От низкого, почти неслышного, но ощущаемого под ногами мелкой вибрацией гула турбин закладывало уши. Голова, казалось, ещё немного, и расколется от боли на две половины, но Гонт совсем не был бы против такого исхода.
- Умереть в туалетной кабинке на борту собственного самолета? Почему бы и нет. Достойная смерть для Мессии.
- Ты не умрешь… Я не дам…
Чужой голос в собственных мыслях. Холодный, безжизненный. Голос, который он слышал с детства. Было ли в нём тогда столько холода? Нэйтан не помнил.
- Ты обещала мне два дня.
- Ты обещал мне себя.
- Я знаю.
Два дня и он исчезнет. Покорно раствориться во тьме. Два дня – цена за отказ от сопротивления. Не так уж и мало, учитывая тот факт, что он всё равно обречен. Противиться той мощи, которой он стал вместилищем, было невозможно, но он делал это на пределе собственных сил. Куда там, на пределе, уже давно за пределами. Делал, потому что знал, что это его единственный шанс выторговать хоть сколько-нибудь времени.
- Мне не спасти всех, но я могу спасти её.
- Тебе никого не спасти.
- Уходи.– Гонт вцепился в край раковины и устало закрыл глаза. В темноте перед глазами тут же запульсировали кроваво-красные круги. Как он мог так попасться? Почему так верил? Или то, что ему теперь говорит его хозяйка правда? Бог-разрушитель. Бог, желающий стереть весь мир с лица земли, словно первоклашка, выдирающий из тетради с домашним заданием испачканную страницу. Бог-убийца. Почему бы и нет. И все, живущие в этом мире, всего лишь надоевшие игрушки, которых решили выбросить на свалку и он, так же, как и все, окажется там, но точно среди последних. За что? За то, что верил? За то, что всю свою жизнь был верен? Ответов нет. Думать слишком тяжело и больно. Пустое. Уже не изменишь. Мне нельзя тратить на это силы. Надо добраться в Брно. Чего бы это не стоило. Надо добраться домой…
Нэйтан разлепил глаза. Тупо уставился на алевшее на белом фаянсе раковине пятно крови, моргнул, когда к пятну прибавилась второе и, по-стариковски медленно коснувшись верхней губы, ощутил под кончиками пальцев влагу. Опять.
Гонту не нужно было быть медиком, что бы понять – он разваливается на части. Тело, отравленное Тьмой, не могло бы служить долго, если бы не сама эта Тьма, заставляющая его жить. Даже сейчас, погруженный в безграничное штормящее море боли, Нэйтан не мог не оценить всей забавности этого нелепого парадокса.
Броно. Думай о нём. Остальное – потом. Даже если потом ничего и не будет.
Мужчина включил воду, намочил край полотенца и начал осторожно вытирать кровь.

- Через двадцать минут заходим на посадку. - Уго, выглядевший до смешного нелепо в небольшом салоне гонтовского самолета, кивнул в сторону кабины пилота. – Только что сказали.
- Хорошо.
Нэйтан опустился на своё место рядом с Эйлой. Тонкие длинные пальцы обхватили подлокотники, пытаясь скрыть свою дрожь. Гонт посмотрел на сидящего напротив мальчишку, не сводящего с него взгляда больших и внимательных карих глаз.
- Ну как вы, молодой человек? – Нэйтан осторожно откинулся на спинку кресла, радуясь тому, что его голос звучит почти нормально, учитывая тот факт, что в голове у него вился рой безжалостно жалящий ос. Эйлан не должна была догадаться, что с ним происходит. –Готовы увидеть Прагу? Она тебе понравится. Хороший город для мальчишек, верящих в сказки. Ты же веришь в сказки? Все мальчишки в них верят.
И я не был исключением. Слишком долго. И теперь слишком поздно.

- А еще там была большая лиса!
- Такая уж и большая? – Эйла наклонилась, собирая с пола упавшие книжки, и, подняв голову, с сомнением посмотрела на оживленно тараторящего малыша. – Не бывает таких лис.
- Бывает-бывает, – неожиданно серьезно отозвался он, детские пальчики перелистнули несколько глянцевых страниц и победно ткнули в красочное изображение пушистой пламенно-рыжей лисицы. – Вот! У неё хвост большой. И ушки большие. Ни у кого таких нет!
- Надо же, никогда не замечала, - Эйла взглянула на открытую страницу и улыбнулась, ласково потрепав Дэвида по макушке. – Какой ты у меня внимательный.
Под изучающим взглядом детских глаз небольшая стопка ярких книжек исчезла в недрах широкой сумки, переполненной всевозможными игрушками и крохотными предметами одежды. Эйла выпрямилась, привычным жестом отдернула подол узкого платья и вновь опустилась в кресло. Она была слегка рассеяна и до сих пор находилась в каком-то замешательстве от внезапно свалившегося на ее голову материнства. Неизведанные ранее чувства посеяли непонятный сумбур в ее мыслях, наградив легкой эйфорией и суматошной энергией, требующей незамедлительного выхода. С удивлением она замечала, что ей нравится одаривать заботой и лаской этого маленького беззащитного существа, что она готова безустанно слушать его пока еще не совсем понятный лепет, смеяться вместе с ним, узнавать что-то новое и радоваться происходящим с ним, небольшим, но уже таким значимым изменениям. Пожалуй, со стороны это выглядело нелепо. Эйла не спорила. В какой-то степени они и сама понимала, насколько это самонадеянно и глупо, насколько, в конце концов, рискованно и опасно. Ей ли, не понаслышке знакомой со всеми острыми углами противоречивой вампирской натуры, не знать, что каждое желание является преходящим, каждый поступок несет в себе эгоистичный посыл, каждому капризу предшествует банальная скука? Доводы были крепки и убедительны, но их было недостаточно, чтобы погасить то, что проснулось где-то глубоко внутри Эйлы в тот момент, когда она впервые заглянула в ясные глаза маленького мальчика и увидела в них то, что так не доставало ей самой. Он вернул ей веру, она переписала первую главу его жизни. И рассудить их теперь могло только время.
Эйла подняла взгляд на возвратившегося Нэйтана, чутко следя за каждым его движением. Во многом - машинально, уже обзаведясь привычкой не упускать из вида ни одной детали, но и вместе с тем сознательно, интуитивно чувствуя нарастающую тревогу и беспокойство, которые буквально кричали о том, что нужно стать чуть более внимательней и настойчивей. Она что-то упускала. Было слишком много непонятно откуда взявшихся нестыковок, и эта неожиданная поездка была из их числа. Нет, конечно же, она была рада. Не просто рада, а, без всякого преувеличения, счастлива. Нэйтан редко позволял себе такие жесты, и потому Эйла научилась их ценить. Но все произошедшие события наложили свой отпечаток, приблизили к черте, за которой ждала неизвестность, и страх, который чувствовала Эйла, страх, который стал причиной ее беспокойств и непонимания, набирал чудовищную силу. Она, как и все, видела, что произошло в тот злополучный день, и не знала, чего теперь следует ожидать.
Вслед за мужчиной она посмотрела на Дэвида, мягко улыбнулась его любопытствующему взору, а затем и робкому смущению, появившемуся столь же внезапно. Негромко рассмеявшись, Эйла повернулась к Нэйтану:
- Ему потребуется время, чтобы привыкнуть, - чуть понизив голос, произнесла она. Хотела добавить, что это последствия внушения, но промолчала, не желая лишний раз акцентировать на этом внимание. Вместо этого она задержала взгляд на усталом мужском лице и невольно нахмурилась, тонкая женская ладонь осторожно легла на ладонь Нэйтана. - У тебя все в порядке?

