Название: Вино из одуванчиков
Участники событий: Джадит Мирроу, Астор Карбо
Время событий: декабрь 2070 г
Место событий: Швейцария, Женева
Описание событий: 30 лет назад они пережили Апокалипсис. 30 лет назад они стали свободными. 30 лет назад они потеряли слишком многое.
Но жизнь продолжается, время идет, и впереди - еще одно Рождество из тех, что когда-то давно он обещал ей.
Самое время сказать друг другу самые важные слова и поделиться теплом.

 "Лекарство иных времен, бальзам из солнечных лучей и праздного августовского полудня,
едва слышный стук колес тележки с мороженым, что катится по мощеным улицам, шорох серебристого фейерверка,
что рассыпается высоко в небе, и шелест срезанной травы,
фонтаном бьющей из-под косилки, что движется по лугам,
по муравьиному царству, — все это, все — в одном стакане!"
- Рэй Брэдбери

Шла третья неделя декабря, и снег наконец запорошил улицы, эфемерными воздушными хлопьями оседая на крыши домов, укрывая землю и устраиваясь на лацканах пальто вечно куда-то спешащих людей. Маленькая девочка поймала варежкой медленно вальсирующую снежинку и со звонким восторгом кинулась демонстрировать сокровище матери, разглядывающей живописную витрину небольшого бутика. Иерархия ценностей в этой семье явно не совпадала, да и добытая ребенком "звездочка" скоро растаяла, оставив на рукавичке лишь небольшое пятнышко воды. Девочка залилась громким плачем, и мать наконец оторвалась от созерцания новомодных нарядов, возвращаясь в реальный мир, где ей предстояла нелегкая миссия, которая рано или поздно выпадает каждому родителю - объяснить своему чаду, почему все устроено именно так, а не иначе.
- Криста, ну не реви! Ну хватит... Так всегда бывает, ничего не поделаешь... Снежинки прилетают к нам из далекой волшебной страны, но, попадая в наш мир, они тают...
- Нужно, чтоб не тааааялиии! - мгновенно решала проблему девочка. Мать раздраженно оглянулась по сторонам, ловя на себе взгляды прохожих. Нежелательное внимание мгновенно свело все увещевания на нет, а все аргументы взрослой солидной женщины - к ребяческому "Прекрати плакать, а то не куплю тебе куклу". В женщине явно проснулся педагогический гений...

Финн провел рукой по волосам, стряхивая снежную "седину", и потянул на себя дверь, мгновенно оглашая квартиру звоном потревоженного колокольчика. Одно из незнакомых прежде ощущений - входя, громогласно уведомлять всех о своем прибытии. И то, что "все" в данном случае сводились к одной-единственной сероглазой девушке, нисколько не умаляло этой картины.
Еще с порога он почувствовал приятный сладковато-мучнистый запах и невольно улыбнулся. Вампир уже толком не помнил, как случилось так, что в руки Джадит попался какой-то незамысловатый дамский журнальчик с претенциозным названием - не то "Домашний очаг", не то "Апогей уюта" - и, конечно же, он не ожидал, что его взрослеющую возлюбленную может что-то привлечь в подобном чтиве. Но наткнувшись на фразу "женщина - хранительница семейного очага и должна прикладывать все усилия, чтобы он никогда не погас", она, со свойственной себе серьёзностью, задумалась не на шутку. Сначала началось тщательное теоретическое изучение предмета, и вампир превратился в невольного эксперта-консультанта. Вопросы типа "Финн, а правда, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?" и "Если мы переставим кровать изголовьем к Северу, у нас изменится микроклимат?" требовали незамедлительных и максимально подробных ответов. К слову сказать, он был рад, когда она, проанализировав полученные данные, отсеяла фэн-шуй как "странный способ налаживания гармонии". Но вот к кулинарии Джей отнеслась достаточно серьезно и немедленно начала учиться. То, что ее возлюбленный - вампир, который в пище нуждается лишь из гурманских соображений, роли не играло. "Кровь я тебе семнадцатью способами приготовить не могу, а курицу - очень даже..."
Он не стал спорить, понимая, сколь многое в жизни прошло мимо нее. Он с нежностью относился к периодам, когда Джадит погружалась в роль "хранительницы очага", но не меньше любил и внезапные всполохи ребячества, когда ей хотелось прокатиться на всех каруселях и перепробовать все существующие виды мороженого.
Они оживали. Медленно, постепенно, слой за слоем снимая друг с друга корку многовекового льда. Иногда аккуратно не получалась, и тогда лед рассыпался со звоном, оставляя после себя солоноватый привкус слез. Слишком много еще оставалось невысказанной боли, непотревоженных темных углов. Слишком много прошлого в их настоящем. Но иногда - как сейчас например, когда она пекла на кухне печенье - можно было забыться и поверить в то, что за их плечами никогда не было Тьмы.
- Джей, - негромко позвал он, проходя в гостиную, зная, что она все равно его услышит - неумолкающая связь уже принесла ему вспышку ее радостной нежности. - Джей, я принес елку.

Снег так и не стал ей ближе – и, как и три десятилетия назад, падающие с небес белые хлопья вызывают у девушки бурный всплеск фантазии, а разум, раньше придумывающий сотни способов выжить теперь выдает десяток – чтобы остаться дома. И, пожалуй, это можно назвать хорошим изменением в ее вечности.
Она все реже вглядывается в темноту, ожидая нападения, и кажется, в последний раз это было больше трех лет назад – ей, привыкшей измерять время столетиями, сложно перестроиться на дни. Она начинает отвыкать от боли, и теперь, невзначай порезавшись о нож, может позволить себе вздрогнуть. Эмоции, в большинстве своем, так и не стали понятнее, но расслабиться и не следить за каждым жестом получается все чаще. Наверное, это можно назвать свободой – одно из самых шокирующих, но значимых изменений.
Третье: дом теперь – не абстрактное, относящиеся к кому-то, но никогда – к ней, понятие. Не просто четыре стены и крыша, где можно переждать преследование и непогоду. Не просто кровать, где можно потерять сознание и надеяться, что никто не найдет. Почти незаметно – все другое. Несоизмеримо, непознаваемо – большее. И она уже почти привыкла к собственной чайной чашке на кухне. К тому что у нее есть свои вещи, а подушка с каждой ночью все отчетливее пахнет чем-то родным и безопасным.
Легкая улыбка скользнула по губам: безопасность. Чувство, прочно вошедшее в ее новую жизнь как раз тогда, когда она собиралась поставить на ней крест. Возможно, тогда тоже шел снег – Джей слабо помнит первые несколько месяцев после того, как мир выстоял. А тот, кто помнит, пока предпочитает хранить ее от новой боли, и она благодарна ему за это.
Пока она может сосредоточится на том, чтобы отыскать лучший способ для мариновки мяса или идеальный рецепт печенья – и каждый день заполняется сотней мелких, но таких очаровывающе-земных хлопот. На этот раз – не нагоняя все пропущенное в сумасшедшем темпе, наскоро выхватывая основные детали и запоминая их на ходу. Она может днями бродить во вновь оживших городах, впитывая в себя их новый ритм. Может несколько часов кряду бродить между тканей, пропуская ее сквозь пальцы или потеряться среди смеси самых невероятных ароматов. Может до вечера переходить от одной вещи к другой, касаясь их кончиками пальцев и вслушиваясь в едва различимые истории. Это даже смешно, но у нее есть целая жизнь, чтобы научиться быть живой. Значимость последней мысли так и остается недооцененной – над дверью тихо зазвенел колокольчик.
Девушка наскоро вытирает руки, стряхивая мучную пыль. Встречать вернувшегося домой возлюбленного – еще одно немаловажное хорошее изменение, а его каждодневное присутствие в ее вечности – единственное, что сделало возможным все перемены. И если зайти чуть дальше, она обязательно вспомнит, что лишь ему обязана тем, что выжила. Впрочем, на это нет времени, ведь ее любимый вампир вновь решил поиграть в загадки.
- И для чего нам елка? - в голове всплывают образы домашних растений в аккуратных горшках, к которым она оказалась абсолютно равнодушна, но как увязать с этим целое дерево бывшее зеркало все еще не понимает. Его пальто припорошено стремительно тающим снегом, а в руках, помимо ели – небольшой сверток, обернутый яркой лентой, и что-то во всем этом неумолимо выбивается из общей картины. Раз она это упустила – из человеческих, слишком путанных и скоротечных традиций. – Погоди… - Джей заново оценивает все увиденное, замирая от внезапной догадки, - неужели рождество? Опять?

