько, как никогда, не потому что он так привык - героем, смеющимся в лицо миру, его вряд ли назовешь, а лишь потому что, кажется, светловолосому парню, каменным изваянием застывшему напротив, очень не хватает простых человеческих жестов. Эйд чувствует это пульсирующим под кожей ощущением не странного родства, не то звериной, приправленной инстинктами, интуиции. Между ними - расстояние в пол-шага, пепельный дым сигареты и годы не_общего прошлого, никогда не пересекавшихся дорог, так неожиданно приведших обоих к одной точке. И пусть один сейчас вжимается в стену, а второй усмехается с видом прикурившего от адского огня - разница между ними измеряется лишь количеством нанесенных ударов: у одного -бесконечное множество, у второго - ни одного. Если подумать, и в том, и в другом случае считать не приходится.
Блондин окидывает его критическим взглядом, под которым Адриан начинает ощущать себя раздетым догола. Он невольно вздрагивает и смотрит исподлобья, как настороженный ребенок, заглядывающий в большой мир. Спустя мгновение в выражении лица Хантера что-то неуловимо меняется, будто он почувствовал эту звенящую грань.
- Лучше бы ты пошел на панель - Эйд вскидывает взгляд, щеки заливает предательский румянец. Пожалуй, это будет похлеще любого удара...
- Но хорошо, что этого не сделал. Такие, как ты, там довольно плохо кончают. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Краска медленно отливает от лица. Адриан сглатывает, как-то нервно кивая. Он верит, даже более того - знает. Даже если бы он не свихнулся после первого же "клиента", не сгорел бы со стыда и отчаяния - дьявольская центрифуга размолола бы его в порошок, даже не заметив этого. В секс-индустрии, как и на войне, выживают сильнейшие. Те, кто может сжать зубы и развести ноги, принимая в себя раскаленное семя беспринципной эпохи, распластаться безвольной куклой на влажном ложе обезумевшей цивилизации и покорно прогнуться под взметывающейся плетью прогнившего насквозь мира, а после молча подняться, не обращая внимание на болезненно ноющие мышцы и разрывающуюся душу, и дойти до какой-нибудь остановки, не сдохнув в ближайшей канаве. Он даже приблизительно не был таким, и его слабость в этом случае заранее приравнивалась к самоубийству. У Адриана Лима просто не было шансов выжить в царстве мимолетных бабочек и мотыльков, клеймо "однодневки" живо расставило бы все на свои места.
А что же до мира "узаконенной жестокости"? Кем он мог стать там, на арене, пропитанной кровью и слезами? Странное, не до конца им осознаваемое слово острой иглой вонзается в мозг. "Куколка". Было в этом что-то насмешливо-едкое, приторно-сладкое, снисходительное и одновременно жуткое. "Куколка" - он буквально видел, как шевелятся губы Тэкса, произнося это. Елейная, почти ласковая улыбка - и ледяное презрение в глазах. Новая кукла - это всегда интересно, но что будет, когда она перестанет быть таковой? Когда поблекнут глаза, вылезут волосы, а гладкое фарфоровое личико превратится в сплошной синяк? Что с ним будет после еще двух, четырех, десяти ударов? Нет, даже не так. Куда деваются куколки, когда Тэксу надоедает с ними играть?
Он не решается задать этот вопрос вслух, потому что предчувствует возможный ответ. У него уже есть какой-никакой писательский опыт, так что подобрать литературное название для слишком глухого и банального слова "конец" он сможет. Кладбище Ненужных Игрушек. Склеп Сломанных Куколок. Могила Светлячков... Но, как ни назови, мало что изменится. Потому что все на свете имеет свой вкус. Боль от удара - солоноватая, обжигающая, с едва уловимым оттенком железа - вкус крови. Боль от осознания собственного бессилия - холодная, прозрачная, как талая вода - вкус снега. Смерть не несет боли, она забирает ее, и поэтому всегда остается безвкусной.
Наверное, Адриан уже перешел последний Рубикон собственного отчаяния, но он не чувствует страха. Немного - привкус крови. Чуть ощутимее - снега. И горьковатым комом в гортани, неисторгнутой желчью - безумной, отчаянной надежды, отразившейся в серых глазах парня, не завершившего удар.
"Пожалуйста...не сгорай".


Минуты в огромных стеклянных часах вечности падают вниз оглушительными крупицами. Стоп-кадр в кинотеатре Бога - двое парней, выросших по разные стороны мировой Стены с одинаковым отвращением к ней, застыли напротив друг друга, не в силах разорвать схлестнувшиеся взгляды. Красивый момент - но демиург жаждет продолжения банкета и нетерпеливо проматывает запись. Пепел с сигареты Хантера стремительно срывается вниз, заставляя Эйда моргнуть. Заевшая, казалось бы, пленка с тихим шелестом прокручивается дальше.
- Потому что тебе нужны деньги, а я бы тебя убил.
Лим как-то болезненно усмехается - наверное, примерно так может в первую секунду отреагировать человек, узнавший, что у него четвертая стадия рака. Давно подозревал, чувствовал, но все оттягивал поход к врачам и вот... Значит, он предельно точно уловил оттенок слова. "Куколка" - это не милое прозвище для новичков. Не снисходительная роль для смазливых, но не особо сильных. "Куколка" - это приговор. Смертельный диагноз. Обреченное шлепанье медицинской печати. "Мне очень жаль, но вы..."
Конечно, с чего он взял, что Шеппард предлагает ему спасение. Всего лишь альтернатива. Взведенный курок вместо веревки и мыла. Обнаженный клинок вместо позорного яда. Умри, как мужчина, Лим. Умри, как мужчина. Просто - умри.
Глаза предательски щиплет, и он отводит взгляд, быстро проводя рукой по лицу. Нет, только не слезы. Он же правда ни на что не надеялся, так что теперь плакать? Было бы о чем, как говорится. Все, что у него есть, это...
В следующую секунду он с силой сжимает кулаки, закусывает нижнюю губу. Что делает человек со смертельным диагнозом? Правильно - завершает дела. У Адриана Лима осталось только одно дело, но его надо выполнить по максимуму. О том, что будет, если мать узнает, как он доставал деньги, Эйд старается не думать. Пока что - она просто должна выжить. Значит, он должен продолжать. До последнего удара. Быть стойким оловянным солдатиком. Куколкой, играющей до конца.