- В порядке. – Нэйтан чуть сжал руку Эйлы, словно желая убедиться в том, что девушка, сидящая рядом с ним реальна. В реальность всего остального он верить не хотел, но выбора не было.
Два дня, Нэйтан. Первый на исходе.
Гонт перевел взгляд на мальчишку, что притих в кресле, недоверчив разглядывая бывшего священника, словно гадая, может ли обидеть его этот взрослый или нет. Ничего удивительного, учитывая, через что ему пришлось пройти.
- Ничего, Дэвид. У тебя ещё куча времени для того, чтобы привыкнуть. Я постараюсь, чтобы оно было.
Дэвид. Он сам выбрал это имя ребёнку по просьбе Эйлы. Наверное, этой просьбой она пыталась смягчить его, воображая, что появление мальчишки обернётся большими проблемами, но Эйла зря опасалась.
Если бы ты не нашелся сам, Дэвид, тебя бы стоило найти.
Гонт, даже в своём теперешнем состоянии не мог не заметить, как изменилась вампирша, как теплел её взгляд, когда она смотрела на мальчишку, как на губах её появлялась мягкая, такая непривычная улыбка, едва она слышала голос Дэвида, зовущий её, чтобы сообщить о чём-то очень и очень важном, потому что всем хорошо известно, что у трёхлеток не бывает других новостей, кроме как очень и очень важных. Впрочем, точного возраста мальчика они не знали, как и не знали ни его настоящего имени, ни адреса, ни родных. Гонт полагал, что задействуй он все свои связи, они смогли бы узнать об этом маленьком незнакомце всё, что потребуется, но лишь единожды заметив на губах Эйлы ту самую, теплую и мягкую улыбку, Нэйтан понял, что он не станет организовывать никаких поисков, как и не станет расспрашивать саму Эйлу, почему ребёнок, достаточно большой, чтобы помнить своих родителей, не помнит никого и почему называет женщину, с которой встретился всего несколько дней назад, мамой. Дэвид нужен был Эйле и это было уже достаточной причиной для того, чтобы он остался, без лишних разговоров и вопросов. Маленький посланник судьбы. Необъяснимая случайность. Дар Божий? Наверное, когда-то Нэйтан мог бы сказать и так. Когда-то, но не теперь.
Дэвид. Давид. Ему подходило это имя. Маленький, худенький, большеглазый и, конечно, храбрый, совсем как тот, ветхозаветный Давид, вышедший бороться с огромным и мощным Голиафом. Вот только тому, ветхозаветному, и в страшном сне не снилось, с чем придется столкнуться его тёзке. С чем пришлось столкнуться всему миру и где найти ту силу и храбрость, чтобы справиться не с камим-то там пусть и огромным, но тупым воином, а с настоящим концом света.
Ты становишься нытиком, Нэйтан. Это утомляет.
Гонт медленно выдохнул, пытаясь справиться с очередным болезненным уколом в висок, и защелкнул ремень безопасности. Самолет пошел на посадку.

Среди всех тысяч и тысяч городов лишь немногие могут похвастать особым даром (или проклятием – как кому) останавливать время, когда даже целые века словно теряя всю свою власть и расписавшись в собственном бессилии, растворяются на узких, мощенных камнями улицах, высыхая под лучами солнца словно лужи, после летнего дождя, превращаясь в невидимый глазу пар, поднимающийся в воздух, наполняя его странным, едва уловимым ароматом живой истории, который впитывается в стены старых домов, становясь такой же неотъемлемой частью города, как его районы, дороги или здания. И сейчас, наблюдая за открывающимся видом из тонированного окна машины, Нэйтан испытывал странное чувство, которому не мог подобрать названия. Чувство, которое говорило ему, что он никуда не уезжал из Чехии, что он все тот же юный и крайне перспективный семинарист, грезящий о красном кардинальском дзукетто, чья вера сильна, как никогда, что не было ни Нью-Йорка, ни головокружительной политической карьеры, ни президентской компании, ни конференции в Чикаго. Что всё это было лишь странным, путанным и тяжелым сном, от которого, наконец-то, пришла пора очнуться. Хорошее чувство, хоть и ложное.
Гонт повернулся к Эйле.
- Мы завезём вас в отель. Я отлучусь по делам. - Каждое слово отдаётся в висках болью. Меньше слов – меньше болезненных уколов. Простая арифметика выживания. – Освобожусь через часа два. Если хочешь – потом прогуляемся по городу. – Нэйтан усмехнулся, словив себя на мысли, что и сам этого хочет, хочет так сильно, как мало чего хотел за последнее время. – Уго побудет с мальчиком. Ночуем в Праге. С утра отправимся в Брно.

В последний момент Эйла сумела скрыть просочившуюся было досаду лёгкой улыбкой, едва коснувшейся губ:
- Хорошо, думаю, мы найдём, чем себя занять в твоё отсутствие, - пожалуй, эта фраза давно уже стала её коронной, что не могло не удручать. Однако, она оставалась спокойной, привыкнув и перестав реагировать остро на любое упоминание о неотложных делах, коих с каждым днём становилось всё больше. Выдержанная, всегда по-своему собранная и сосредоточенная – удивительно, но как же крепко она вросла в этот образ и едва ли теперь могла разочаровать. И, потому, без малейшего желания, но сохраняла улыбку на пластичном лице. – Я буду ждать. Возвращайся поскорей.
Она выглянула в окно, охватывая взглядом проносящуюся мимо тягучую карамельную ленту тесно стоящих домов, которые всегда казались ей похожими на пряничные домики из старинной сказки, и коротко вздохнув, негромко добавила:
- Всё-таки один день для Праги – это непростительно мало. В другой раз стоит задержаться здесь подольше. Как ты на это смотришь?
Дождаться ответа не удалось. Машина, затормозив, остановилась, и Эйла, пожелав мужчине удачи, послушно покинула салон.

- Дэвид, осторожно! – непривычно слышать такое откровенное волнение в своём голосе. – И куда же ты так спешишь? - Она ловко поймала ладонь понёсшегося впереди неё малыша, в робком замешательстве подхватила его на руки, оберегающим жестом прижала к своей груди. Всё ещё неумело, с опаской, в любой момент ожидая подвоха – в первую очередь, от самой себя, наименее подходящей на роль заботливой и любящей матери, что способна мимолётным прикосновением успокоить плачущего кроху и подарить ему чувство покоя и безопасности. Справиться с этим было непросто, Эйла злилась на свою намертво прикипевшую холодность, из-за которой с трудом пробирались к свету истинные чувства – она заново училась искренности, прислушивалась к звучанию слов, собственному смеху, преодолевала взращённую в них искусственность, набиралась терпения, исключала присущую ей резкость… Менялась, и пока не могла сказать, как далеко ещё готова зайти.
- Ваш номер, мисс Веннель, - служащий отеля радушно распахнул дверь, пропуская девушку вперёд. – Если вам что-то понадобится, вы всегда можете обратиться вот по этому телефону, - он протянул ей небольшую карточку. Эйла опустила ребёнка в стоящее рядом кресло и мельком глянула на цифры. - Мы с радостью предоставим вам всё необходимое.
- Благодарю, я приму к сведению, - несколько купюр из женской сумочки перекочевали в руки портье. – До свиданья.
Мужчина, откланявшись, спешно ретировался. Эйла взглянула на Дэвида.
- Ну и чем же мы с тобой займёмся, милый?
Для начала они решили осмотреться – Дэвид, с присущим всем детям любопытством, с интересом разглядывал новые стены, находя во всяком окружающем предмете нечто удивительное и необычное. Эйла, следуя за ним, довольно улыбалась. Комната была обставлена в её вкусе. Элегантная строгость, изящные оттенки матово-чёрного и серебристо-серого, лёгкие вкрапления свежей лазури, разбавляющие своей воздушной свежестью дымчатую мрачность основных цветов. Мебель из тёмного полированного дерева, мягкие кресла с пушистым ворсом, уютный диван с удобной спинкой, молочно-белые торшеры, излучающие ровный, рассыпающийся на тонкие лучи свет, вазы с цветами – хрупкие побеги орхидей, широкие рамки чёрно-белых картин. И было ещё кое-что, заставившее Эйлу восхищённо выдохнуть и остановиться, не давая отвести взгляд. Огромные окна – от пола до потолка – открывали вид на панораму города. Темно-синяя лента реки утягивала за собой, спокойная гладь искрилась, в ней словно бы тонуло осеннее солнце и рассыпалось на мириады ярких бликов. Настоящее волшебство, которому верила даже Эйла.
И, разумеется, ему поверил и малыш, который спешно потянулся к окну, запутался в полупрозрачных занавесках и, не удержав равновесия, повалился на пол. Эйла, испуганно охнув, подбежала к нему, протянула навстречу руки, и он бросился к ней, обливаясь слезами и размазывая их по щекам.
- Тише-тише, мой дорогой, - Эйла опустилась на пол, усадила Дэвида к себе на колени, быстро поцеловала в висок, ласково стёрла дорожки слёз ладонью. – Всё будет хорошо. Тише, Дэвид. Я с тобой.