- И для чего нам елка? - взгляд серых глаз внимательно изучает дерево, как будто он мог высечь подсказки на шероховатой коре. Вампир осторожно устанавливает "рождественское дерево" на заранее приготовленный постамент в углу и, отступив на шаг, оценивает результат. Ель смотрится так, будто стояла в этой уютной нише всегда, и Финн, удовлетворенный видом, оборачивается к все еще разгадывающей ребус возлюбленной.
- Погоди… - ее взгляд падает на сверток в его руке, - неужели рождество? Опять?
Он издает негромкий смешок, помещает нарядную коробку под елку, и, одним шагом преодолев разделяющее их расстояние, мягко касается губами чуть взъерошенных русых волос.
- В этом мире Рождество отмечают каждый год, - мягко напоминает он. - У нас с тобой, кстати, уже юбилей.
Первое по-настоящему "семейное" Рождество они отметили в 2040-м. Тогда, кажется, снега было больше, а фигурок ангелочков не найти ни в одном магазине - слишком свежа была память людей о том, как небесное воинство обратилось против них. Сейчас, через тридцать с лишним лет после минувшего Апокалипсиса, все мало-помалу возвращалось на круги своя. "Мало-помалу" - для людей, конечно же, ему самому казалось, что прошло от силы недели три. Его главным ориентиром во времени была Джадит - плюс семь сантиметров роста, наметившиеся на щеках ямочки, легкая подростковая угловатость, плюс восемь сантиметров роста... Порой он замирал, вглядываясь в нее и пытаясь отыскать в хрупкой изящной девушке черты вечно серьезного ребенка, некогда не доставшего ему даже до груди. Его взрослеющая Дждаит. На протяжении всего этого пути он оставался для нее другом, наставником, советчиком - но это ни в коей мере не отменяло того факта, что сам он в каком-то смысле взрослел вместе с ней. И, как и она, только начинал постигать собственную природу.
Да, кстати об этом...
- На выходные придется выбраться за город, - он слегка морщится, но уже угадывает улыбку на ее губах. - Зверюга опять разбушевалась.
Любимая семейная присказка, неизменно веселившая ее и слегка смущавшая его. За тридцать лет он научился уживаться со своей звериной формой, но, в отличии от большинства вампиров, которым никогда не приходилось сдерживать в себе это инстинктивное начало, ему все еще время от времени приходилось "выгуливать" волка, чтобы ненароком не перекинуться в самое неудобное время.
На ее волосах обнаружилась пара белых крупинок муки, и Финн улыбнулся, оценив увлеченность, с которой Джей отдалась готовке.
- Печенье с орехами и имбирем? - он чуть отступает, получая возможность снова видеть ее лицо. - И это ты забыла про Рождество?
В конце концов, у них пока было не так уж много домашних традиций, чтобы не помнить каждую наперечет. А эта к тому же относилась к числу его любимых.

Девушка внимательно рассматривает притаившийся под елкой подарок, прикидывая, насколько бесчестным будет выпросить открыть его прямо сейчас – а уж просить так, чтобы Финн ей не отказал, она научилась едва ли не со второй их встречи. Впрочем, как выяснилось спустя века, не только ее личное обаяние было этому причиной. От взвешивания «за» и «против» ее отвлекает вторая за неполный день ошеломительная новость.
Юбилей.
У них. Юбилей.
Примерять на себя реалии человеческой жизни Джей так и не привыкла, хотя постепенно обучалась этому нелегкому искусству, и даже в их странной, с какой стороны не глянь, семье, начали появляться известные только им традиции и ритуалы.
Раздумья о судьбе подарка оказываются напрочь вытеснены вспышкой острой, почти болезненной нежности: он – ее семья. У девушки не остается ни слов, ни дыхания чтобы сказать ему, как это важно. И как она благодарна за каждый пройденный вместе шаг. Что помнит каждую протянутую ей руку, даже если физически вампир находился в то время в другом месте, каждую мелодию, что он когда-либо играл для нее. Протянутая между ними связь словно становится материальной, притягивая ее к тому, кто, в конечном итоге, стал сильнее ее смерти. Объятия выходят настолько крепкими, словно через минуту он исчезнет на целое столетие.
-Финн, - лет двадцать назад она заметила, что больше нет необходимости вставать на носочки, чтобы суметь его обнять. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения, а ей просто нужно, чтобы он был как можно ближе. «Финн. Финн. Финн. Финн». Как же хорошо, что иногда им не нужны слова, чтобы понять друг друга, а через какое-то время приходится признавать, что мир куда шире, чем его объятия, и содержит куда больше звуков, чем биение его сердца. Пожалуй, это даже досадно. Такой мир она бы и правда смогла полюбить, а не просто признать разумность его существования. Да и то главным образом потому, что отец отдал за это жизнь. Когда она вновь обретает способность говорить, оказывается, что на выходные у них уже есть планы.
- То есть праздники мы проведем как можно дальше от людей, глубоко в лесу? – Она даже не пытается изображать, что расстроена этим сообщением, и если для Финна пробежки в волчьей форме были скорее вынужденной мерой, Джей искренне наслаждалась подобными побегами от цивилизации. Ей нравилось слушать мысли волка, несущегося среди деревьев вслед за очередным зайцам. Еще больше – рассказывать об этом преувеличенно-недовольному вампиру.
-Что? Правда с имбирем? – Джей принюхивается, пытаясь вспомнить, добавляла ли что-то в тесто. По воспоминаниям выходило, что нет, но, кажется, она опять слишком глубоко задумалась. – Это чистое совпадение…или какая-то часть меня все же умеет следить за временем.

Тонкие, хрупкие руки крепко обхватывают его, вцепляясь в в ткань рубашки под распахнутым пальто. Обмерев на миг, вампир укрывает девушку в объятьях - несмотря на то, что она несколько подросла за эти годы, она все так же с легкостью помещается в надежном кольце его рук. Смуглые пальцы, куда больше привычные к холоду кинжала, мягко зарываются в копну рассыпанных по изящным плечам волос.  Финн на мгновение прикрывает глаза, глубоко вдыхая ее родной, отдающийся в их звенящей связи, запах, активируя разом все доступные ему рецепторы, впитывает каждой клеточкой тела ее близость, рассеивает ее саму на атомы и собирает вновь внутри себя - ее кровь пахнет осенью, пряной и золотой, тем самым имбирным печеньем, и чем-то неуловимым, что прочно ассоциируется у него с понятием "дом". Ее кровь пахнет всеми пройденными дорогами и только наметившимися путями. Ее кровь пахнет им, и он каждый раз осознает этот простой факт с трепетным удивлением.
"Финн..." - когда-то она могла выдохнуть его имя лишь на самой глубине сознания, пряча его подчас и от самого вампира. Теперь оно всегда с ним - "Доброе утро, Финн", "Финн, мы сегодня пойдем в парк?", "Я успела соскучиться, Финн..." Оказалось, для осознания свободы нужна какая-то малость - просто слышать свое имя из ее уст. Ручной ястреб Азазеля уже более тридцати лет как мертв, а он... он только начинает жить. И не такая уж трудная это в итоге оказалась наука, когда каждый шаг разделен с ней. Вампир сразу взял на себя обязанность контролировать массу "жизненных мелочей" вроде запоминания важных дат, ежегодного перевода часов и привычки выезжать на море летом. Не сказать, чтобы они следовали им всем так же закономерно-безукоризненно, как люди, скорее - пробовали каждую на вкус, но в конечном итоге и они обрели какую-то стабильность. По крайней мере, чем "Рождество должно быть каждый год" - не достойная замена их извечной игре на выживание?
- В точности как в сказке, - он мягко усмехается, чуть обнажая клыки. - Я злой и страшный се...черный волк, я в юных девах знаю толк, - он негромко щелкает зубами у ее уха и, улыбаясь, направляется к прихожей, стаскивая на ходу пальто. - По всем правилам ты должна бояться и пытаться откупиться пирожками, - продолжает вампир, быстро перемещаясь на кухню и одним легким движением переставляя температуру в духовке - еще одна контролируемая им мелочь. - Но, - он оборачивается к ней, и его синие глаза лукаво сверкают, - думаю, печенье тоже подойдет.
Он демонстративно втягивает носом воздух, словно она когда-либо сомневалась в его уникальном чутье, и выдает с видом проведшего анализ эксперта: - Да, там совершенно определенно есть имбирь. Так же определенно, как и то, что в этом пакете - не курица, - он кивает на еще одну авоську и жестом фокусника извлекает из нее уже успевшую слегка разморозиться индейку. - Ну так что? Рождество - или как?
Это тоже уже стало традицией. Каждый год она забывала дату праздника - каждый год он спрашивал ее об этом так, словно одного ее слова было достаточно, чтобы напрочь отменить Рождество.
Впрочем, так оно и было, поэтому вампир выжидательно смотрел на девушку, ожидая вердикта.