Хриплый голос блондина прорывается в его разверзнувшееся безумие:
- Ты мне понравился. Не обольщайся, это плохо. Я тебя не спас.
Адриан улыбается - болезненной, странной, ослепляющей улыбкой. Медленно отлепляется от стены, подходит к парню, грустно и отчаянно глядя ему в глаза.
- Я знаю, - тихо отвечает он и вдруг порывисто стискивает напряженные плечи - всего на миг, чтоб после отстраниться и пойти к выходу.
- Спасибо, - едва уловимо доносится с порога, и Лим закрывает за собой дверь. Назад пути нет. Впереди - арена и кровавая пелена. Но под сердцем он уносит солнце, отразившееся в глазах того, кто, возможно, впервые в жизни его пощадил. И, возможно, это чего-нибудь да стоит.


- Лим, Эверс - арена ваша! - громоподобный голос Тэкса разносится, гулким эхом отражаясь от стен. Адриан не смотрит на приближающегося парня, он сосредоточен на том, как бы дольше продержаться на ногах. Первый удар в челюсть приходится в никуда - Эйд отклоняется, и зрители заливаются снисходительным смехом. Эверс хмурится, грубо перехватывает его руку и заламывает за спину, вынуждая Лима с коротким всхлипом упасть на колено. Резкий толчок ногой в спину впечатывает его в пол, и ему бы остаться лежать, но пока Эверс машет руками толпе, брюнет приподнимается на локтях и, пошатываясь, встает на ноги. Противник не смотрит на него, посылает кому-то воздушный поцелуй, у Эйда звенит в ушах и в каком-то странном дурмане он подходит к парню и, словно сам себе удивляясь, с силой толкает его в спину. Эверс пошатывается и едва не падает, с удивлением оборачиваясь на него. Зрители хохочут, предвкушая шоу. Парень трясет головой, криво ухмыляется и одним ударом сбивает его с ног, наклоняется, обдавая прокуренным дыханием.
- Поспокойнее, малыш, - он снисходительно хлопает Лима по щеке, и в этот момент в сознании Эйда словно что-то щелкает. В неожиданном для самого себя порыве он бросается вперед и что есть силы прокусывает ладонь Эверса. Парень тонко взвизгивает отскакивая и в немом изумлении смотрит на текущую по руке кровь. Адриан отирает губы и встает, затравленно озираясь по сторонам. В зале воцаряется полнейшая тишина, а затем Эверс срывается с места, грозя одним движением покончить с его смешной, нелепой жизнью. Адриан зажмуривается...
- Спокойно, - холодный окрик Тэкса повисает в воздухе. Лим открывает глаза. Глава клуба стоит между ними, перехватив руку багровеющего от гнева Эверса. Его глаза прищурены, а лицо не выражает ни единой эмоции. И теперь Эйду становится по-настоящему жутко.
- Иди промой руку, - негромко велит Тэкс парню, и тот, словно очнувшись, кивает и удаляется, пару раз обернувшись на застывшего Адриана. Главарь медленно поворачивается, окидывая брюнета странным, задумчивым взглядом. Неспешно приближается, лениво поводя плечами. Адриан не отрывает от него взгляда, понимая, что даже если бы хотел, не смог бы убежать. Короткий хлесткий звук разлетается слабым эхом. Эйд инстинктивно хватается за горящую щеку, а Тэкс вальяжно усмехается, встряхивая ладонь.
- Много себе позволяешь, куколка, - почти ласково говорит он и размашистой оплеухой сбивает его с ног. Адриан пытается отползти, но короткий удар ногой в живот заставляет его скрючиться на полу, тихо скуля у ног вожака. Тэкс властно запускает ладонь в его растрепанные волосы, с силой сжимает и приподнимает его голову, заставляя смотреть в глаза, в которых, кажется, не осталось ничего человеческого.
- У нас не кусаются, - размеренно произносит он. - Ты понял?
Эйд поспешно кивает, но парень резко встряхивает его, чуть повышая тон:
- Не слышу.
- Понял, - выдавливает он из себя, и Тэкс, удовлетворенно кивнув, отпускает его, распрямляясь и отступая.
- В следующий раз я просто вырву тебе зубы, - спокойно сообщает он и, круто развернувшись, бросает кому-то через плечо. - Заприте его. Кто будет уходить последним - выпустит. Все на сегодня.
Сильные руки поднимают его с пола и куда-то волокут. Эйда швыряют в тесную квадратную каморку, пропахшую плесенью и сыростью, в замке слышится скрип поворачивающегося ключа. Юноша сворачивается калачиком на полу, дрожит всем телом, пытаясь обнять себя за плечи, и только теперь из его глаз начинают течь злые, отчаянные слезы.
"куколки" не должны подниматься. Они никогда не превращаются в бабочек. Метаморфоз не предусмотрен правилами "Бойцовского клуба".

Here we are don’t turn away, now
We are the Warriors that built this town.