Ребёнок сладко спал, обнимая маленькой ручкой плюшевого медведя. Эйла сидела перед туалетным столиком, перебирая украшения в шкатулке, решая, что больше подойдет к её простому тёмно-вишнёвому платью, что при всей своей незамысловатости, идеально подчёркивало грациозность и плавность женской фигуры. Остановив свой выбор на искрящихся рубинах, мелькающих алыми брызгами в распущенных волосах, Эйла поднялась, скользнула ладонями по бёдрам, оправляя подол, придирчиво осмотрела себя в зеркало. И не удержалась от самодовольной улыбки, потянувшей вверх уголки губ. Без преувеличения, восхитительна. Ей нравилось то, что она видела, как и нравилась сама причина, побудившая её так преобразиться.
Взгляд остановился на стрелках часов. Ждать оставалось совсем немного.

- Шеф?
Чужой, но знакомый голос отразился в голове оглушительным погребальным боем. Гонт поморщился и открыл глаза.
- Приехали, шеф.
- Уго, сколько раз я говорил не называть меня так? – Нэйтан глянул из окна остановившейся машины и увидел окна отеля. - Уже? – Мужчина потер переносицу, пытаясь собраться с мыслями. Казалось, ещё мгновение назад он пожимал мягкую руку директора банка и вот он уже у стен отеля. – Я теряю время. – От этой простой мысли по спине пробежал неприятный холод. Для того, у кого в распоряжении осталось всего лишь чуть больше суток, каждая минута бесценна. - Нет, не теряю. У меня его забирают. Чему удивляться. Никто не обещал, что игра будет честной. Да что там, эта игра с самого начал была лживой игрой.
- Простите, шеф.
Уго, с завидной ловкостью, которой никто не мог ожидать от такого громилы, выскользнул из машины, открыл заднюю дверцу и замер по стойке смирно, словно часовой у вечного огня. Гонт недовольно поморщился. Он уже давно пытался избавить от этих армейский замашек великана-катако, но тот, в остальном всегда точно и безропотно выполнявший приказы, в этом вопросе упорствовал с завидной настойчивостью и Нэйтан догадывался почему. Для искреннее верного ему Уго это был один из немногих шансов наглядно выразить всю свою преданность.
Преданность… Они все были мне преданны. Если и есть мне чем гордиться, то хотя бы этим. – Гонт знал, что это было правдой. Ему служили не из чувства страха и не из-за раболепия, порожденного ужасом. Ему служили потому, что уважали, потому что верили и ему и в него, потому что знали: став частью команды Нэйтана Гонта всегда можно рассчитывать на его покровительство. – А всё, что должно было с ними случиться потом, после того, как ангелы получили бы своё… Что ж, у каждого своя судьба и я делал для них всё, что мог.
Губы Нэйтана дрогнули, когда он понял, что думает о себе только в прошедшем времени. Он запахнул пальто, взял кейс, выбрался из машины и, покачнувшись, оперся на заботливо подставленную руку катако.
- Шеф?
- Всё в порядке. Идём. – Гонт отвел взгляд от лица громилы, в глазах которого читалась неподдельная тревога. Уго хоть и не знал всего, но, пожалуй, понимал лучше всех, что происходит с его хозяином. Слишком многому он был свидетелем: и полуночным обморокам, и испачканным кровью полотенцам, и диким приступам боли. – Ему можно. Не страшно. Уго слишком верен, чтобы ослушаться приказа. Но Эйла… Она не должна понять. Хотя бы сегодня. Сейчас я точно не готов к серьёзным разговорам.
Тот, кого весь мир знал под именем Мессии, тяжело вздохнул и пошел к стеклянным дверям отеля.

Высокий, пронзительно-рыдающий звук скрипки впивался в уши длинной металлической иглой и Гонт, сжав под столом руку в кулак, ждал, когда же закончится эта пытка. Он не сводил взгляда с собственной тарелки, где в лужице густого, пурпурно-красного гранатового соуса стыла так и не попробованная им баранина. Нэйтану казалось, что именно так и должен сейчас выглядеть его мозг: кусок мяса, сочащийся кровью. Сама мысль о том, чтобы впиться в баранину вилкой или, нарезать её на тонкие ломти острым ножом, чтобы затем отправить в рот, вызывала отвращение.
Похоже, с выбором блюда я ошибся.
Скрипка умолка и мужчина с облегчением выдохнул.
- Никогда не любил Дворжака. Да простит мне вся Чехия. – Нэйтан поднял взгляд на Эйлу. – Патриот из меня никудышный.
Багровая скатерть на столе, насыщенный кумач салфеток, мареновые разводы гранатового соуса, тёмно-вишневое платье Эйлы, карминовые искры в её волосах, благородный багрянец дорого Бордо в бокале. Казалось, в мире почти не осталось других цветов, кроме всех оттенков красного, словно реальность погибала сейчас в молчаливой агонии, истекая кровью и Гонт знал, что это не просто иллюзия, не глупая аналогия, придуманная его уставшим мозгом. Мир умирал и спасения для него не предвиделось. Он умирал, пожираемый хитрым и безжалостным врагом, врагом настолько жадным, что тот убивал даже своего носителя. Вот только Эйле об этом совершенно не нужно было знать.
Гонт вскинул голову, оглядывая полупустой зал, и снова посмотрел на девушку.
- А Уго неплохо справляется с должностью няньки, верно?