Они оба знаю связавшую их мелодию: Париж, Прага, Лиссабон, Барселона, Берлин, Верона, Берн, Чикаго, Женева. Город-нота. Город-шаг. Город-отречение. Каждый жест уже давно вплетен в музыку, рассказан, пережит. Она знает, как пахла ее кровь в Париже. Он помнит, как его кровь сжигала их обоих в Вероне – иногда Джей кажется, что они и не были никогда по отдельности, но это, разумеется, красивая история, в которую ей просто хочется поверить, и вряд ли найдется кто-то, у кого будет право возразить. Последние долги любому творению Бога они отдали тридцать лет назад – ради того, чтобы сейчас бывший вассал Азазеля мог дразнить ее сказками о волках.
- Неужели для девы нет другого способа спасти свою жизнь? – Ей по-прежнему проще улыбаться глазами, но ему уже не обязательно видеть это, чтобы почувствовать. Впрочем, окрепшая и оттаявшая после всех потрясений связь позволяла проделывать и более значимые чудеса. К счастью, ни одно из них им пока что не пригодилось.
Париж, Прага, Лиссабон, Барселона, Берлин, Верона, Берн, Чикаго, Женева – эта последовательность слышится ей везде, хотя, конечно, девять шагов от прихожей до кухни – не более чем совпадение, и девушке не с руки ударяться в мистицизм и искать знаки там, где их нет и в помине. Музыка, впрочем, звучит, даже если ее не слышно, а их руки не касаются инструмента.
- Рождество, - каждый раз она произносит это так, словно самолично придумала этот праздник. Пресловутый белый лист – он все еще нужен им, и каждый год они действительно начинают немного другими. Чуть меньше льда, чуть больше улыбок – Джей знает, что торопиться некуда, и можно и вовсе послать в Преисподнюю все земные традиции и отправиться куда-нибудь на край света, где земля и ветер и не слышали никогда о том, кто такие люди. Возможно, там даже не было Апокалипсиса. Может быть, тамошняя вода все еще помнит, как выглядит только создавший Землю Бог, но им действительно есть чему учиться у людей. Например, жить настоящим – и для смертных события такого недавнего для нее прошлого уже стали сюжетами для анекдотов и бессмысленных баек. Иногда ей хочется стереть с лица земли тех, кто преподносит отгремевшую битву как банальную драку перепивших и что-то не поделивших «ангелочков», но, по большому счету, такая способность приспосабливаться достойна восхищения.
А значит – им все еще нужен белый лист. Пока и она не сможет искренне улыбнуться, вспоминая прошедшее, а в его глазах не исчезнет отблеск идеально вычищенного обиталища первого палача Ада.
- Мне помочь или не путаться под ногами? -  Девушка знает что он ответит еще до того, как губы дрогнут, извлекая первый звук – запрыгивает на подоконник, занимая свой любимый «наблюдательный пункт». Раньше так можно было разговаривать, не закидывая голову, чтобы увидеть лицо вампира. Теперь же – не более чем милая бессмысленная привычка из разряда тех, которыми они оба так дорожат.
- А еще я наткнулась на занятное исследование. Автор утверждает, что лично общался с целым вампирским кланом и выяснил всю их историю, начиная с первого представителя. Дракулы, разумеется, - ее голос, как всегда в подобных случаях, непроницаемо серьезен. – Итак, твой великий предок заключил союз с демоном, чьего имени я никогда не слышала, и попросил «напиться крови врагов досыта, вбирая силы их, жизни и души». Желаемое он получил, а вместе с этим, - Джей прикусывает губу, стараясь сохранить серьезность повествования, - аллергию на единственный тип крови, которой не встретил среди тех самых врагов. Четвертая группа, отрицательный резус-фактор…всех остальных параметров припомнить не могу. А все остальные слабости: свет, чеснок, осиновый кол и серебро вампиры просто симулировали, стремясь отвлечь смертных от своей величайшей тайны.
Находить как можно более неправдоподобные истории – тоже своего рода традиция, правда, у нее здесь изрядная фора, и про вампиров успели сочинить куда больше сказок, чем про девочку-зеркало. С другой стороны, про дочь Люцифера ходили несколько жутковатых небылиц, и Финну ни разу не пришлось пожаловаться на неравные условия.

Вампир неуловимой тенью двигается по кухне, внося малозаметные коррективы в сложившуюся обстановку - поправить съехавшее с крючка полотенце, грозящее упасть в следующий миг, молниеносно извлечь из ящика большой нож для разделки птицы, сдернуть с двери клетчатый фартук и в следующую секунду уже вновь оказаться у стола. Несколько точных, изящных ударов - и он раскладывает аккуратные кусочки индейки на противне, щедро сдабривая специями и промокая в заранее приготовленном соусе. Между мясных "лепестков" пристраиваются тонкие кружочки овощей и ломтики картофеля, которые он старательно выстраивает в единый ряд, после чего придирчиво оглядывает получившуюся конструкцию. Никогда не испытывая особой нужды в человеческой пище, он привык относиться к кулинарии как к своеобразной форме искусства, так что немаловажное значение отводится эсетическому компоненту.
- Дева всегда может попробовать приручить волка. Вдруг получится, - он легонько подмигивает, отправляя свой шедевр в духовку, и откупоривает бутылку вина, собираясь полить им индейку, когда та достаточно обжарится. Сперва он планирует наполнить оставшимся напитком два бокала в честь грядущего праздника, но при взгляде на уютно устроившуюся на подоконнике Джей, за спиной которой продолжает валить снег, его посещает другая идея. Он забрасывает в большую кофейную турку щепотку гвоздики и мускатного ореха, заливает водой и ставит на огонь. Ловко извлекает из корзины с фруктами два апельсина, молниеносно очищает и перебрасывает один с любопытством наблюдающей Джадит. Второй выжимает в кастрюлю с налитым в нее вином и разогревает получившуюся смесь, по ходу выливая в нее пряный настой из турки. Довершает дело корица, и вскоре он уже с легким поклоном передает девушке чашку с дымящимся глинтвейном, как нельзя лучше вписывающимся в их личную зимнюю сказку.
- То есть ты хочешь сказать, что все это время я мог грызть чеснок и не бояться? - он весело вскидывает брови. - Как много я упустил.
Еще одна не изживающая себя тема для шуток, в свое время доведенная до апогея Увой, которая, узнав, наконец, об истинной природе своего приятеля, преподнесла ему коллекционное издание "Сумерек", и по сей день занимающее почетное место в их книжном шкафу. Пару раз он предпринимал попытки задвинуть аляповатые книжонки на задний ряд, но Джадит с завидным упорством возвращала их на место, всякий раз лукаво поглядывая на вампира. Со временем на той же полке внезапно появился "Дракула", а затем несколько томов Энн Райс, после чего невинный дружеский подкол разросся до размеров настоящей коллекции. Финн не слишком возражал, к тому же, ему казалось забавным в случае чего приписать Джей "свойственное для подростка увлечение этими, как их...носфератами", хотя повода до сих пор не представилось - их навещала разве что Ува, которой стремительно прибавляющийся возраст ничуть не мешал игриво с ним флиртовать и носиться по свету в поисках приключений - да пару раз растрепанный ясноглазый ангел, которого Джей назвала Габриэлем. В целом же они жили достаточно уединенно, но не испытывали при этом каких-то неудобств - им уже давно во всем доставало и только друг друга.
- Не обожгись, - предупредил он, наблюдая за тем, как ее пальцы привычным жестом вцепились в кружку - Джей всегда брала ее так, чтобы греть руки, и это почти никогда не было связано с настоящим холодом. Сам вампир пристроился рядом, чуть привалившись к подоконнику - так, чтобы иметь возможность смотреть в ее задумчивые глаза.
- Итак, теперь ты знаешь мою страшную тайну, - преувеличенно серьезно продолжил он. - Что ты будешь с этим делать?
Честно говоря, было бы весьма неплохо, если бы чувствительность к серебру тоже оказалась всего лишь книжной выдумкой. Но тут как говорится - "и стоящие часы два раза в сутки показывают правильное время", ничего не поделаешь...