From Dust

Последняя улыбка парня перед уходом – улыбка приговоренного на смерть, и все же, невиновного подсудимого. Внутри Хантер ежится как будто от дикого холода, но не успевает он мысленно похвалить Лима за благоразумие, как брюнет коротко сжимает его плечи. Жест похож на те, которыми обмениваются настоящие друзья, и Алекс знал бы об этом, будь у него когда-нибудь друг. Только, увы, все сложилось несколько иначе, и у судьбы – не поспоришь – достаточно хреновое чувство юмора. Вместо дружбы окропленная потом и кровью арена, вместо верности – расшатанные смолоду нервы и уязвимые инстинкты убийцы, вместо доверия – милости просим, познакомьтесь с жаждой упоительной ярости. При таком коктейле простые человеческие жесты являют собой открытие беспрецедентной нормальности, от которой хочется бежать так далеко и безнадежно неумолимо, чтобы больше никогда не познать. Только спустя предательски короткий миг тебе хочется…еще. Сначала интереса ради, любопытство таки порок, но после втягиваешься, как истинный нарик, и тянешься к этой невиданной теплоте как будто в мире ничего иного существовать просто не имеет права. Какая ирония: и Адриан Лим, и Алекс Хантер – оба парня более, чем были знакомы именно с изнанкой нашей прекрасной во всех отношениях жизни. Хантер верил: никакая это не обратная сторона «нормальности», а ничто иное, как ее истинное лицо. Все те семьи, что смотрят до одури глупым взглядом с афиш супермаркетов, не более, чем просто фейк. Их натянутые натренированные улыбки – обман. Тесные объятья сфабрикованны режиссером и целым штатом съемочной группы, но никак не чувствами, что словно теплятся в их бесконечно добрых сердцах. С парнем, естественно, поспорили бы. Какая-нибудь определенно милая девчушка, выросшая в семейном Раю, окутанная нежностью и небывалой любовью. Она бы явно доказывала парню его остервенелую неправоту, только оный бы в ответ лишь лениво усмехнулся. И подобно тому, как блондина влекло бы к редким вспышкам нормальности, в конце концов, милую девчушку занесло бы на замызганную окраину Бруклина, точь в точь в популярный среди отравленной современностью молодежи…бойцовский клуб.
- Спасибо. – шепчет мальчишка Лим на пороге кабинета, и благодарность растворяется в сизом сигаретном дыме курящего Хантера, который снова забывает о любимом Malboro. Хорошо, что Адриан не видит этот его растерянный, до чертиков удивленный взгляд: Алекс бы и сам отшатнулся от созерцания самого себя с глазами не монстра, а человека. Вот уж кем он никогда себя не считал.  На месте воображаемой девчонки из хорошей семьи – хрупкая, угловатая спина Воробушка, и Алекс уважает паренька уже за то, что он не поет мнимых песен о том «что все можно исправить». Что все они – застрявшие в жестокости, потерявшиеся в боли и мгле мальчишки, имеют шанс на нормальную жизнь. Не имеют. Их имеют – и это то, что Алекс знал наверняка.
Он долго смотрит в захлопнувшуюся за Адрианом Лимом дверь без улыбки, непроницаемым взглядом безумно пялясь в облупившуюся белую краску. Хотел он того или нет, но связал себя с этим парнем сильнее, чем если бы между ними было десять лет самой близкой дружбы. Защищать его? Увы, нет. Но не дать сгореть заживо – это он может. Все закончится очень просто – сточной канавой или ямой серной кислоты, только Лима там быть не должно – пускай это станет новой целью. Новой? Нет, правильнее сказать так: первой. Первой целью за двадцать с лишним лет существования. Может быть, если ему удастся спасти его, он искупит свою вину перед теми, кого пришлось милостиво убить? Алекс знает, что смерть от его руки лучше, чем то, что приходилось порой терпеть другим жертвам клуба, во всех смыслах затраханных до смерти. Но он все еще помнит их лица. Все до одного.
Он должен спасти Адриана Лима. Почему? Все предельно просто. Алекс Хантер забрасывает на плечи рюкзак и вылетает из кабинета, устремляясь на пары.
Просто в Адриане Лиме не было ни на каплю больше нормальности, чем в самом татуированном блондине. Но в нем, в отличие от самого Хантера, была…надежда.


Он стоит как всегда на своем месте – слева от Тэкса, оголенный по пояс, равнодушно оглядываясь вокруг и монотонно куря. На шее свежие кровоподтеки – нет, не отметина боя, но его след. Сегодня все как всегда: и те же лица, и те же драки, и новичков почти нет – но что-то не дает покоя, упрямое предчувствие если не беды, то точно неприятности. Алекс не знал об инстинктах самосохранения, шестом чувстве, разыгравшейся интуиции. Ему присущи были совсем другие повадки: не защититься – напасть, не предугадать, а предотвратить. Идеальное оружие против общественных норм должно отличаться от естественного человека начиная с самого неизменного – нуля. Да, сегодня все было как всегда, но совершенно наперекосяк. Второй сбой в системе долгих привычных лет, и Алекс курит в два раза больше, в два раза меньше спит и понять не может, почему все мысли занимает мальчик-воробушек с глазами лани. Что его держит здесь? Ведь должна быть причина такого отчаяния. Не похож он на тех, кто приходит в клуб любопытства ради. Нет, у каждой «Куколки» своя особенная история. И Алекс Хантер чувствовал, что у Адриана Лима она наиболее…трогательная. Плевать, что в свое время наслушался всякого. Последними словами каждого были: «Убей».
Невольно морщится. Совсем не этих слов он ждет от Лима. А ждет ли какие-то вообще? Тоже очень вряд ли, пусть просто дышит и этим просто докажет миру, что в нем еще можно не только выживать, но и жить. В первый миг их встречи Хантер верил, он не жилец. Теперь же, проникнувшись чуть глубже, чем того вся ситуация требовала, блондин знает, что истина обратна. Единственный труп из них – это он сам. Вот только смерть настигла его уже много лет назад. Там, где нечего терять, не за что и цепляться.
Разве что за вихрастую макушку Воробушка, выходящего на ринг.
Смотрит долго, и, кажется, Тэкс замечает. Плевать? Отнюдь. Чем меньше знает этот сукин сын, тем дольше в сознании продержится и сам Лим. Поэтому Хантер лениво переводит взгляд на Тэкса, скрывая нарастающее с каждым ударом по Адриану напряжении внутри. Чуть вздергивает вверх брови в ответ на взгляд Тэкса, но тот лишь нарочито-нежно улыбается, и Алекс едва ли держится, чтобы не блевануть прямо под ноги их «вождю». Примечательно и то, что выхаркивать с недр проданного реальности организма не пришлось бы ничего, кроме собственного семени темноволосого верзилы, стоящего слишком близко, чтобы убить, и все же слишком далеко, чтобы это себе позволить.
И откуда, мать твою, в его светлой головушке такие мысли?
Серые глаза возвращаются к Лиму, и в следующий миг происходит то, что Хантер и пытался избежать, но, собственно, подобное было совершенно предопределено. Адриан срывается. Как десятки до него. Как десятки будут после. Вгрызается в Эверса так, словно пытается уничтожить собственную жизнь и весь их прогнивший мир. Алекс устало закрывает глаза. Да, заверши он удар, все обернулось бы куда проще и, пожалуй, уже подходило бы к своему давнему логическому концу. Только он все-таки этого не сделал. Неосознанно. А после даже почти-что понял зачем.