- Хм, Уго… - проглотив пару кусочков, протянула Эйла, невольно возведя глаза к потолку. Мягко говоря, она не питала к нему особой любви. Всё – начиная от его поведения и заканчивая постоянным присутствием – раздражало и выводило её из себя. Будь у неё выбор, она никогда не позволила Уго и пальцем прикоснуться к ребёнку, даже смотреть в его сторону запретила, однако, стоило признать, что на этот раз здоровяк преподнёс ей приятный сюрприз. Дэвид был очарован великаном-катако, а тот, в свою очередь, удивительно легко нашёл с ним общий язык и даже не заметил холодного взгляда, которым его наградила на прощание Эйла. – Ты прав, Уго превзошёл самого себя. Не ожидала от него таких искренних порывов, - лицо девушки разгладилось, она, отложив в сторону столовые приборы, провела по волосам рукой, сдержанно улыбнулась. – Я удивлена, хотя и немного опасаюсь последствий, - не удержавшись, фыркнула, слегка передёрнув плечами. – Дэвид ещё слишком мал, он требует постоянного внимания, даже я за ним не всегда успеваю уследить, так что говорить о Уго?
Эйла приподняла бокал, багряная жидкость колыхнулась, ловя сверкающие блики ламп. Её взгляд следил за золотистыми искрами света, преломляющимися при встрече с прозрачными стенками бокала. Сейчас ей совсем не хотелось вспоминать Уго, даже Дэвид на какое-то мгновение покинул её мысли, отойдя на второй план. Женщина чувствовала, как привычная ей реальность искажается, сжимается тугим кольцом вокруг шеи, медленно и терпеливо душа, как она наваливается всей своей громоздкой массой, напирает со всех сторон, выжидая момент, когда следует появиться перед тонущими в темноте глазами и под зловещий грохот ломающихся стен раскрыть правду. Приступы паники случались с ней всё чаще, но, похороненные под мраморной невозмутимостью, они находили проявление лишь в немой обречённости, глухо стучащей в груди. Она ненавидела это чувство, но не торопилась искать способ его заглушить. Знала, что стоит попробовать, и она зайдёт слишком далеко.
Эйла закрыла глаза, отгоняя некстати проснувшиеся мысли.
- Я давно не была в Праге. Даже не знаю толком, почему, - наконец, она нарушила молчание. В её голосе появились задумчивые, немного мечтательные интонации, как бывало всегда, когда она вспоминала что-то далёкое и приятное. – Самое интересно, что ничего толком так и не изменилось. Словно сейчас и не двадцать первый век вовсе, а всё тот же – восемнадцатый, со всеми ненавистными мне пышными платьями, кринолинами и кружевами, - её губы тронула лёгкая улыбка. – Я скучаю по прошлому, - неожиданно призналась Эйла, на секунду подняв взгляд. – Глупо, наверное... – она качнула головой, приходя в себя, рассеянным жестом помассировала кончиками пальцев висок. – Прости, сама не пойму, что на меня нашло.
Эйла слегка отклонилась на спинку стула и посмотрела на Нэйтана. Ей казалось, что пока он рядом, она не имеет право на подобные слабости. Потому, девушка поспешила сменить тему, задав вопрос, который с недавних пор стал главной причиной её беспокойств:
- Ты не хочешь рассказать мне о том, что произошло в Чикаго? Мы не говорили об этом, и я хотела бы знать.

О том, что Эйла недолюбливает громилу-катако Нэйтан понял без труда,прочтя в глазах вампира недовольство, которое вряд ли было бы заметно постороннему: привыкшая скрывать от других свои мысли и чувства, девушка могла, если хотела, оставаться полной загадкой для всех, кроме него и этот факт радовал Гонта теперь как никогда. Значит, Тьма, поселившаяся в нём, ещё не отобрала у него умения понимать Эйлу, значит, изменения, произошедшие в нём, не затронули того, что он так высоко ценил, значит это всё ещё он - Нэйтан Гонт, который пытается уберечь самое для себя дорогое, что осталось после того, как его собственный, персональный мир рухнул под тяжеловесными откровениями Тьмы.
Уберечь - это всегда сложная задача, задача не для того, чья голова раскалывается от боли, не для того, кого уже вряд ли можно назвать хозяином самому себе. Не ему ввязываться в эту игру, в которой читают по лицам и взглядам, пытаясь узнать сокровенные мысли; игру, в которой лгут, защищая правду и обманывают, пытаясь спасти. Но разве у него был выбор? И о чём говорить ему теперь, ему, по собственной воле ввязавшемуся в эту игру? Рассказать сидящей напротив девушке о судьбе Уго? О всех его многочисленных братьях и сестрах, за которыми он ухаживал и которые стали причиной такой трепетной заботы о маленьком мальчике со стороны катако? Это достаточно обычная тема? Достаточно нормальная? Или попросить Эйлу рассказать о прошлом, что не даёт ей покоя, разбуженное видами Праги. Истории вампира, прожившего на земле ни одно столетие... Сможет ли прошлое усыпить чуткую внимательность Эйлы? Ему нужно переиграть её в этой игре, нужно во что бы то ни стало, иначе она ни за что не сделает того, ради чего они сюда прилетели.
Гонт затаил дыхание, услышав последний вопрос девушки. Похоже, о легких темах оставалось только молчать. И что ему делать теперь? Сказать правду? Не моет быть и речи. Перевести тему? Эйла не настолько глупа, чтобы этот манёвр не вызвал новой волны вопросов и, что ещё хуже, подозрений.
- Я бы и сам, наверное, хотел знать. У меня нет для этого объяснений. Всё то, что случилось... Ожившие, воскресшие... - Мужчина сел прямо, не отводя взгляда от вампира. Она не должна почувствовать обмана, а это значит, что нельзя отводить глаз и откровенно врать. Это значит, что нужно, подобно цирковому артисту под цветастым куполом, осторожно двигаться вперед по узкому тросу полуправды, уповая на то, что ему удастся пройти до конца, не сорвавшись в бездну очевидной лжи. - У меня нет для этого объяснений, как, наверняка, нет их ни у кого. В новостях говорили не меньше, чем я знаю сам. Они называют это чудом. Я с ними согласен. - Гонт вздохнул. - И у меня нет другого объяснения. Понимаю, для тебя этого может быть мало, но не забывай кто я такой. В той или иной степени, но бывших священников не бывает. Вся наша вера, по сути, основывается на ожидании чуда. Мы верим в возможность чуда и когда оно происходит - принимаем его. В Чикаго произошло именно это. Всё, что я помню - огонь и Голос, который говорил мне, что мне нечего бояться, что было потом - как во тьме. - Нэйтан улыбнулся, сам не веря в то, что ему это удалось. - Дальше я и сам всё узнавал из новостей, я ведь пришел в себя только потом, в больнице.
Правда, перемешенная с ложью - блюдо, которое мы особенно часто подаем тем, кто нам дороги.
Тёмные, притягательный глаза вампира завораживали, не давая сконцентрироваться на том, что он говорил, головная боль мешала не хуже и скрипач, что поднял свой смычок, готовясь опять наполнить зал рыдающими звуками скрипки указывали на одно - нужно менять тему, в таких условиях роль циркового артиста слишком сложна.
- Если это снова будет Дворжак - я волком взвою. Я и забыл как трепетно чехи относятся ко всему своему. - Гонт бросил недовольный взгляд, отыскивая официанта, готовясь потребовать счет. - Если ты закончила - мы могли бы прогуляться. В такое время уличных музыкантов уже не встретишь. Так что никакого Дворжака, а только та Прага, которую я люблю. - Нэйтан посмотрел на девушку - Согласна?

Гонт не врал: он любил Прагу. Любил её узкие мощёные брусчаткой улицы, яркие домики, с нарисованными на них вывесками и красной черепицей, острые шпили соборов, тянущихся в небо, арки мостов над говорливой Влатвой, любил, потому что невозможно было не влюбится в этот город, побывав в нём мальчишкой, а, влюбившись, уже не возможно было его разлюбить. Прага была для него сказкой, из далекого детства, сказкой , не омрачённой, как родной Брно, тяжелыми воспоминаниями, сказкой, особенно дорогой от того, чтобы была едва ли не единственной в его жизни и сейчас, поднимаясь по широким ступеням старой замковой лестницы, ведущей к смотровым площадкам Сатарого Града, Гонт вдруг понял, что его головная боль ослабла и чужак, засевший в нём, притаился, давая возможность не расплачиваться болезненной вспышкой за каждый глубокий вдох.
- Обычно здесь не протолкнуться было от туристов, но в последнее время с туристами туго. - Гонт усмехнулся. - Наверное, Лурд надолго подпортил жизнь турагенствам по всей Европе. Хотя, едва ли это для нас это большое неудобство, верно?
Мужчина посмотрел на Эйлу. Ночная тьма, которую не могли разогнать фонари, большие кованные фонари, вмонтированные в стены, не давала хорошо рассмотреть её лицо. Место сменилось, но игра продолжалось. Главное - не дать Эйле узнать слишком многого.
- Ты редко рассказывала мне о своём прошлом. Когда ты была здесь первый раз?