-Знаешь, Фелибер, если бы раса определяла будущую профессию, вампиров бы стоило записать в повара, - за давностью лет медведь несколько потерял былую пушистость, но карие пластиковые глаза смотрят по-прежнему понимающе и внимательно. Разыгравшееся детство успешно встраивает в тишину его ответы и, разумеется, плюшевый друг с ней абсолютно согласен. – Конечно, мы с тобой делаем выводы, наблюдая лишь за одним из них, - она продолжает так, словно все же услышала какие-то возражения, и теперь отстаивает озвученную теорию, - но…да ты и сам все видел, - девушка треплет мягкое ухо, предотвращая возможные высказывания против, и Фели согласно кивает головой – он и правда видел.
Смуглые руки с недоступной для смертных скоростью выстраивают кулинарные шедевры, достойные лучших ресторанов и самое забавное здесь как раз то, что Финну это совершенно не нужно, и все это – лишь один из многих способов порадовать ее, успешно перешедший в их настоящее из довольно давнего прошлого. Из него же сохранилась любовь Джей к пицце. Мужчина увлечен и сосредоточен, но не настолько, чтобы не расслышать ее голос. Впрочем, в такие моменты она предпочитает молчать – молниеносность его движений все еще сложно улавливается глазами, хотя, конечно, сейчас уже куда проще, чем в первые разы, когда она не могла различить вообще ничего, а потом лишь оценивала результат.
Явно красуясь, мужчина нарезает овощи – чуть медленнее, чем он может это делать, чтобы она разглядела. И, казалось бы, в этом не может быть ничего из ряда вон выходящего, но ему все равно удается выглядеть удивительно…красивым. Может быть, дело здесь только в мягком утреннем свете, вызолотившем и подчеркнувшем столь любимые ею черты. Или ее странновато-мечтательном настроении – как раз из тех, когда Мирроу позволяет себе строить безумные, глуповатые, больше подходящие шестнадцатилетней девчонке, а не ей, планы на будущее. Возможно свою роль сыграло и то, что сегодня они впервые проснулись вместе.
- И как тебе удается быть таким потрясающим даже в самых обычных вещах? – Слова срываются раньше, чем она успевает подумать о смысле сказанного. Джей заливается краской, но все же получает свою награду – Финн не находит слов, чтобы ответить, на несколько кратких мгновений застывая воплощением вопроса.
- Это очевидно, - девушка мягко улыбается, ловя взглядом плавающие в глинтвейне крупинки пряностей. – Не выбирать четвертую отрицательную.
Внешне ничего не изменилось, но она чувствует, как неуловимо меняется тональность его мыслей, и, конечно, столь легкий оттенок сожаления еще никому не приносил бед, ей не хочется, чтобы сейчас он испытывал что-то подобное. Применяемый ее способ отвлечения от раздумий легко можно было бы назвать противозаконным – если бы однажды кто-то решил составлять подобные кодексы, но в их маленьком мирке, почти полностью замкнувшемся друг на друге и изредка впускавшем кого-то извне, все ограничения и рамки остались далеко позади. Джей ловит его взгляд – совершенная, мягкая синева, и если бы кто-то взялся описать любовь цветом – это обязан был быть именно этот оттенок.
- Я люблю тебя, Финн Киеран, - ее нагретая от горячей кружки ладонь накрывает его щеку, нежно поглаживая уже начинающую покрываться щетиной кожу, - спасибо тебе за еще один год.
Джей уверена, что, сколько бы десятилетий не прошло, возможность говорить и чувствовать это свободно всегда будет казаться ей чудом, сравнимым разве что с зарождением вселенной.

- Я люблю тебя, Финн Киеран.
За окном поднимается настоящая метель, сквозь стремительные снежные вихри уже почти невозможно разглядеть небесную синеву, их небольшой уголок тепла заносит с головой, и кажется, что они заперты тут, в снежном плену, уже, наверное, не первый десяток лет. Там, за окном, время по-прежнему существует и несется вперед с оглушительной скоростью межзвездного лайнера, унося за собой весь мир - города, империи, эпохи, искры чьих-то жизней и столпы памяти, но здесь, в их маленьком логове, его нет, и день сменяется днем лишь потому, что им обоим нравится ночь, предшествующая утру.
- Я люблю тебя, Финн Киеран.
Он помнит, как она сказала это ему в самый первый раз - плохо слушающимися от усталости губами, слабым, сбивающимся на шепот, голосом. Он помнит, как сам впервые обнаружил это странное, завораживающее своей беспредельностью чувство - на самой глубине тщательно сберегаемой от Тьмы сущности, когда все, что он мог сделать с этим робким пламенем - прошептать собственное имя, глядя в ее серые глаза. Им потребовались века, чтоб оно стало звучать в полную силу.
- Я люблю тебя, Финн Киеран.
У его Джадит три любимые игрушки - медведь, подаренный когда-то (кстати, на то же Рождество) отцом, набор оловянных солдатиков - приз в одной из их бесконечных игр, обучающих жить, и - огромный плюшевый кит, занимающий добрую четверть спальни. Внушительные размеры позволили ему оставаться безымянным...
- Финн, я так и не вспомнила, какой сегодня праздник, - она робко улыбается, словно признается ему в какой-то постыдной тайне. На уголке ее губ - капелька фисташкового мороженого, и вампир легонько стирает ее прикосновением пальца. Она только начала расти, русые волосы собраны в два небрежных хвостика, и им лучше не целоваться на оживленной улице, если они хотят избежать подозрительных взглядов. Она держится за его руку, иногда начиная раскачивать их сцепленные ладони, у нее ссадины на коленках, потому что - "оказывается, на велосипеде не так уж сложно ката...ой" - его карманы забиты лимонными леденцами на случай острой нехватки сладкого, одна ее сандалия по непонятной причине разношена больше, чем вторая и то и дело грозит соскочить с ноги. Кит горделиво возвышается над всеми прочими призами в уличном тире, но глаза у него грустные, потому что когда тебя семь лет никто не может выиграть - это скорее печально, чем почетно. Чтобы вызволить его, нужно пять раз подряд попасть по всем выстроенным в ряд мишеням, и Финн, как истинный рыцарь, конечно же, не может оставить в беде бедное млекопитающее. Через пару минут толпа зевак взрывается восторженными аплодисментами, хозяин палатки жмет ему руку, а тонкие руки сероглазой девочки пытаются обхватить спасенного кита. Он предлагает понести их нового "питомца", который в то время угрожающе перевешивал его юную возлюбленную, но та отказывается, находя странное, но невероятно трогательное удовольствие в разгуливании по городу с огромной игрушкой в руках и ловя на себе завистливые взгляды человеческих ребятишек.
- Сегодня первый день твоего настоящего детства, - негромко отвечает он, и коварный кит скрывает от него свет, вспыхнувший в ее глазах...
Ее рука мягко поглаживает его щеку, и вампир наклоняет голову, теперь они так близко, что выдох одного плавно  перетекает во вдох другого. Он улыбается, ласково поглаживая ее по волосам и не отрывая взгляда от искрящихся серых глаз.
- Я люблю тебя, Джадит Мирроу, - в тон ей отвечает он, наполняя синевой каждое слово, а потом слегка покачивает головой, точно подметив неверную ноту в симфонии. - Но тебе уже совершенно не идет эта фамилия.
Его губы оказываются в каком-то миллиметре от ее уха, и он шепчет, заставляя ее волосы чуть всколыхнуться от своего дыхания:
- Джадит Киеран, спасибо тебе за эту жизнь...
За окном пурга, штормовое предупреждение, им не выбраться, они навеки замкнуты друг в друге, и, пожалуй, это самая величайшая из возможных степеней свободы...