- Заприте его. Кто будет уходить последним - выпустит. Все на сегодня.
Тэкс выносит привычный приговор, и Алекс не выражает ни мгновением истинного гнева и тревоги. Странный комплект эмоций: он не знает, что значит за кого-то бояться, а в данный миг почти переживает за этого глупого, но все-таки, отважившегося мальчишку. Собственно, его ровесника, но Алекс чувствует себя едва ли вдвое старше Адриана. Стоит всем разойтись спустя час, он уже знает, куда пойдет. Тэкс даже не спрашивает, почему его любимый щенок остается последним: все просто, Алекс постарался быть на славу податливым, чтобы хоть как-то попытаться отвести его пытливый взгляд. И когда на вспотевшее тело он натягивает джинсы и грязную белую алкоголичку, выпачканную в крови, уверенным шагом идет в конец коридора и открывает дверь подсобки. Буквально за шкирку поднимает съежившегося на полу Лима и тащит за шиворот к машине, не произнося ни единого слова. Такое убийственное спокойствие неестественно для тех, кто буквально горит от прожигающего насквозь волнения, которому он никогда не даст волю.
Запихивает Адриана в машину и только положив руки на руль, не оборачиваясь к парню, ледяным тоном произносит то, что должен был сказать?
- Первое: он не шутит. Зубы вырвет, и никто тебе не поможет, включая меня. Второе: чтобы больше без выходок. Я не знаю, хочешь ты жить или нет, мне плевать, ты просто должен, ясно? – оборачивается, впиваясь взглядом в парня. – Зачем? Кто-то же должен. Ты не похож на идиота, ты уже знаешь, куда приводят Куколок их потуги доказать всем, что они больше, чем просто красивое мясо. И у них у всех был первый шаг именно такой, что сегодня сделал ты. Эта дорожка протоптана годами до тебя. Только ты еще можешь сойти. Но для этого тебе придется меня слушать. – серые глаза пытливо вглядываются в карие, и Хантер сам не верит в то, что говорит. Но ведь он пообещал себе спасти этого мальца от участи, от которой когда-то сбежал сам. Он не жилец, но у Адриана Лима еще будет тысяча и один шанс завершить игру иначе.
Возможно даже за него самого.
Ведь когда стоишь на самом краю распростертого под ногами пепелища, кристально ясно понимаешь, что пути назад действительно нет. Если сжигаешь дотла всю прежнюю жизнь, должен понимать и то, что эфемерность былых привычек растворится в этом пламени навсегда. Когда именно убийца превратилась в телохранителя? Когда жертва стала бойцом? И вернее всего будет спросить - для чего? За что им бороться, если не за самих себя? За призрак увядающей надежды или давно покинувшей эту цивилизацию веру в лучшее? Слепцы остаются слепцами, дураки - дураками, и только те, кто оказывается на самом дне вдруг отчетливо понимают цену каждого прожитого мгновения. Весь их окровавленный маскарад - не репетиция большой и прекрасной жизни. Ничего хорошего никогда не будет. Только это вовсе не значит, что за неизвестность не стоит бороться.
А иначе для чего еще нужны воины?
Алекс Хантер осторожно протягивает руку и внезапно для самого себя накрывает ладонь сидящего рядом Лима. Невесомо, как будто спрашивая самого себя, доступна ли ему эта грань доверия? Не обожжется ли он о его содранную кожу? Спустя миг он уже увереннее сжимает руку мальчишки.
- У тебя есть дом?
Спрашивает блондин, задавая на самом деле совершенно другой вопрос: останешься со мной?
Потому что кому из них страшнее быть в одиночестве - это довольно-таки странный и двоякий вопрос.

Когда его жизнь превратилась в сущий кошмар? Когда привычные будни обернулись кромешным Адом? Ведь хватило одного-единственного раза, как с сильным наркотиком, чтобы уже не вырваться из этой паутины, которая с каждой попыткой освободиться лишь еще больше запутывается, удерживая его в своих сетях. Эйд пытается выровнять дыхание, но с каждой секундой отчаяние все больше захлестывает его, он погружается в темную глубину, захлебываясь и задыхаясь, и выхода нет, выхода нет, выхода нет, он знает, чем кончается этот путь, и, наверное, не так уж долго осталось, и никто не придет, ведь это не сказка про отважного маленького мальчика с обязательным хэппи-эндом, это дешевое порно на один раз, продолжения не будет, сломанных кукол выбрасывают...
Дверь с грохотом распахивается, но Адриан даже не шевельнется, чтобы оглянуться на вошедшего. Кто-то пришел, чтобы выполнить приказ Тэкса и выпустить его, но это не имеет никакого значения - выйдя из этой каморки он не станет ни на миг свободнее, они все здесь - жалкие марионетки на ниточках, за которые дергает глава Бойцовского клуба, и даже уйдя домой, Лим понесет в себе этот яд, так что какая разница, какая, к черту, разница...
Крепкая рука хватает его за шиворот, заставляя подняться. На негнущихся ногах он, как покорная овечка, следует за тянущим его за собой парнем, даже не поднимая глаз, и приходит в себя только в машине, когда блондин, с оглушительным стуком захлопывая дверь, приземляется рядом.
- Алекс? - неверяще выдыхает он, вскидывая на парня отчаянный, пульсирующий пережитой болью и страхом взгляд, но Хантер даже не смотрит на него, упрямо глядя куда-то перед собой. Эйд невольно съеживается, опуская голову, он предпочел бы умереть в тот же миг, лишь бы не видеть этого холодного отчуждения в том единственном человеке, который казался ему хоть сколько-то светлым в этом проклятом всеми возможными высшими силами месте. Адриан уже хочет было выйти из машины, бредя куда глаза глядят, но в этот момент блондин наконец разжимает губы - вот только жесткие отрывистые слова буквально расстреливают на месте.