Сколько бы внутренний покой Эйлы ни терзали тревоги и беспокойства, сколько бы нахлынувшие воспоминания ни пытались разбудить разрушительное чувство вины, она не оставляла им ни единого шанса, когда находила равновесие где-то внутри себя, боясь, что всё очарование сказочных моментов тут же лопнет, как огромный мыльный пузырь, стоит ей на секунду поддаться, не поверить, уловить где-то фальшь и заметить обман. Слова Нэйтана возымели успех – она пообещала себе перестать искать во всём происходящем скрытый смысл, так и не признавшись в своём страхе, смирилась, успокоив себя тем, что уже не один месяц она живёт в постоянном ожидании чего-то ужасного и боязнь потерять, а вместе с ней и стремление быть ближе, а не просто быть рядом, превратились в навязчивую непреходящую идею, которую необходимо время от времени усмирять. Ей помогало держаться на плаву установленное между ними доверие. Да, она изматывала себя, но никогда не доводила до отчаянья, у неё не было необходимости разрываться между двумя состояниями, играя в бесконечное «верю-не-верю», внутренняя привязанность всё равно брала своё. И Эйла верила. Отдёргивала себя, пыталась отделаться от этого влияния, по старой привычке признавала её как слабость, порой, вспыхивая, злилась на саму себя, но продолжала верить. Понимание, которое им когда-то удалось выстроить, трогательные и безыскусные признания, которые Эйла смогла отыскать в своём оплавленном горечью сердце, умение Нэйтана убеждать, его непоколебимое упорство стали той благодатной почвой, на которой взросло нечто, чему было трудно подобрать какое-либо описание, не прибегая к помощи пафосных, едва ли значащих что-то на самом деле слов, до того исковерканных глубокими смыслами писателей и банальными рифмами поэтов, что первоначальный их посыл остался лишь в памяти далёкого прошлого. Единственное, что Эйла точно знала и в чём могла признаться себе без малейшего колебания, было чёткое понимание того, что она не желает возвращаться к своей прошлой жизни, что только сейчас её жизнь по-настоящему началась – это было то прекрасное мгновение, которое хотелось остановить, запомнить и сохранить в неизменном состоянии на долгие-долгие годы.
Эйла глубоко вдохнула, наполняя лёгкие прохладным ночным воздухом. Даже сейчас, спустя столько лет, она вспоминала запахи, которые раньше кружились над этим городом, внося собственный вклад в создание общей неуловимой атмосферы нереальности всего происходящего вокруг. Сейчас от этого остался лишь тусклый аромат пыли и запах древнего, потрескавшегося от времени камня. Она рассеянно глядела на тёмные силуэты многочисленных башен, на яркие при свете дня, а теперь погруженные в полумрак крыши домов, поблескивающие от мерцающих огней флагштоки, нарядные фасады старинных зданий и их сверкающие позолотой окна, растворялась в окружающей её красоте, такой близкой и такой далёкой, как никогда. Прага больше не была гравюрой в черно-серых тонах, тени не толпились за каждым углом и не взвивался вверх свинцовым туманом дым от костров, но по-прежнему она оставалась городом, упрятанным в медовую каплю янтаря, городом, которым по каким-то необъяснимым причинам дарил свет изнутри.
Услышав вопрос Нэйтана, Эйла вздохнула и отвела взгляд.
- Из меня никудышный рассказчик, особенно, когда дело касается моего прошлого. Но, если ты хочешь знать… - женская рука, затянутая в чёрную кожаную перчатку, скользнула под локоть мужчины. – Первый раз я оказалась здесь в тысяча шестьсот семьдесят втором году. Для меня это был трудный период. Время перемен, побег от прошлого… - она усмехнулась, глядя куда-то перед собой. – Но и здесь тогда всё было не так уж ярко и красочно. Не Средневековье, конечно, но приятного всё равно мало. Хотя, Прага давала мне тоже, что и даёт теперь. Красивую иллюзию. Обманчивую, но осязаемую реальность. Но, ты ведь не это хотел от меня услышать?
Девушка остановилась, повернулась лицом к мужчине.
- Тысяча шестьсот семьдесят второй. Двенадцать лет потребовалось для того, чтобы попытаться забыть о предательстве и обуздать саму себя. Я сдалась. Мне не хватило сил, и потому я приехала в Прагу. У меня никогда не получалось отпускать, - Эйла попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то сгладить излишнюю напряжённость, но улыбка вышла сдержанной и грустной. Воспоминания, теперь совсем иного характера, нахлынули неожиданной волной, ударили, вынуждая поднять взволнованный взгляд. Тёмные широко распахнутые глаза предательски выдали всю сокрытую внутри боль, пальцы Эйлы чуть сильнее обычного сжались на мужском предплечье. – Я не могу потерять тебя, Нэйтан. Я не вынесу этого. В Чикаго… я так испугалась. Эти взрывы, огонь, умирающие люди… Мне казалось, что я сойду с ума. Никто толком ничего не мог сказать, всё полыхало, внутрь никого не пускали… - слова застревали в горле, срываясь с губ бессвязным шёпотом. – Мне следовало быть с тобой, но я не смогла сделать даже этого.

Слова Эйлы неожиданно больно хлестнули по сердцу, которое, как Гонту всегда думалось, не могло, просто не умело откликаться на подобные заявления. Разучилось. Давным-давно, когда ещё не было никакого мистера Гонта – священника, политика, Мессии, а был маленький мальчик, едва ли старше Дэвида, мальчик, который очень быстро понял, что подобных слов ему ждать не от кого и потому переставшего их ждать вовсе.
«Мне следовало быть с тобой. Я не могу тебя потерять…» Сейчас же, когда эти слова настигли его, наконец-то прорвавшись через столько лет, Гонт не знал, что делать с ними, как не знают, что делать со смертельно и неизлечимо больным ребёнком, мучающимся от немыслимой боли. Это признание и было таким: вымученным, выстраданным, по-детски слабым, да и каким оно ещё могло получиться? Произнесенное многовековым вампиром человеку, одержимому Тьмой оно могло быть только таким.
Слишком поздно, Эйла. И для меня и для тебя. – Нэйтан перевел взгляд с лица девушки на город, раскинувшийся внизу. Прагу всегда считали городом-сказкой, волшебством, воплощенным в камне, вот только даже всего этого волшебства не хватило бы для того, чтобы хоть что-то изменить в паре, стоявшей сейчас на смотровой площадке: она – та, что готова дать ему многое, он – тот, кто не сможет это принять.
- Не думай об этом. – Гонт глубоко вдохнул, втягивая в легкие холодный ночной воздух. – Ты была настолько близко, насколько могла. Да и окажись ты там… - Нэйтан осёкся, не желая продолжать вслух. Что тогда произошло бы? Ты бы погибла? Скорее всего. Гонт сомневался в том, что Тьма стала бы защищать Эйлу, как защищала его самого и вряд ли, когда дело дошло бы до воскрешения, среди чудом оживших оказалась бы ещё и девушка-вампир. Да и разве эта короткая отсрочка в два дня, данная Тьмой, не была, среди прочего, дана ему ещё и потому, что представляла собой прекрасный повод избавиться от Эйлы – от того немногого, что заставляло его, сломанного, поверженного, уничтоженного и великим обманом и крушением своей веры, бороться с непомерно могучим врагом, пожирающим мир? Нэйтан полагал, что так оно и было. – Там ты ничем не смогла бы помочь, а вот твоя смерть могла мне навредить слишком сильно.
Гонт усмехнулся, осознав парадоксальный факт: ему, проповеднику, за которым шли толпы прихожан, оратору, который умел говорить так, что переубеждал даже самых гневных оппонентов, сейчас совершенно не хватало слов ни для того, чтобы объяснить Эйле что он чувствует сам, ни для того, что направить её собственные чувства в нужное ему русло.
- Пустое, Эйла. Нет причин для тревог. Если я смог уцелеть в море огня, то, значит, не так уж и просто мне будет причинить вред. Наверное, теперь я самое защищенное существо на этой планете. И я был бы совсем не против, чтобы это было не так, чтобы нашлась сила, способная…
Мужчина резко оборвал нить рассуждений, опасаясь, что его внимательная спутница заметит что-то, что сможет его выдать: нет, она не должна узнать о том, что сейчас, на этой смотровой площадке на самом деле стоят на двое, а трое и то, что один из этих троих невидим совсем не делает его неважным или незначимым. Это он, этот невидимка, диктует теперь правила, это из-за него они оказались в Праге и должны будут отправится дальше, пока ещё есть время.
- Нам надо возвращаться. Как бы не был хорош Уго в роли няньки, Дэвид слишком привязан к тебе, чтобы долго довольствоваться такой заменой.
Гонт снова посмотрел на девушку.
- И я его понимаю.