В ее жизни было не так уж много вещей, к которым бы девушка относилась действительно ревностно, но имя – одно из первых в списке. Память о том, как лишь два коротких слова, выхваченных ангелом из тишины, отделяли ее от превращения в одну из многих зеркальных теней, будет всегда жива где-то в глубине души. Воспоминания о тех коротких, промелькнувших за мгновение днях, когда тот, кого она, замирая, называла отцом, гладил ее по голове и шептал имя с запредельной, еще не существующей в этом мире любовью, все еще жгут глаза непролитыми слезами. Она меняла внешность, меняла города, страны, континенты, врагов - на друзей, друзей - на предателей, меняла миры и себя, навсегда перечеркивая один из путей существования, но всегда оставалась Джадит Мирроу. Это – основа. Ее начало, все еще звенящее где-то во вселенной. Робкая, тщательно уберегаемая от всех надежда, что когда-то его голос вновь назовет ее так. Их связь молчала уже тридцать лет, но больше не кровила, истекая ее болью и криком. Там больше не было никого и все, что когда-либо связывало или будет связывать ее с отцом, уместилось в два слова. Последнее, где она ощущала его дыхание.
-…совершенно не идет, - оказывается, и его слова умеют ранить больнее любого оружия. Вспыхнувший было гнев сходит на нет – это ее вина. Она сама, слишком привыкнув к тому, что Финн слышит и понимает ее без слов, ни разу не потрудилась объяснить ему, как важно для нее собственное имя. Как много она, пусть, возможно, и ошибочно, в него вкладывает.
Не потрудилась. Не объяснила. Что толку теперь злится на того, кто просто не мог узнать об этом еще от кого-то, кроме нее самой?
- Джадит Киеран...
Она все же не удерживается – вздрагивает, проливая на подол платья несколько капель глинтвейна. Джей хочется рыдать в голос и смеяться так громко, чтобы было слышно на соседней улице – какая ирония: те, кого она любила больше жизни, столкнулись уже после того, как один из них безвозвратно погиб.
Девушка знает, что он бы это одобрил. Он бы одобрил что угодно, если бы за этим стоял хоть один – малейший – шажок к новой, свободной от прошлых страхов, жизни.
- Ну что же ты, малышка, - ее личное безумие вновь примеряет его голос. Настолько правдоподобный, что, кажется, стоит обернуться – и он будет стоять за окном. В неизменном черном плаще, облепленном снегом, греющий озябшие руки одну в другой и досадливо стряхивающий с волос налипшие белые хлопья.
Ей всегда только кажется, а силуэт отца – неизменно обман зрения. Она уже почти приучила себя не оглядываться, но все еще не может отпустить.
- Финн, - едва слышно шепчет, моля о милосердии. Джей знает, что портит атмосферу, вновь впуская в их маленький уютный кокон тени прошлого, но для нее это слишком живо и все еще болит.
Он не мог знать – она сама не рассказала.
Тихо дрожит связь, заменяя собой слова, которые она все еще не в состоянии произнести. К счастью – можно показать, надеясь, что мужчина поймет все правильно.
Она рада носить его фамилию. Будет рада – когда все успокоится, проблема лишь в том, что Джей не знает, как скоро оно наступит.
- Прости меня, - тонкие пальцы до побелевших костяшек сжимают ставшую обжигающе-горячей кружку. Как всегда в такие моменты, ей становится невероятно холодно.

Прикрыть глаза, чтобы скрыть боль. Быстро, почти незаметно, прикрыть связь. Потратить одну секунду на глубокий выдох, прежде, чем снова раскрыться перед ней. Кружка в его руках треснула, хотя он и не сжимал ее так уж сильно - тоненькая алая струйка обжигающе стекает по пальцам и капает на пол, но он, обычно внимательный к мелочам, этого не замечает. Сожаление в его глазах невольно смешивается со злостью. Кажется, сейчас он бы с радостью глотнул серебра, только бы не произносить этих поспешных слов. Не причинять ей боли. Не напоминать...
Вампир горько усмехается. Как будто это и в самом деле возможно - не напоминать о том, что кто всегда незримой тенью будет стоять за ее спиной. О том, кого она все еще иногда зовет сквозь ночную Тьму. О том, кто когда-то привел ее этот мир, тот, кого она всегда безоговорочно выбирала на любых весах, тот, ради кого она пожертвовала бы даже им.
Даже ты не знал, насколько она тебя любит, Сын Зари, - с невольным смешком обращается он к ангелу на глубине своей памяти. - Даже ты.
Он выглядит моложе, чем должен, но старше, чем кажется. Растрепанные черные волосы, мрачновато-насмешливый взгляд, чуть кривящиеся губы. Держит руки в карманах, как будто постоянно мерзнет, смотрит прямо и навылет, обходится без пафосных прелюдий и не утруждает себя приветствием. Позже Финну придет на ум: не от него ли Джей приобрела привычку возникать за его спиной и начинать разговор с той точки, на которой они остановились в предыдущую встречу, не тратя времени на формальное "здравствуй"?
- Значит, это ты - Финн.
Легкий укол недовольства - право называть его истинным именем он доверил другому существу - но вампир быстро подавляет в себе это чувство, вспоминая о существующей между Люцифером и его творением связи. Вряд ли Джадит могла скрыть что-то от него, даже если бы и хотела. А Имя... что ж, в конце концов бывший Дьявол - не чета Азазелю. Какая-никакая, а честь.
- Я могу звать тебя Астором, - словно угадав его мысли (вполне возможно, так и было), замечает Люцифер, чуть пожимая плечами. - Но суть от этого не изменится верно? К тому же, она давно тебя так не зовет.
- Тогда и правда лучше Финн, - после некоторого молчания соглашается он, пытаясь разглядеть за пронзительным взглядом черных глаз ангела, некогда создавшего Джадит. Как ни странно, особого несоответствия не прощупывается, разве что Люцифер кажется более резким и...порывистым. Какое-то время вампир обдумывает это наблюдение.
- Ты дорог ей, - ангел наконец сдвигается с места, подходит к окну, смотрит на засыпающий город. На мгновение Финну кажется, что он видит за его спиной тяжесть темных, потрепанных крыльев, хотя знает, что они должны быть белоснежными.
- Ты дороже, - спокойно отвечает он, и слышит тихий, усталый смешок. Люцифер вдруг абсолютно человеческим жестом потирает глаза и оборачивается, глядя на него с какой-то вселенской утомленностью.
- Не будем сейчас меряться ее любовью. Если ты думаешь, что я ревную, то ты не ошибаешься, - Люцифер слегка усмехается. - Но ведь это не важно, ты не находишь? Гораздо важнее, что теперь, для того чтобы дышать, ей нужен не только я. Но и ты, Финн Киеран.
Взгляд ангела невольно падает на зеркало на стене, и на его лице появляется странное, почти болезненное выражение.
- Я был малолетним идиотом, дрожащим от собственной силы, - он произносит это так тихо, что вампиру сперва кажется, что ему послышалось. - Я бежал от Тьмы и выбрал кое-что похуже... Зеркала, - он подходит ближе, касается стекла рукой. - Я даже дал ей это дурацкое второе имя... Мирроу. А ведь я знал, как сильно нас связывают имена...
Он вдруг резко вскидывает голову и в упор смотрит на Финна, как будто выныривая из глубочайшей бездны.
- Уведи ее от зеркал, вампир. Спасаясь от них, она придет к тебе, а не ко мне, - в голосе ангела почти слышится отцовская ревность, смешанная с пониманием. - Я нарек ее Зеркалом, ты - должен от этого избавить.
Впервые в жизни Финн не находит незамедлительного ответа и молча смотрит на темноглазого мужчину. Люцифер негромко фыркает.
- Если ты до сих пор не понял, это было мое благословение, - уже совсем другим тоном заявляет он и легко взмахивает рукой. В следующий момент возле зеркала уже никого нет, лишь в голове вампира продолжает звучать насмешливый проникающий голос: - Думаю, ей подойдет твоя фамилия.
В итоге они оба поторопились. И если Люциферу это было простительно - редко кто вообще может в полную силу оценить любовь другого существа к себе - то для самого себя оправдания вампир не находил.
- Прости меня...
Он сдерживает глухой смешок. Поколебавшись мгновение, открывает связь до такой степени, чтоб показать ей свое захороненное воспоминание. И едва слышно прибавляет, уже от себя: "Мне очень жаль. Прости" - а потом замолкает, лишь незаметно поддерживает ее дыхание уже ставшим привычным способом - заходя со стороны души. Как ни горько, но иногда это единственное, что он способен ей дать.