А потом он наконец поворачивает голову и смотрит на съежившегося рядом с собой парнишку - и стоит Эйду только приподнять голову, цепляя этот взгляд, и он уже не может отвести глаз, как завороженный уставившись в сизую глубину. Почему этот полубог, способный переломить его одним пальцем, столь открыто швырнувший в лицо горькую правду, все еще так пристально смотрит на него - без всякого презрения, без жалости, только с какой-то затаенной... надеждой? жаждой? мольбой? Эйд не знает точного ответа, но обмирает от затопивших его душу чувств, ни одно из которых не имеет права на существование в этой пропитанной кровью темноте, но все равно с отчаянным упорством прорастает сквозь нее, рождая что-то очень хрупкое, едва ощутимое, но, кажется, способное спасти их обоих...
- Я сделаю все, что ты скажешь... - словно под гипнозом шепчет он, едва шевеля губами. Он бы соврал, сказав, что ему не страшно умирать - страшно, еще как, особенно так, как это принято здесь - развороченной куклой, переломанной игрушкой, бабочкой-однодневкой с оторванными крыльями - но теперь он осознает, чувствует каждой клеточкой кожи, что в его жизни появилось что-то, что однозначно сильнее страха. Едва уловимая теплота в стальном взгляде татуированного блондина. Слабый намек на улыбку в сжатых до боли тонких губах. Внезапная теплота ладони, накрывшей его руку...
Эйд замирает, потрясенно глядя на их переплетенные пальцы. Их руки такие разные: тонкая, смуглая ладонь Лима и уверенная, мозолистая - Хантера, но сейчас, сплетенные воедино, они выглядят как никогда...правильно.
- У тебя есть дом?
Эйд вновь поднимает взгляд, серые глаза смотрят на него с каким-то непередаваемым зовом, совершенно оглушая, и юноше начинает казаться, что расцепи они сейчас ладони - и мир рухнет. Спустя несколько мгновений он медленно, все еще не в силах скинуть с себя странное наваждение, качает головой.
- Я живу в общежитии... Но там...Шеппард и...я не хочу туда...
Он нервно сглатывает, а потом на одном дыхании выпаливает то, чего ни одна Куколка не должна говорить любимой "золотой рыбке" Тэкса - и это заведомо пагубный путь, но, кажется, они ступили на него еще в тот, самый первый день, когда один осмелился заглянуть слишком глубоко в глаза другого, а второй не завершил начатый удар...
- Можно мне остаться с тобой?

- Можно мне остаться с тобой? - осторожно произносит сидящий рядом Воробушек, и Алекс Хантер резко вскидывает пронзительно-серый взгляд на мальчишку рядом, а выражение его лица не сможешь расшифровать иначе, чем только двумя словами: "О нет".
Остаться Адриану с ним - значит, окончательно подписать себе смертный приговор, ступив навстречу неминуемой гибели теперь уже скинув все маски и недоговоренности. Остаться с ним - склонить голову под Дамоклов меч, занесенный жизнью над двумя парнями, застрявшими между "хочу" и "больно". Остаться с ним - значит, приручить этого дикого озлобленного на весь мир одинокого волчонка, привычно скалившегося на судьбу и водоворот безграничного хаоса будней. Под силу ли эту Адриану Лиму, под силу ли Воробушку, так отчаянно трогательно жаждущему...жить?
Остаться с ним - значит, плотно закрыть дверь в прошлое. Остаться - сжечь все мосты, что были воздвигнуты не вчера. Остаться - выиграть, проиграв. Но остаться.
Остаться с кем-то настоящим, живым действительно впервые за десять лет арены Бойцовского клуба. Алекс Хантер медленно сглатывает и разжимает их вдруг неожиданно тесно сомкнутые ладони. Нет, он не отшатывается от Лима, чья губа рассечена, левый глаз подбит и на лбу ссадина, волосы взъерошены в разные стороны и изнеможденный вид вдруг придает парню мужественности и какой-то непривычной наглой беспрецендентной взрывной дерзости, как будто заблудившейся ненароком и нашедшей отражение в чертах Воробушка.
Алекс, сменив отрешенно-взволнованный взгляд на необузданное подобие удивления и нежности, чуть тряхнул головой, а после медленно кивнул. Заворожившись представшим перед ним новым образом Адриана, блондин на какое-то время совершенно выпал из реальности. А после снова кивнул. Так он сказал роковое "Да".
- Только если на ночь. - беспристрастно соврал Алекс, как будто беря себя в руки и отворачиваясь от парня, заводя машину. Весь путь до дома они провели в молчании.
Дом. Он купил себе квартиру в центре Бруклина, поближе к жизни, что была ему недоступна, и к которой, даже себе в этом не признаваясь, он инстинктивно тянулся. Ослепленный светом, который ненавидел, уставший от тьмы, которую терпеть не мог еще больше. Седьмой этаж - середина кирпичного дома, кухня, большая ванная, терраса и четыре комнаты. Кажется, зачем одинокому парню такие роскошные хоромы, вполне хватило бы и вдвое меньше, вот только простор Хантеру был по душе. Одну комнату ловко превратил в столовую, поставив в центре у окна во всю стену небольшой стол. Другая - гостиная с искусственным камином. Еще одна - личная спальня. Ну а последнюю...он как будто держал ее про запас, однако, и для практически пустующей комнаты нашлось свое применение. В ней стоял только шкаф. Пустой платяной шкаф, в котором Алекс порой...прятался. Нет, не от мира. От себя. Просто закрывал за собой дверь и сидел в кромешной тьме часами, словно его вовсе нет, словно и не было никогда. От себя убежать далеко не удается, но когда кругом темно, часто кажется, что тебя и в самом деле не существует. Такой расклад устраивал блондина. Ему часто хотелось...не жить.
Он открывает дверь и на ощупь включает свет. Всюду бело-серые, как будто даже не шпаклеванные стены, квартира - образец впечатляющего минимализма, никакого декора или ярких красок, оксюморон уюта, и все же именно среди голых стен и пусть дорогой, но безликой мебели, слабого освещения и всюду расставленных пепельниц, Хантер чувствовал себя...спокойно. Алекс, не оборачиваясь к следовавшему за ним парню, сбрасывает с плеч куртку, цепляя ее на вешалку и тут же закуривает. Несколько медлит, прежде чем все-таки обернуться к Адриану. "Только если на ночь" - сказал он в машине. А сколько длится их ночь?...