Снова тихий рёв двигателя и мельтешение деревьев за окнами автомобиля. Яркий утренний свет бил в автомобильные стекла так, что, казалось, будто-то само солнце поставило себе целью осветить каждый уголок машины, каждую черточку на лице пассажиров, каждый едва заметный штрих. И в этом ярком свете мир виделся Гонту до того резким и четким, что смотреть на него было больно.
Нэйтан прикрыл глаза, жалея о том, что ночью ему так и не удалось выспаться, как, впрочем и Уго – верный катако устроил ночное дежурство под дверями его номера, хоть наутро и упорно всё отрицал.
- Птичка! Смотри! Птичка полетела. Там! Высоко!
Звонкий мальчишеский голос впился невидимой острой иглой в мозг, вызывая очередной приступ боли.
Любопытная же мы компания: Мессия, вампир, катако и ребёнок без роду и племени. Четверо. Кто там верил, что четыре – это плохое число? Китайцы? Японцы? Не так уж и важно. Четверка легко превратиться в тройку. Сегодня.

Порой ей казалось, что она что-то упускает. Смотрит и не видит самого главного. И из-за этого превращается в дёрганную и нервную истеричку, постоянно несущую какой-то несусветный бред, становится беспомощной и жалкой, едва ли способной произнести пару фраз и не сорваться при этом в лихорадочный раж бессвязных эмоций. Порой она понимала, что это всё не для неё, что ей нет здесь места, и в этом тоже была изрядная доля правды. Сейчас, остывая и постепенно возвращаясь к своему привычному состоянию холодной собранности, Эйла невольно вспоминала слова Инграма, который знал её не хуже Нэйтана, вспоминала и его взгляды, в которых читались сожаление и искреннее непонимание, и не могла отделаться от мысли, что в чём-то всё же ангел был прав. Она слабела и становилась уязвимой, теперь ей были необходимы успокаивающие слова, она искала прощения за то, что когда-то совершила и за то, что не совершала вовсе, потому что заранее считала себя неправой. Или потому что теперь она была не одна и несла ответ не только за саму себя?
Эйла вздохнула. Нэйтан был прав. Пустое. Незачем тревожить его по таким пустякам, как и незачем было ему знать о её внутренних переживаниях. Чем она могла помочь ему – всеми признанному Мессии, человеку, способному возвращать людей из царства мёртвых, бывшему священнику, каким-то чудом разглядевшему в ней что-то помимо жуткого кровососа, унёсшего жизни сотен людей? Она только и может, что попусту отвлекать, придумывая себе несуществующие проблемы и потом растерянно не находить для них решения, превращаясь в обузу и для Нэйтана, и для самой себя.
Она мимолётно улыбнулась, едва позволив улыбке коснуться губ. Слова Нэйтана поселили в ней ещё большую тревогу, но уже иного толка. Она боялась за него, но не хотела, чтобы ему приходилось думать ещё и о её беспокойствах тоже. В последний раз Эйла бросила взгляд на засыпающий в ночной тишине город.
- Конечно. Возвращаемся, - она посмотрела на мужчину, вновь улыбнулась. – Ты во многом прав. Я буду держать себя в руках.

Утро выдалось суматошным и нервным. Раньше Эйле никогда не приходилось бегать по гостиничному номеру, отыскивая в самых неожиданных местах детские игрушки и книжки, собирая разбросанное по полу содержимое косметички, до которой вчера сумел добраться Дэвид, и радуясь тому, что ему хватило ума не попробовать что-нибудь на вкус. Следующие полчаса она пыталась собрать неугомонного малыша, который всё никак не хотел просыпаться и недовольно хныкал, покрываясь мурашками от прохладных прикосновений её рук. Однако, и на этом ничего не закончилось – стоило ей отвлечься и повернуться к зеркалу, как собранный, умытый и причёсанный малыш вновь превратился в взлохмаченного и замыленного мальчишку, которого пришлось по новой отправлять в ванную и переодевать в чистый костюмчик. За двадцать минут до выхода Эйла с ужасом поняла две вещи: во-первых, она до сих пор была, мягко говоря, в состоянии сборов, о чём свидетельствовали наспех сколотые на затылке волосы и запахнутый на талии чёрный кружевной пеньюар, во-вторых, Дэвиду требовался завтрак, и это совершенно вылетело у неё из головы. К счастью, всё закончилось благополучно – ребёнок был доволен и сыт, все вещи были собраны и ничто в облике Эйлы не говорило о том, что последние пару часов выдались для неё поистине кошмарными.
Улыбаясь, она тихо переговаривалась с Дэвидом, впечатлённым открывающимся видом из окна. Всё вызывало у него интерес, всему он хотел найти объяснение, везде ему требовалось внимание Эйлы. И она с радостью отзывалась на его призывы, смеялась, ласково подставляла руки, позволяя ему чувствовать себя любимым и защищенным, даже не смотря на отсутствие между ними кровного родства.
- Ничего себе! Да там целая стая таких птичек! Видишь, сколько за той маленькой полетело? – Эйла выглянула в окно, указав малышу на вспорхнувшую с дерева стаю птиц. – Как думаешь, куда они собрались?
- На юг! Там тепло, - Дэвид обернулся и взглянул на Эйлу. Она рассмеялась и быстро поцеловала его в нос.
- Всё ты у меня знаешь.
Мальчик вернулся к прежнему занятию, Эйла, понаблюдав за ним ещё какое-то время, взглянула на Нэйтана. Ей было интересно, о чём думает он и что терзает его, заставляя проделывать такой сложный маршрут и возвращаться в город своего детства. Что он там надеется отыскать и будет ли там место ей? Из всех вопросов, теснящихся в её голове, она выбрала тот, что лежал у самой поверхности, и не требовал многосложных ответов:
- Мы надолго задержимся в Брно?

Гонт открыл глаза и чуть повернулся к своей спутнице.
- Думаю, нам нужно будет задержаться на несколько недель. - Говорить приходилось осторожно подбирая слова. Проницательность Эйлы легко смогла бы раскусить любую очевидную ложь и, хотя, Нэйтан понимал, что уже через несколько часов ему, так или иначе, но придётся рассказать хотя бы часть правды, тревожить девушку раньше времени он не хотел. Желание побыть хотя бы еще немного в покое, делая вид, что у него, как и у любого человека, есть в запасе не день и не два, было сильнее осознания глупости этого же желания. - Это хорошее место. Безопасное. И для нас. И для него. - Мужчина посмотрел на ребёнка и снова перевёл взгляд на Эйлу. - Мы слишком давно были в центре всеобщего внимания. Не знаю как ты, но я от него устал. А в Брно нас вряд ли станут искать. Не тот масштаб города. - Гонт усмехнулся, вспомнив, как ещё совсем мальчишкой, он, спрятавшись за большим креслом, в библиотеке, с восхищением рассматривал старый атлас, настолько большой, что не мог даже удержать его в своих детских руках. Страны и континенты, моря и океаны и среди всего этого, едва заметной точкой - Прага, куда уж до маленького Брно... - Тоже, ведь, достоинство.