Обычно она оказывается права девяносто девять раз из ста, и это легко можно назвать проклятием, хотя, конечно, на первый взгляд все выглядит совсем иначе. Казалось бы, что плохого в том, чтобы видеть истинные мотивы окружающих, не отвлекаясь на слова, зачастую неловко подобранные или спутавшиеся от волнения, вот только она лишена возможности красиво обмануться, поверив в осторожные «все будет хорошо» и «я смогу помочь». Пусть на миг, но избавиться от тяжести того, что камнем повисло на душе - невозможно. И нет ничего ужасного в том, чтобы доводить свои связи до абсолюта, читая чужие желания еще до того, как они окончательно оформились – только после определенного предела боль другого воспринимается острее собственной. И уж точно полезно знать причины и следствия почти всех возможных поступков – разве что расплата за это – невозможность веры в чудо. К счастью – все еще почти, и пока у нее есть тот самый единственный шанс на незнание – можно жить, не превращаясь в далекий и бездушный идеал.
Джей хотелось бы удивиться сейчас. Увидеть еще один день из прошлого ее вампира и замереть в изумлении, избавляясь от груза вины и боли. Только она уже давно знает, что отец был готов на любые шаги, чтобы избавить ее от зеркал, а за действиями Финна нет ничего, кроме любви к ней и желания помочь. Сейчас ее чувства идут вразрез с тем, что было бы правильно – и это тоже деталь его плана. Пожалуй, она все еще злится на ангела – что умер, оставляя ее наедине с этим чуждым миром - глупо и по-детски. И было бы правильнее отречься от эмоций и сделать так, как они хотят. Закрыть глаза и шагнуть в то будущее, которое видел для нее Люцифер и ключи от которого она сама же вручила Финну, но почему же с изнанки это все еще выглядит как предательство?
Сердце и разум вновь сталкиваются, и ей почти наяву слышится, как крошится беззащитная душа. Она не права, какое бы решение не приняла – и в этот раз единственный шанс из ста оказался ужасающе жесток.
Она не знает, куда исчезла кружка, но руки оказываются удачно свободны, и девушка устало трет виски, приводя себя к единому знаменателю. Ее счастье, что сейчас это не грозит ничем, кроме душевной боли – она уже не может исчезнуть. Плохо, что больно сейчас не только ей.
- Я знаю…знаю что это правильно. И…я и сама…хочу прийти к этому. Но…это ведь все, что мне от него осталось. Глупо, да? – Медленно, словно воздух стал плотнее и гуще, она спрыгивает с подоконника, чудом не наступая на осколки. Джей просто нужно занять руки хоть чем-то, а там и голове станет легче. Сердце успокоится само, нужно лишь оставить в покое и не бередить рану – это она уже успела выучить. Звук льющейся воды кажется оглушающим в неразбавленной ее голосом тишине. Она возвращается, бережно стирая кровь с его ладони – рана, конечно, уже затянулась. – Он мне целый мир оставил – выходи да живи. Папа был бы рад. Только я его ненавижу. Мир, естественно. Людей, деревья, солнце…Бога. Это ведь все из-за них. Всегда из-за них. Только имя и остается. Глупость, знаю, - она целует руку там, где совсем недавно осколки распороли кожу. – Еще ты есть. Поэтому…пусть и все остальное будет. Ради тебя.
Джей не плачет, хотя очень бы хотела. Впрочем, теперь она может и не улыбаться. В любой земной больнице это бы назвали «положительной динамикой».

Пожалуй, лучше бы в ее руках оказалось серебро, а не платок. Финн молча смотрит, как девушка стирает капли крови с его руки - вампирской, едва теплой, абсолютно безвкусной. Время от времени среди его народа появлялись те, кто внезапно начинал нападать на собратьев, питаясь их кровью, - и это считалось одним из величайших преступлений, хотя большинство "носферату" и признавало подобную тягу чистым безумием. Болезнью. Отклонением от нормы. Финн честно пытается уцепиться за эти размышления, чтобы не слышать ее голоса сейчас. Но дело никогда не ограничивается тем, что можно произнести вслух.
– Еще ты есть. Поэтому…пусть и все остальное будет. Ради тебя.
Он сжимает зубы, сдерживая инстинктивный рык. Освобожденная природа диктовала свои условия, и сейчас он уже не мог похвастаться тем беспредельным контролем, которого с легкостью достигал раньше. Вампиры не предназначены для того, чтобы сдерживать свои эмоции, их стихия - это оголенная чувственность, головокружительная бездна ощущений, впитывание реальности и изменение ее под себя. Они зависимы от крови, от власти, от наслаждения - каждому свое безумие, свой предел. Он научился обходиться без крови максимально долго, власть его никогда не прельщала, а наслаждение... кажется, он все-таки слишком старомоден. И тем не менее он зависим. Зависим от серых глаз, от робкой улыбки, от звенящей нежностью связи. Их связи.
"Тебе стоило сто раз подумать, прежде чем связывать себя такой прочной цепью с вампиром, - с горечью думает он, все еще глядя на ее пальцы на своей руке.  - Мы слишком маниакальны."
Он отцепляется от подоконника, жестом просит остаться на месте, молча подходит к раковине и набирает стакан воды из-под крана. Залпом выпивает, глуша странную свербящую горечь на дне гортани. Идет за веником, возвращается и аккуратно собирает все осколки, выбрасывает в ведро и идет возвращать все на свое законное место. Наконец, порядок восстановлен, и он снова появляется на пороге кухни, глядя на нее долгим, уставшим взглядом.
- Не нужно ради меня, Джей, - тихо просит он, вытирая руки полотенцем. - Я ждал тебя несколько веков не потому, что хотел завоевать твою любовь. Нет, хотел, конечно, даже слишком хотел, - он слабо улыбается. - Но еще, и куда более сильно, я хотел, чтобы ты научилась жить - с самой собой. Чтобы перестала вверять свои решения в чужие руки. Чтобы всегда говорила...за себя.
Он откидывает полотенце и неуловимо-знакомым жестом потирает переносицу. Почему-то сейчас он чувствует себя ужасно усталым. Даже - старым.
- Я люблю тебя, - просто говорит он, прислоняясь спиной к стене. - Я умею ждать, умею молчать и умею просто быть рядом. Не торопись...и не решай все только потому, что это понравится мне. Больше всего и я, и твой отец желаем видеть тебя счастливой. И да, в конечном итоге ни он, ни я не знаем, какой именно путь для этого нужен. Это знаешь только ты. А я....я просто пойду рядом.
Дальше он уже не может говорить. Да и, наверное, уже не нужно. Ведь они всегда понимали друг друга без слов...

Ей нужно остановиться. Джей знает, что сейчас лучше помолчать, позволяя уняться растревоженным ранам. Успокоиться и стереть отчетливую печать прожитых веков с лица ее любимого вампира. Загвоздка лишь в одном – она не может, и, уже начав, придется доходить до конца – совершенно не устраивающий ее аспект человечности, да только кто теперь спрашивает бывшее зеркало.
- А это и есть выбор, Финн, - внешне она все еще кажется безмятежной и расслабленной – не научилась показывать горе, когда его так много. Впрочем, сейчас это и не нужно – он прекрасно видит все, что скрыто за ее хрупким безразличием. – Ты же знаешь, как это было бы просто – стереть этот проклятый мирок. Они ничему не учатся. Ничему, понимаешь? Даже не нужно особых сил, они сами все подготовили. Создали свое… - она морщится, словно наткнувшись на что-то мерзкое, - оружие, коды безопасности, как будто они хоть могут защитить хоть от кого-то, кроме младенцев. Они…отвратили от себя Бога и этим отняли у меня отца. Почему я не могу сделать того же…с каждым из них? – Привыкнув маневрировать между зеркалами, как ни странно, оказалось очень просто освоить интернет – принцип оказался почти тот же, разве что теперь нужна была легкость пальцев и ясность мысли, а не пластичность сущности, но так даже безопаснее. И вновь – целый мир: равнодушный, дающий именно то, о чем она просит, стоит лишь знать верный способ. Люди бы назвали ее гением, но Мирроу, как и раньше, предпочитала не афишировать свое присутствие в их жизни. – Вот только… - девушка трясет головой, будто этого достаточно, чтобы отделаться от навязчивых мыслей, – знаешь…это страшно звучит, но…я люблю тебя больше, чем ненавижу их. И…этого оказывается достаточно, чтобы каждый день попробовать заново. Взглянуть чуть иначе…на все. Раз уж я хочу…жить в этом мире с тобой…приходится учиться смотреть на него без злости, - она пожимает плечами и горько усмехается. – Раз все еще стоит на своих местах: у меня получается и очень плохо и очень хорошо. Разом. И будь я проклята, если хоть немного понимаю, куда все это меня ведет.
И как бы было просто разрыдаться, снимая с себя ответственность за весь ужас произнесенных слов. Не так уж и не правы были люди, и дитя Люцифера вполне может положить конец их существованию. Хорошо, что они не знали, что от нового Апокалипсиса их отделяет единственный вампир, который сейчас просто обязан был смотреть на нее с отвращением. Джей даже не поднимает взгляд, угрюмо рассматривая рисунок на полу – дополнить ей больше нечего, а извиняться за то, что она чувствует - бессмысленно. У нее нет власти исправить или повлиять на это, нет понимания, во что это может перерасти: о новой себе, лишенной четкой цели к существованию, она по-прежнему знает преступно мало, и едва ей начинает казаться, что удалось подобрать ключи – все меняется до неузнаваемости.
Впрочем, тут она покривила душой, и в ее жизни есть нечто неизменное – Финн. С того дня, как он отыскал ее в Чикаго мужчина всегда был рядом: братом, другом, возлюбленным, учителем, с присущей ему тактичностью и пониманием оставляя ей место для маневра. Джей никогда не была ограничена в том, кем должна стать, но, в итоге, оказалась замкнута в своей боли, откуда даже он не сможет показать выход. Да и не должен, в конце концов.
Она собирается с силами и отрывает взгляд от пола, заглядывая ему в глаза. Определенно это не отвращение. Но что это Джей тоже не знает. В праве ли она теперь ждать от него каких-то подсказок?