Целую жизнь.
Алекс долго внимательно смотрит на Адриана, выпуская дым. Кажется, это уже становится похоже на привычку - стоять так друг на против друга, искать глаза сквозь сигаретным дым и молчать. А воздухе между ними напряжение равное тысячи вольт и кровь бьет в виски оглушающей тишиной.
- Ты меня боишься. - это даже не вопрос. Утверждение, в котором сам Алекс очертя голову убежден. На парня, что внушает доверие, он явно не похож. Может, на спасителя? Ох, увольте. Сказки на ночь, но уж никак не истина. Как можно доверять тому, кто нарушает все правила? А, может, только ему и можно? Нет. Исключено. Это ловушка, и он тянет парня за собой. Повелся на инстинкты, которые когда-то привели его в бордель. Хреновые знаки, если уж посудить. Но в конце концов...
Снова взгляд на Адриана.
...в конце концов, Воробушек всего этого стоил. И особенно - смерти ради жизни. Поэтому он привел его к себе - в обитель одиночества. Поэтому он и не завершил удар. Поэтому и не в силах отвести глаз, когда Лима вызывают на арену. Поэтому с момента появления Адриана в клубе сносить связь с Тэксом стало еще противнее. Поэтому. Из-за него. Потому что.
Тушит сигарету, не отводит глаза.
- Здесь...мне тебя стоит бояться. - медленно произносит Алекс и, накрыв лицо ладонями, прячет в них какую-то бешеную, совершенно сумасшедшую улыбку истерика, усмехается и отходит в гостиную, огибает стол и останавливается у окна. Внизу - наполненные жизнью улицы Бруклина, огни и улыбки, здесь же, в его собственном доме, кажется, впервые прозвучал смех.
Не заставляй меня гореть...

Алекс так резко вскидывает голову, что Эйд едва не умирает на месте. Какую-то долю секунды он вполне серьезно мечтает о том, чтобы тогда, в самый первый день, блондин все же завершил удар и прибил бы его на каменном полу, раз и навсегда оборвав эту и без того затянувшуюся историю - все, что угодно, лишь бы не видеть сейчас этого взгляда, в котором Лиму так явно чудится отказ. Ну, конечно, как ему вообще могло прийти в голову, что все эти разговоры и жесты что-то значат? Ему же сразу недвусмысленно дали понять - здесь каждый сам за себя, и надеяться не на что, а то, что его новоявленный кумир внезапно пожалел его, все равно оставляет все на своих местах: планеты не должны сходить со своих орбит, и в их случае все давным-давно решено.
Хантер разжимает руку, и Адриан почти болезненным жестом прижимает свою ладонь к груди, не то баюкая ее, не то пытаясь прикрыть рвущееся наружу сердце. Он уже не смеет поднять взгляд, не может произнести ни слова и откровенно мечтает провалиться сквозь землю - только бы не слышать это неумолимое "Нет", которое раз и навсегда перечеркнет все его глупые надежды. И, конечно же, он не видит, как внезапно теплеет взгляд Алекса, не видит, как в его серых глазах разгорается что-то, очень похожее на нежность, не видит, как блондин кивает ему, разом отвечая на все вопросы. Ничего этого Эйд не видит - лишь слышит хрипловатый, чуть надломленный голос:
- Только если на ночь, - тон абсолютно беспристрастен, а Лиму и в голову не придет искать в нем какие-то подводные течения. Юноша сжимается на сиденье, точно пытаясь съежиться до размеров молекулы, и всю дорогу отчаянно старается не смотреть на Алекса, вцепившегося в руль с такой силой, будто это вообще - последнее, за что толкьо можно ухватить в стремительно разрушающемся вокруг мире. Из машины он выходит на негнущихся ногах и робкой тенью следует за блондином, больше всего на свете боясь момента, когда тот обернется...
Но Алекс не оборачивается, лениво стягивает с плеч куртку, закуривает. Адриан неотрывно смотрит на сизые росчерки дыма в полумраке комнаты, медленно и как-то совершенно обессиленно прислоняется спиной к стене. Квартира Хантера кажется такой же замкнутой, как и он сам - здесь нет привычных для домашнего уюта мелочей, выдававших бы явные пристрастия хозяина: минимум вещей, минимум красок, минимум...жизни. И все же, в этой аскетичной, почти безликой атмосфере как-то особо оглушительно угадывался полузадушенный крик. Как будто парень с самыми шальными в мире глазами действительно звал его - сквозь мрак и боль, звал на помощь, почти умоляюще, почти безумно...
Словно услышав его хаотичные мысли, Алекс поворачивается. Сигаретный дым клубится между ними, обрисовывая в воздухе неясные узоры. Могут ли столь эфемерные нити соединить их - таких разных, таких похожих, таких одиноких? Ведь достаточно только взмахнуть рукой - и дым рассеется, не оставив даже слабого следа. Вот только никто из них не спешит взмахивать рукой...
- Ты меня боишься, - голос парня тих и надрывен, как сама темнота. Эйд невольно обмирает от всей глубины горечи и боли, таящейся за этими словами, и какое-то время просто не может ничего произнести в ответ, только бессильно мотает головой, умоляя блондина посмотреть ему в глаза и найти, прочитать в них пронзительную до дрожи правду. Правду, которая даже почти страшнее той лжи, что он может придумать, чтобы их руки больше никогда не соприкоснулись. Потому что гореть всегда больно, а остывать легче... Вот только жизнь всегда подразумевает пламя, а для парня с самыми шальными в мире глазами Адриан Лим загадал именно жизнь. И неважно, что до Рождества еще тысячи световых лет, да и день рожденья не скоро, иногда желания можно загадывать и тогда, когда от них просто разрывается сердце, и пусть ни одна звезда сегодня не сорвется с небосклона - он не может не быть услышан.
- Здесь...мне тебя стоит бояться, - едва слышно выдыхает Алекс, и вдруг его лицо резко меняется, блондин пытается закрыться ладонями, душа невероятный, отчаянный, болезненный смех, и в Адриане что-то неуловимо обрывается, а в следующую минуту он уже срывается с места, подбегает к блондину и до боли стискивает его плечи дрожащими тонкими пальцами.