К большому особняку под темно-красной черепичной крышей они подъехали после полудня. Гонт, ещё издали увидев среди деревьев мелькание белых пятен стен, невольно нахмурился, чувствуя, как сердце его стало биться чаще. Воспоминания взвились в голове непрошеным растревоженным роем и Нэйтан, оказавшись перед тяжелой кованной калиткой впервые за почти пятнадцать лет, на мгновение даже забыл о том, почему и с кем он сюда приехал, рассматривая дом, который никогда не считал полностью своим.
Нео-борочный особняк, широкая гравийная дорожка, ведущая к массивным дверям, зеленая крона садовых деревьев, раскинувшаяся за домом, с боку - край одноэтажного, маленького, словно игрушечного, домика садовника. Большие окна в прямоугольном обрамлении удивленно таращатся, словно узнали своего законно владельца, который, однажды, уже предал свое родовое гнездо, продав его почти за бесценок. Тогда это казалось верным и правильным решением, не просто решением - необходимостью. Он ненавидел всё в этом доме: каждую ступеньку, каждый кирпич, каждый гвоздь. Этот особняк был для него словно камень на шее, что тянул и тянул вниз, глубоко, в прошлое, в которое он не хотел возвращаться, к воспоминаниям, которые он старался забыть и когда он, Нэйтан, поставил последнюю подпись на документе, когда понял, что больше его ничто не связывает с тем человеком, что звался его отцом, только тогда он почувствовал, что, наконец-то, избавился от тяжелой ноши, губительного веса которой даже и сам до конца не осознавал. В правильности принятого решения он не сомневался ни тогда, ни потом, словно забыв на долгие годы и о особняке под тёмно-красной черепичной крышей, и о его владельце, и маленьком мальчике, живущем когда-то здесь. Все это было понятно, логично, объяснимо и потому вдвойне странным было то, что он, неожиданно даже для самого себя, вдруг решил вновь выкупить этот дом. Не было ни слезливой ностальгии, ни снов о детстве, ни твёрдого расчёта, просто в один из дней он понял, что должен это сделать: купить дом, в котором был рожден, дом, в котором погибла его мать, дом, где жило три поколения Гонтов, дом, который был по другую сторону океана, в Чехии, в маленьком провинциальном Брно и этот дом был куплен.
Предчувствовал? Может быть.
Гонт толкнул калитку, шагнул на гравийную дорожку и, заметив в окне первого этажа мелькнувший силуэт, повернулся к Эйле.
- Добро пожаловать в моё родовое гнездо. Я распорядился подготовить комнаты, но не рассчитывай на многое. Здесь давно никто не жил, а экономка тут без году неделя. - Мужчина придержал калитку, пропуская вперед нагруженного чемоданами катако и глянул на Дэвида, с любопытством таращевшегося на дом. - Знаю, не слишком похоже на весёлое место, но за домом есть сад с самыми вкусными яблоками на свете. По крайней мере, лет тридцать назад они ими точно были. Стоит проверить, как думаешь?

Ответ несколько обескуражил, Эйла чуть нахмурилась, испытывая противоречивые чувства. С одной стороны, это была радость – после тягостных дней, омрачённых невесть откуда взявшимися бедствиями, которые не думали заканчиваться и выползали в самый неожиданный момент, благополучно приводя к срыву всех намеченных планов, поездка в небольшой чешский городок была настоящим подарком судьбы. Она так и не смогла привыкнуть ко всеобщей суете и вечной шумихе, сопровождавших их повсюду и лишавших всяких шансов на спокойствие и уединённость, не могла перестать ненавидеть людей, решавших за них, сколько часов будут длиться их встречи, не знала, как ей справиться с безжалостной реальностью, всё чаще рисовавшей перспективы безрадостного будущего, в котором ей попросту не найдётся места, и она задохнётся в замкнутых стенах лабиринта, без надежды когда-нибудь вырваться вновь и обрести крупицу того дерзкого свободолюбия, что неуёмным жаром пылало в её крови всякий раз, когда возникала необходимость сорваться с места и где-то там, в неведомых краях, обрести что-то новое, дорогое и сердцу, и разуму. Но теперь ей впервые хотелось сделать это не одной: одинокое скитание претило и стало чем-то чужеродным, она болезненно воспринимала известия о любых расставаниях и не знала меры в своей тоске, красочно использовала всю палитру своих ярких эмоций, переходя от бессильного гнева к отчаянной опустошенности до тех пор, пока окончательно не выматывала себя. Да, она давно ждала этой поездки, так давно, что теперь не могла поверить в то, что это наконец-то случилось. Ей нужно было собраться, наконец-то стереть с лица это удивлённое выражение, приправленное скованным беспокойством и настороженностью, перестать искать во всём подвох. Эйла знала – сейчас, именно в эту минуту, она счастлива, и готова была отдать всё за то, чтобы это ощущение не покидало её.
«Знаешь ли ты, как я сильно нуждаюсь в тебе? Чувствуешь ли, что моя привязанность с каждым днём становится всё крепче? Понимаешь ли, что, единожды доверившись тебе, я собственноручно подписала себе смертный приговор? Ты стал моим смыслом, моей жизнью, моим всем», - она медленно кивнула, давая понять, что приняла во внимание его слова, не торопясь отводить свой взгляд. Внезапно захотелось многое рассказать из того, что она никогда не говорила никому, но теперь чувствовала свою готовность поделиться и тем малым, что ещё осталось. Но не сейчас. Опять не то место, не то время.
Эйла мимолётно улыбнулась и вновь выглянула в окно. Бесконечная лента дорог вплеталась в золотистое марево пылающей огнём листвы деревьев, пролетала мимо невесомым полотном, подстёгиваемым своенравным ветром. Небо было чище лазури, оно сверкало, поддёрнутое невидимым свечением откуда-то изнутри. Казалось, что строгая осень позаимствовала несколько тюбиков с яркой гуашью у непоседливого лета, взяла в руки самую большую кисть и раскрасила ею каждый уголок скромного мира, каждой новой каплей краски вдыхая в него жизнь. Дэвид тоже был впечатлен - Эйла, затаив дыхание, ловила каждый его восхищённый взгляд, едва удерживая себя от, чтобы не присоединиться к его беззаботному смеху, и довольствовалась тёплой улыбкой. Этот мальчик был особенным. Она убережёт его ото всех бед и невзгод, что ещё только встретятся ему на пути. Крохотные детские пальчики крепко сжали женскую ладонь, словно почувствовав, о чём думает Эйла. Она расслабленно откинулась на спинку сидения и прикрыла глаза.

- Так, значит, вот где всё начиналось? – улыбнувшись, Эйла перевела не скрывавший интереса взгляд на возвышающийся посреди широкого двора особняк. – Честно сказать, мне не терпится подойти поближе и рассмотреть всё, как следует. Не беспокойся, - девушка ступила следом за Нэйтаном на дорожку, придерживая за руку повеселевшего Дэвида. – Нам и не потребуется многое. Ты сказал, пару недель? – она прошла вперёд и обернулась, пожав плечами. – Думаю, нам будет вполне достаточно того, что есть. Так даже лучше. И ты знаешь, что я испытываю слабость к местам с историей, - Эйла посмотрела на Дэвида, уже во всю кивающего и распыляющегося нетерпеливыми «да-да-да!» ответом на вопрос Нэйтана. – Но сначала заглянем в дом, хорошо? Потом, обещаю, отправимся на прогулку по саду.
- А Уго с собой возьмём?
Эйла недовольно фыркнула, просверлив спину катако испепеляющим взглядом, но, спохватившись, быстро кивнула:
- Конечно, милый. А теперь, идём. Над надо осмотреться, - девушка обернулась, ожидая, когда с ними поравняется Нэйтан. Как только он подошёл, улыбнулась, ловко подхватив его под руку. – Хочу, чтобы мы вошли вместе. Как…настоящая семья? – полувпоросительно-полуутвердительно проговорила она, подняв взгляд на мужчину. Чувствуя себя неожиданно смущённой, Эйла, однако, не торопилась продолжать путь, чтобы хоть как-то сгладить поселившуюся неловкость. Медленно её губы растянулись в нежной, немного растерянной улыбке, словно сама она удивлялась своим словам, но ничего не могла с этим поделать. Она смотрела в глаза Нэйтана, пытаясь прочесть в них отражение волнующих его мыслей, и продолжала:
– Я счастлива, что мы оказались здесь. Счастлива, как никогда. Спасибо тебе. За всё.