Он долго молчит, долго - даже для тщательного обдумывания ответа. Настолько долго, что тишина даже становится осязаемой и зудящей, практически невыносимой, и это значит, что его первое слово раздастся в ней как выстрел. Она смотрит в его глаза. Он медленно разжимает губы:
- Джей...
Баа-бах. Даже он сам морщится от столько резкого звука своего голоса, и, чтоб сгладить этот разрывающий эффект, подходит к ней, опускается на одно колено, чтоб удобнее было смотреть в глаза - теперь, находясь в таком положении, он уже оказывается чуть ниже ее, но так все еще легче сводить взгляды - крепко обнимает за плечи, словно боится не удержать. Горько улыбается, а затем резким волевым усилием настежь распахивает связь - целиком, до самого дна, чтоб не осталось ни одного темного угла, ни одной неуслышанной ноты. Сейчас он уязвим как никогда, но иногда это единственный способ сказать все, что лежит на душе. Сказать так, чтобы у собеседника не осталось ни капли сомнения в том, что его услышали и понимают.
- Знаешь... Очень долгое время...я хотел...уничтожить Ад, - его голос тих, но словно отражается от каждой стены гулким эхом. - Каждого демона, начиная с Азазеля, и заканчивая последним мелким бесом на побегушках. Я хотел перевернуть Преисподнюю вверх дном, разворотить каждый ее чертов круг, не оставить камня на камне, песчинки на песчинке... Я хотел сделать с каждым темным то же, что они сделали с Клодом, с Даниэлем, со мной... Я думал...если мне когда-нибудь удастся вырваться, я вернусь туда, чтобы взорвать все к чертям, вырвать из их лап все души, уничтожить каждого... - он слабо усмехнулся. - Но вот я свободен, а Ад по-прежнему стоит. А с его новым повелителем мы каждый месяц пропускаем по рюмочке, - вампир фыркает, вспоминая обычные визиты Сатаниэля. В общении с ним князь лжецов не утратил привычной насмешливой въедливости, но Финн замечал, как часто тот бывал усталым и раздраженным. Все же отстраивать заново полуразвалившуюся империю - не самое приятное дело. - Потому что Ад необходим. И моя вендетта привела бы к такому хаосу, что последствия трудно себе представить. А в том, что случилось с небольшим поседением вампиров... вина не Ада, а парочки демонов, решивших проявить свою власть. И с ними я уже рассчитался. Так же...глупо винить все человечество в целом. Ты сама знаешь...что среди них не так уж редко попадаются те, кто оправдывает все их ошибки.
Он не произносит имен, но они с легкостью читаются на изнанке их общей памяти. Алекс. Катарина. Адриан. Джон. Еще пара десятков - их тех, кто попадался им на неразделенных путях. Тех, кто навеки вписан в их вековую историю...
- Я люблю тебя, Джей - резко выдохшись, полушепотом продолжает он. - Я никогда не смогу заменить тебе его. Мне нечего дать тебе взамен. Но я могу разделить с тобой все, что ты чувствуешь. Каждый шаг. И он...не может быть неправильным. Потому что в любом случае ты идешь к себе.
Вскрытая до отказа связь пульсирует и дрожит от его волнения. Он даже не думает прикрывать ее, желая, чтобы она увидела все. Все - даже то, что он так и не смог облечь в слова.

«Скажи что-нибудь!» - Кое в чем смертные абсолютно правы, и подчас ожидание может быть хуже любой пытки, а она совершенно не знает, что случится через миг, и нужно бы быть готовой ко всему: он казни до помилования, но спокойная жизнь слишком быстро стирает навыки выживания.
«Скажи!» - Кажется, затянувшаяся тишина буквально высасывает силы, и если они простоят так еще хоть немного в загустевшем воздухе вырастет стена. Джей нужно хоть что-то произнести, но в голове до странности пусто, а губы словно онемели и отказываются ей повиноваться.
«Скажи, Финн!» - Она из всех сил сжимает подоконник, стараясь не то не упасть, не то отыскать в себе достаточно сил и оттолкнуться, чтобы сделать первый шаг навстречу. Он сейчас так далеко, что это невыносимо. Впрочем, она все еще не знает, имеет ли право на подобные желания.
- Джей…
Упавший рядом с ними в Берлине снаряд имел меньший эффект, но если там в миг стало нечем дышать, то здесь, напротив, становится легче. Во всяком случае, девушка вновь обретает способность двигаться, правда, не успевает ею воспользоваться – и оказавшийся рядом вампир сжимает плечи так сильно, словно она собралась идти от него, а не к нему.
Она по пальцам может сосчитать мгновения, когда мужчина был так раскрыт: страшное, безумное, но завораживающее зрелище, и она невольно тянется к лишенной любой защиты душе, а его тихий голос, кажется, звучит не извне, а рождается где-то внутри, мягко успокаивая потревоженную память. Правда там, глубже – его боль: застарелая, но так и не потерявшая остроты. Его тени, к которым вампир взывает, стоит хоть немного потерять контроль. Его гнев, столь же обжигающе-горячий, как и тот, что полыхает в ней. Они по-прежнему очень похожи, и пройденный путь оставил на них почти одинаковые шрамы, но совсем юный, по сравнению с ней, вампир, вновь оказывается неизмеримо мудрее. Джей не знает в чем тут секрет, и, пожалуй, совсем не хочет разгадывать.
- Не нужно…даже не пытайся его заменить, пожалуйста, - и конечно за всю историю их знакомства Финн никогда не был ее отцом, хотя, если того требовали обстоятельства, они блестяще разыгрывали эти роли, но сейчас ей становится страшно, что судьба ее ангела достанется и вампиру. – Ничего не нужно…просто живи, - это уже похоже на традицию – просить его о невозможном и верить, что мужчина сможет справиться. До сих пор он ни разу ее не подвел. – Живи, ладно? – Она обнимает так крепко, как только может, наконец-то преодолевая те ужасающе неуместные между ними сантиметры. Что бы не происходило вокруг , это самое безопасное место во вселенной. – Только живи, - голос едва заметно дрожит, и Джей уже знает, что будет дальше. Сопротивляться этому у нее нет причин.
Слезы тихо катятся по щекам, впитываясь в рубашку на его плече, и ей никогда не понять, почему от этого становится легче.

Иногда ему становится страшно настолько точно угадывать правильные слова. Правильные движения. Правильные жесты. Ошибись он хоть раз - и вырисовалась бы какая-то система, которая позволила бы ему выявить закономерности, рассчитать ошибку и изобрести четкий план нужных ответов. Но он не ошибается, действуя по наитию, доверяясь чутью, и от этого с каждым новым удачным маневром все страшнее. Что, если в следующий раз фантастическая удача вдруг изменит ему, сверхъестественная интуиция подведет, а многовековой опыт окажется бесполезен? Что, если она привыкнет доверять ему настолько, что его случайная ошибка окажется фатальна? Что, если она правда уверенна в том, что он всегда знает, что делать? Что ему доподлинно известен правильный путь, и он просто показывает его в нужный момент?
А ведь все совсем не так, и он так же, как и она, блуждает в темноте, то и дело натыкаясь на какие-то острые углы. Он так же, как и она, не до конца представляет, что ему делать со столь внезапно обретенной свободой, со спасенным миром, с такой долгой и вместе с тем такой быстротечной жизнью. С кошмарами, коварно ютящимися в голове. С прошлым, неотступной тенью следующим по пятам. С будущим, столь эфемерной дымкой маячащим на горизонте. С ее болью.
И так же, как она находила свои ответы в нем, он натыкался на собственные откровения в ее глазах. И как ни странно, тоже ни разу не заметил ошибки.
"Просто живи..."
Он невольно улыбается, крепко прижимая ее к себе. Как все же запредельно-просто ей удавалось сводить все мучавшие их вопросы к единому знаменателю и отвечать разом на все столь очевидной, казалось бы, формулой. Просто живи. И все. Все станет на свои места, все разрешится, наладится, сбудется, отмолится, отболит. Нет, даже пусть продолжит болеть - но уже не сведет этим все на нет, только живи - все остальное с легкостью можно переиграть.
Его плечо намокает от ее слез, и вампир крепче прижимает девочку к себе, укрывая от всего мира, от прошлой боли, от будущей неопределенности. Связь по-прежнему открыта, они врастают друг в друга, укрываются друг в друге, и он молчит, заменяя все слова неприкрытой любовью и нежностью, и где-то посреди всего этого оглушительного успокоения тонко-тонко пищит таймер, со всей возможной бытовой нелепостью вторгаясь в их тонкую душевную паутину.
- Индейка готова... - едва слышным шепотом говорит вампир, и тихий смех невольно срывается с губ, смешиваясь с ее дыханием...