- Алекс...Лекс... не плачь... - почему он говорит "не плачь", когда Хантер смеется? - Пожалуйста... Я...я люблю тебя, не плачь...
А ведь это вполне могут быть последние слова в его жизни. Или...первые?

- Я люблю тебя. - звучит в ожившем воспоминании голос прошлого. Хрипло, приторно мягко, так правдиво и естественно, что застывшая в жилах кровь вдруг просится наружу, и он почти что срывается в уборную, чтобы выполоскать внутренности, захлебнуться этой ненужной ему истиной, сдохнуть у толчка, лишь бы только от него не требовали ответа, лишь бы не смотрели так законченно влюбленно, туманным взглядом искателя, нашедшего свой Грааль, и в то же время властелином, желающим раз и навсегда запереть драгоценную пташку в клетку неуемных амбиций и бурлящих гормонов, что отзываются эрекцией едва ли не на каждое появление блондина в поле зрения. Любовь ли? Очень вряд ли. Жажда обладания, жажда доминирования, подчинения, самоутверждения за счет подавления - имя этим явлениям Тэкс, имя каждодневному Аду - любовь.
Алекс сидит спиной к брюнету, раскинувшемуся на смятых простынях. Длинные, исцарапанные пальцы Тэкса касаются позвоночника блондина, мерно курящего неизменный Mаlboro. Стоит признанию разрушить торопливую тишину, как плечи Хантера сводит судорогой, и на какой-то миг весь его иллюзорный мир мнимого уединения летит в Тартар. Ему 19. На затылке раны от свежей татуировки, кожа вокруг еще встревоженная, розовая, чуть распухшая, а защитная повязка, вероятно, слетела во время секса. Боль он не чувствует, неприязнь уже тоже. Алексу Хантеру было все равно до той самой секунды, пока Тэкс не решил поставить на нем очередную печать.
- Волчонок, я люблю тебя. - снова повторяет он забывшимся в неуклюжей нежности голосом, поднимается и обнимает Хантера, обводит языком контур штрих-кода, отчего Алекс почти шипит от боли и скалится, пока губы парня оставляют цепочку поцелуев на его лопатках, плечах, шее... Влажные следы, невидимые отметины незаконного правообладателя - Алексу хочется принять душ в кислоте, чтобы стереть с себя вместе с кожей прямо до костей все прикосновения брюнета. Пять лет назад он еще думал, что, возможно, любит эту мразь. Кроме Тэкса не существовало ничего и никого, каждая проведенная ночь с ним казалась правильнее всех библейских трактатов, всех церковных песнопений и священных явлений. Четыре года Хантер буквально боготворил своего создателя с окровавленными черными глазами, чьи руки были по локоть окроплены смертями невинных. И все кончилось. Оборвалось как струна, на полпути не достигнув даже подобия на "любовь". Кажется, в тот день он в первый и единственный раз ощутил себя свободным от власти Тэкса. И даже больше - от власти самой жизни, что так немилостиво к нему повернулась худшей из своих сторон - безразличием.
Волчонок. Дитя полка, самый младший из всех участников клуба, первая Куколка - такое имя дали ему негласно: серые глаза, озлобленно смотрящие на мир, нелюдимый характер, острые зубки, норовящие вспороть вам жилы, стоит перейти мальчонке дорогу. Идеальным чудовищем его создал Тэкс, вовремя и очень тонко распознав природу своего подопечного, своей гордости и венца всех творений, переступивших порог Бойцовского клуба.
И вот теперь его любят. А что это такое - херова ваша любовь? Смятые, пропитанные потом и спермой простыни? Брать в рот, когда заблагорассудиться, глотать эту любовь до последней капли? Раздвинутые ноющие бедра, принимающие в себя признание на самую глубину, до скрежета зубов, до той степени, когда каждая клетка кожи откликается ненавистью и рвением, а после очень громким, запредельно отчаянным протестом, равнодушием, но только не смирением. Любовь, да?
Да трахайтесь вы сами с этой любовью.
Хантер, обуреваемый злостью, поворачивается к Тэксу и парень даже несколько отшатывается от своей беловолосой прелести, глянувшей на него с таким оглушающим презрением, что если бы взглядом действительно можно было убить, от Тэкса не осталось бы и пепла. Нервно сглатывает тугой комок в горле, стальные глаза впиваются леденящим взглядом в кроваво-черные. Еще мгновение, и голос блондина звучит тихо, четко, так отверженно, что впору и самому ему задохнуться.
- Я не умею любить. - его первый бунт, первый мятеж, восстание и баррикада, не успевшая воздвигнуться на оплоте возбуждения и уже рухнувшая к ногам судьбы.
Не врет. Он не умеет любить, подчиняя. Не умеет любить, надавливая на плечи в подсобке и опуская на колени. Не любит, теснее вжимая в себя за бедра, не любит, глядя как на арене любимая Золотая Рыбка без личности и свободы превращает в кровавое безымянное месиво того, кто по ошибке заглянул на огонек в клуб, откуда не возвращаются обратно. Не любит, делая убийцей. Не любит, отнимая. Не любит, называя любовью то, от чего хочется если не сдохнуть, но чтобы было еще больнее, еще ненавистнее, еще более остервенело плохо.
- Не умею. - произносит Алекс Хантер, отрезая каждое слово, и отворачивается, подается вперед, упирается локтями в кровать, простынь соскальзывает с бедер и обнажает поясницу. Докажи мне, что ты любишь меня. Докажи. Не возьми то, что тебе не принадлежит. Докажи мне свою уебанскую чертову любовь.
Но Тэкс, едва ли уловившей в четырех пропитанных ядом правды словах всю их суть, завороженно смотрит на свою "добычу", вновь прогнувшуюся под ним. Перед блондином невозможно устоять. И Хантер знает это. И поэтому опускает голову вниз, чтобы не отдать парню последнее, что у него есть - свои раны.
Молодой темноволосый мужчина встает на колени и резко насаживает на себя Хантера.
- Люблю... - толчок. Рваный ритм.
- Люблю... - снова по накатанной. Толчок. Толчок. Толчок.