Иногда оказывается, что самое просто решение – самое верное, а ей не нужно прямо сейчас разворачивать свою судьбу на девяносто градусов и вновь единым жестом перекраивать и перешивать себя. Не нужно отсекать «неуместные» чувства, выдумывая какой-то чудодейственный способ стать добрее и прощать то, чему в ее душе пока не находится оправданий. Она не добро, не чистый Свет и не абсолютное знание, каким иногда ошибочно виделась людям. Она не Тьма и не зеркальная тварь, какой иногда казалась себе самой, но между двумя этими крайностями – бесконечное множество вариантов, к любому из которых она может прийти. Ее вампир – не светлый рыцарь, чей образ так любят использовать в книгах, и пролитой им кровью, пожалуй, можно заполнить бассейн – но только он умеет протягивать руку так, чтобы не возникало сомнений, а нужно ли ее принимать. И где-то посреди той безбрежной неопределенности – они вместе, а там уже какая разница, что ближе: Тьма или Свет. Зачастую оказывается, что это не имеет ровным счетом никакого значения, и важно лишь то, что слезы сейчас не делают боль меньше, но приносят успокоение, а его сердце начинает биться спокойнее.
Джей чувствует себя ребенком, медленно просыпающимся от кошмара, когда падающий из коридора свет вырисовывает странные тени на стенах, словно пришедшие из того душного сна, и разобрать где реальность, а где видение – непосильно сложная задача. Впрочем, пока он рядом – все миражи так и останутся миражами, хотя все еще могут сильно напугать. Пока он рядом – все поправимо. Она закрывает глаза, глубоко вдыхая запах его тепла. Объятия перестают быть судорожными, возвращаясь к привычной для нее невесомой нежности. Успокаивается и связь, переставая быть канатом, удерживающим девушку в реальности, и вновь становясь тем, чем должна быть – возможностью быть едиными, не смотря ни на что. Она уже успевает успокоиться, но все еще не торопится отстраняться, а потому досадливо морщится, услышав тихий писк плиты: почти по законам жанра – крайне не вовремя.
- А может ну ее? – Шевелиться, нарушая вновь обретенную гармонию, ей совершенно не хочется. – Я не пробуя знаю, что она восхитительна.
«Пожалуйста, еще немного,» - его смех щекочет щеку, и пусть в этом вопросе объективной быть не получается, Джей считает это лучшим звуком на свете, после ровных ударов его сердца. Впрочем, все, что находится в графе «лучшее» так или иначе связано с Финном. Отрываться от него сейчас – словно вновь распадаться на две половинки, но когда-то это все равно придется сделать, хотя у них все еще есть способ на несколько мгновений продлить единение.
В синих глазах – океан беспокойства, в серых – столько же непролитых слез, и хотелось бы назвать этот случай последним, но они оба знают, что это не так. Девушка складывает губы в улыбку – робкую, чуть виноватую, но, без сомнений, настоящую. В этом она больше не врет, а ее главный эксперт всегда находится на расстоянии вытянутой руки, помогая не оступиться.
- Как же мне повезло с тобой, Финн Киеран, - она лишь обрисовывает слова губами, почти не озвучивая их. Чуть колыхнулся воздух, плита продолжает настойчиво пищать, но время послушно растягивается, почти замирая, или ей просто так показалось – Джей вряд ли может сказать хоть что-то кроме того, что губы у вампира очень теплые.

Он чувствует, как девушка досадливо приникает к нему ближе, не желая отвлекаться на пищащий таймер, и мягко обнимает ее за плечи, слегка касаясь губами душистых волос. Ее дыхание чуть учащается, и он успевает угадать ее порыв еще до того, как она немного высвобождается из крепких объятий, чтобы запрокинуть голову и робко-безоглядным движением приникнуть к его губам. Вампир нежно обхватывает ее лицо ладонями, притягивая ближе, и ласково целует, чувствуя, как расслабляются ее напряженные плечи, смягчается изгиб шеи и туго закрутившийся внутри комок начинает потихоньку рассасываться, возвращая его возлюбленную в мир, где все еще есть тепло. Он неспешно и мягко ласкает ее губы своими, а когда воздуха в свободном доступе уже почти не остается, мимолетно отрывается, улыбаясь:
- Пожалуй, сегодня мы поужинаем попозже...
Он легко поднимает Джей на руки - кажется, по мере взросления она не прибавила ни грамма веса - и, встав с пола, относит в спальню, бережно укладывая на перину и опускаясь следом, накрывая ее собой, точно непробиваемым щитом, мимо которого точно не пройдет ни одна из теней прошлого. Смуглые пальцы вампира осторожно скользят по ее все еще влажной от слез щеке, он легко наклоняется, целуя ее в шею и с внезапной остротой ощущая биение ее жизни в тонких канатиках сонных артерий. Где-то глубоко в груди поднимается первобытное рычание, и он глушит его, припадая губами к ложбинке между острых ключиц девушки.
- Я люблю тебя, Джей, - шепчет он хрипловато, поглаживая подушечкой большого пальца ее скулу, и улыбаясь при виде того, как светлеют ее начавшие было пасмурнеть глаза. Замечая ее ответное движение, он привычным жестом тянется через ее плечо к выключателю и щелкает им, погружая комнату в приятный синевато-сизый полумрак. Их губы снова встречаются, вдыхая друг в друга все возможные признания и паузы между ними, заполненные тем, что еще никому не удавалось выразить одними словами.
Интервалы между их вдохами и выдохами до отказа заполнены синевой. Этот неизменный оттенок, связующий воедино все расколотые частицы их общей истории, окрашивает все вокруг - мягкий бархат чернильного неба за окном, сапфировую чувственность его взгляда, голубоватые тени, незримой вуалью улегшиеся на ее обнаженных плечах...Синева струится искрящийся живостью по ее венам, запутывается в холодноватом отблеске его черных волос, выплескивается наружу в прерывистом вздохе, сорванном им с ее приоткрытых губ...
Синева укрывает их, прячет от посторонних глаз, заполняет трещины и изломы. В их мире нет ни черных дыр, ни белых пятен - все они видятся в одном-единственном цвете вселенского спектра. Единственном - и одном на двоих.

-Финн… - просто удивительно как много может быть спрятано в единственном слове, и за века их знакомства оно приобретало разные оттенки: от единственной просьбы, в которой он ей отказал, до первого ее вздоха в новой жизни. Впрочем, все как всегда в их истории – от жизни до смерти и обратно, чтобы вновь суметь посмотреть ему в глаза. Чтобы встретить вмести еще одно рождество. Чтобы съездить к морю. Чтобы…если однажды у них закончатся эти причины, можно будет смело начинать с самой первой, растворившейся в осеннем воздухе наконец-то отпустившего их Парижа. Хотя сейчас ей нечего сказать – так близко к нему девушка теряет способность связно мыслить, тем более – говорить. Особенно когда тело до краев наполнено этой мягкой, убаюкивающей усталостью. Возможно это еще одна грань вампирских чар, но скорее дело именно в нем.
Джей слабо шевелится, чувствуя, как неохотно отзываются мышцы – а ведь и нужно всего-то сложить руки у него на груди, чтобы лечь удобнее. С какой стороны не посмотри – совсем разленилась. Или это нормальное явление в человеческой жизни? Кажется, она уже спрашивала об этом. Разум упорно отказывается соображать, предлагая взамен целый букет восторженно-влюбленных сравнений. Даже не озвучивая их, девушка краснеет. Увы, в ее случае не спасает даже полумрак.
- Не спрашивай… - едва слышно шепчет, оставляя невесомый поцелуй на плече. Секундой позже с губ срывается смешок: такие предупреждения при распахнутой настежь связи выглядят довольно забавно.
Она вспоминает, что где-то на кухне, почти в другой вселенной, уже успели остыть индейка и глинтвейн, но, как и прежде, отвлекаться от Финна нет ни малейшего желания. Она мягко потягивается, словно невзначай прижимаясь теснее. Надежные мозолистые руки невесомо поглаживают по спине, тени становятся все насыщеннее и очень скоро она не сможет различить ничего, кроме силуэта. Впрочем, это совсем не важно.
Важнее то, что сейчас она совершенно счастлива, и незамедлительно показывает это вампиру, словно подсвечивая среди прочих чувств: смотри. Почему-то мгновения ее счастья радуют Финна сильнее, чем собственные – одна из тех странностей, которые она находит очаровательными.