- Люблю... - череда украденных у вечности мгновений с застывшими в серых глазах слезами обманутого ребенка, поклявшегося всем богам, что если это и есть любовь - взять того, кто не подчиняется тебе и ложь назвать любовью, то Алекс Хантер никогда в жизни никого не полюбит.

Ему 24. Хрупкие руки внезапно отчаянно-робко обвивают его за плечи, прижимая к не менее хрупкой груди словно высеченную из стали спину блондина. С Адрианом Лимом они по воле рока одного роста и, в принципе, возраста, только в этот момент Хантер чувствует себя на двадцать лет старше, таким древним, что впору рассыпаться в прах.
Он все еще не умеет реагировать на признания. Не умеет их говорить, только, кажется, лучше всех научился...чувствовать. И эта правда нить за нитью сплетает кружево души воедино, тонкой паутиной надежды соединяя сердце и затаенные в его глубине желания, сокрытые под десятилетней тьмой искорки необузданного света, о происхождении которого и самому Алексу не было ничего известно.
- Пожалуйста... Я...я люблю тебя, не плачь... - признание на лихорадочный миг возрождает в памяти ночь пятилетней давности, ночь, похороненную не единожды на арене и в кислотной яме за городом, погребенную в душе блондина в самый далекий угол сознания, и все же умудряющуюся даже оттуда - с самых глухих чертогов разума - каждый день напоминать о себе, отравляя повседневность. "Я люблю тебя" - пронзительно трогательно произносит Адриан Лим, прижавшийся к нему со спины, невольно носом задевший татуированный затылок, ненароком стирая истинную суть отметины, обжигает своим отчаянным горячим дыханием шею, и Алекс готов поклясться, что пройдет миг, и останься он каменным изваянием, Лим отшатнется, сбежит, исчезнет, сгорит от стыда за то, что в данный миг в сердце Хантера причисляет Воробушка к лику святых. Три одинаковых слова, два самых полярных признания на Земле, адресованных одному и тому же безумию. Почему слова так скудны? Почему и Тэкс с запятнанной пороками и пошлостью, дрянной душой и Адриан, потерявшийся в перипетиях судьбы, мальчик, что так запредельно жаждет не выживать, а жить, вынуждены признаваться в любви одними и теми же словами? Алексу хочется вырвать язык главарю банды клубы за такое осквернение святыни, что имеет право и честь срываться с губ только такой искренней и невинной души, как Лим.
Он все так же, как и тогда, стоит спиной к тому, кто меняет его жизнь. Только в этот раз все произошло гораздо раньше, будь то силы провидения или всемогущий предательский Фатум, отбирая, вознаграждает вдвойне, но Алексу Хантеру есть, что сказать. Ему все еще немного страшно, но от себя не убежать, от крови, вдруг бурлящей так отчаянно быстро, так неумолимо, так жадно и страстно желающей дать жизнь истине, что заслуживает быть поведанной юноше позади. Алекс медленно оборачивается в кольце рук Адриана, чуть придерживает его ладони на своих плечах, как будто останавливая паренька, который и не собирается сбегать. На губах блондина странная едва уловимая улыбка, словно первая, что вообще появилась на его лице. В глазах, кажется, растворяется в прошлом вся ненависть и тут же приумножается, гаснут и рождаются новые звезды, новые слова, новые минуты совершенно следующей жизни, потому что Хантер уверен - он и сам только что погиб и воскрес, он и есть Лазарь, квазар, и все это потому, что само воплощение жизни только что призналось ему в любви.
Он долго смотрит на Адриана своим не читаемым другим взглядом, а после тихо, но отчетливо произносит то, что не только должен, но всем своим естеством внезапно понимает, что...хочет.
- Я не завершил удар. - и это самое громкое признание, которое Волчонок может подарить Воробушку.
Алекс подносит руку к лицу Адриана, не скрывая настоящей заботливой нежности во взгляде, любуется или восхищается, или все вместе - не разобрать. Прикасается кончиками пальцев к рассеченной скуле, к окровавленному уголку губ. Замирает, задерживая дыхание. Повинуясь дикому необузданному порыву наклоняется ближе и, словно преисполненный жажды и уверенности, почти накрывает его губы своими, но...застывает в миллиметре от поцелуя, разделяя между ними спасительный и одновременно лишний воздух.
Он поклялся никогда в жизни не любить.
И сейчас ему кажется, что он похож на Тэкса сильнее, чем когда-либо. Впервые захотев сделать что-то сам, слушая свое сердце, он, кажется, захотел невозможное - и вот расплата. В следующий миг Алекс уже отшатывается от Адриана, как будто ошпарившись. Накрывает свои губы ладонью, в истинном ужасе смотрит на него, корит себя за недозволенные прикосновения, словно забыв, что мальчишка первым обнял его, а значит, возможно, априори не против. Но призрак Тэкса встает между ними, и Алекс понимает, как сильно изуродован. Что Тэксу таки удалось создать свое идеальное чудовище. Что тенью он сквозит в каждом движении блондина, отравляя его суть и уничтожая душу. Если есть на Земле кто-то, кому можно продать душу без согласия, это главный брюнет в Бойцовском клубе. Алекс рвано, судорожно дышит, стоя в двух шагах от Адриана Лима. Глаза наполняются непрошеным ужасом и тревогой, все, чего хочется - это умереть, исчезнуть, раствориться, но не позволить себе стать точной копией Тэкса. Почему он вдруг решил, что так похож на него? Неправильно истолковав свою искреннюю нежность, он слепо увидел себя со стороны и не сумел правильно разглядеть. Нет, он не имеет права прикасаться к Адриану. У него нет таких прав. Нет, и никогда не будет.
Он поклялся никогда в жизни не любить.
Ведь он знал только одну "любовь". Смятые простыни, боль и сперма. И он никогда не сделает подобного с Лимом. Безымянный ужас в его глазах воистину призван говорить Адриану то, что голос самого Хантера не в силах.
"Я не умею любить. Но скорее всего мне нельзя. Беги."
В этот момент Алекс Хантер и сам не видит, насколько сильно его когда-то сломали, набив татуировку штрих-кода на затылке. Вещи не чувствуют. Вещи не хотят. Вещи есть...только вещи.