- Я рад, что тебе здесь нравится. Надеюсь, это место тебя не разочарует. - Нэйтан глянул на женскую руку, легшую на сгиб его локтя и поспешно перевёл взгляд на распахнувшуюся входную дверь, радуясь расторопности экономки, чьё появление избавило его от необходимости отвечать Эйле на слова о настоящей семье. Он и сам чувствовал это, не мог не чувствовать, уж слишком очевидна была картина, участниками которой все они были: мужчина, ведущий под руку женщину - хозяин и хозяйка старого особняка, не иначе как вернувшиеся из долгого путешествия, мальчик - не иначе как сын, то и дело озирающийся на массивную фигуру то ли охранника, то ли водителя, что нес чемоданы за парой - идиллия, что, как и всякая другая идиллия, была всего лишь иллюзией. - Но какой желанной... Нет! Нужно позаботится ещё о слишком многом, нельзя раскисать.
- Добро пожаловать. - Экономка, седовласая женщина под шестьдесят, в черном строгом платье, приветственно чуть наклонила голову и, разом охватив взглядом всю подошедшую к ней группу, обратилась уже только к Гонту, выговаривая слова с той тщательной медлительностью, которая безошибочно свидетельствовала о том, что говорила экономка на неродном языке. Впрочем, её английский был почти безукоризнен. - Ваши пожелания выполнены. Жилые комнаты для вас подготовлены. Распорядитесь подавать обед?
- Распоряжусь. - Гонт, даже сам не заметив, сделал глубокий вдох, словно пловец, перед прыжком в ледяную вод, и переступил порог родительского дома. Просторное светлое фойе, широкая деревянная лестница с деревянными перилами, солнечный свет, бьющий из полукруглых небольших окон, расположенных вверху и украшенных витражами. Нэйтан остановился возле первой ступени. Что там сказала Эйла? Вот, где всё началось? Знала бы она, насколько она была права. Вот он - дом, где всё началось. Вот массивная парадная дверь, которая захлопнулась за своим молодым хозяином, так и не пожелавшим вступить в права обладания, захлопнулась с оглушительно громким стуком, знаменующим начало новой жизни. Вот лестница с резными балясинами, за которые было удобно прятаться худому испуганному мальчишке, когда он, услышав рокот автомобиля, пробирался сюда, чтобы исподтишка, карем глаза увидеть грозное божество, страшного могучего великана - собственного отца, прикатившего домой и там, глядя украдкой, понять, насколько сильно зло и пьяно это божество и стоит ли запереться в своей комнате и не высовываться или будет лучше спрятаться надежнее, например, в домике старого садовника. Вот и отцовский кабинет, с его книжными шкафами, кожаными креслами, всегда занавешенными окнами, камином и женской фотографией на каминной полке. Из памяти, далёким эхом - звук пощечин, хриплый яростный рык "Ты - моё проклятие! Ты её убил!". Дом, где всё начиналось... Лестницы, двери, комнаты, диваны, кровати, шкафы - история, заключенная в вещах и кто разберет, где именно её начало? Может быть в подвалах, там, где когда-то нанятый строитель заложил в фундамент первый камень? Или, может, в той комнате на втором этаже, уютной, просторной комнате, в которую его никогда не пускали, комнате, под окнами которой была подъездная дорожка с твердой, утрамбованной, усыпанной щебнем землей, на которой, больше чем тридцать лет назад распростерлось мертвое женское тело с живым новорожденным, молча таращимся на небо в колыбели из уже коченеющих рук...
Гонт вздрогнул, сообразив, что его о чем-то только что спросили и, усмехнусь, посмотрел на экономку:
- Что?
- Где подавать обед? - Женщина, с невозмутимостью, свойственной любой хорошо вымуштрованной прислуге, повторила свой вопрос. - В парадной столовой или в малой?
- В малой. - Гонт перевел взгляд на Эйлу. Нельзя думать о прошлом. Прошлое, будущее - ещё одна иллюзия, нельзя давать Эйле повод насторожиться. Здесь слишком много воспоминаний. Лучше пока убраться отсюда. Пока не привыкну. - Хватит с нас официоза. Обычный семейный обед, так? Но, сначала, обещанный сад. Дэвид, не отставай. Уго, вверяю тебя заботам пани Горак.
Нэйтан, увлекая за собой девушку, быстро поднялся по ступеням, уверенно прошел дальше, миновал комнату, видимо, когда-то служившую для приёма гостей, толкнул высокие застеклённые двери, вышел на террасу, ведущую в сад и сделал глубокий вдох. В прогретом теплым осеннем светом воздухе витали запахи увядающей зелени и перезрелых яблок.
Гонт посмотрел на свою спутницу.
- Идём? Прогулки перед обедом полезны для аппетита, а тебе, как хозяйке, не помешает сразу осмотреть все свои владения.

Дома, подобные этому, всегда казались Эйле сосредоточением неподдающихся пониманию сил, питающих тонны камня, бетона и дерева и объединяющих их в единый живой организм, хранящий в каждом своём закутке и тёмном уголке рассыпанное конфетти из воспоминаний. В таких местах нужно было обращаться в слух, улавливая сонное дыхание хранивших долгое молчание комнат, прислушиваясь к скрипу поющей на разные лады древесины и лёгкому дрожанию звонко смеющихся стёкол в широких объятиях рам. Стены сами поведают историю, раскроют её узорами на обоях, сплетут в рисунок из витража и выложат её пылинками, танцующими в золотистых лучах солнечного света. Остаётся только смотреть, подмечать детали, менять ракурс и снова смотреть, выискивать подсказки, словно это какая-то увлекательная игра.
Широкий холл был весь наполнен светом, он словно бы искрился откуда-то изнутри. Непривычно ярко, пространство вокруг казалось безграничным и переполненным воздухом. Эйла с интересом оглядывалась, охватывая взглядом всё и сразу, на какое-то мгновение мысленно возвратившись в свой семейный лондонский особняк, и сравнивала. Тёмный, угрюмый, мрачный он идеально подходил под описание страшного логова вампиров, коим он и являлся на самом деле. Большое количество испускающих тускло-жёлтое сияние ламп, тяжёлые портьеры из плотной ткани, коричнево-чёрная отделка искусно подобранной древесины, соответствующие настроению своей хозяйки цвета: рассыпчатые кофейные оттенки, уходящие в глубокие тёмные тона, вкрапления сверкающей бронзы, неизменно бордовые и карминовые брызги на бархатных гобеленах. Здесь всё было иначе, и именно это ей нравилось больше всего. Эйла посмотрела на Нэйтана, наблюдая за тем, как он медленно погружается в лабиринты воспоминаний, прекрасно понимая, что в этих стенах его неизбежно будут преследовать видения из прошлого, и хотела было уже что-то сказать, чтобы привлечь его внимание, но экономка её опередила. Не сразу, но всё же он вернулся в реальность. Эйла улыбнулась, встречая его взгляд. Всё шло своим чередом – плавно, мягко, успокаивающе. С каждой секундой волнение отступало, подозрительность рассеивалась, словно предрассветный туман.
Они вышли в сад, девушка глубоко вдохнула, напитывая лёгкие прогретым воздухом, и отбросила за спину прядь волос, потревоженных лёгким порывом ветра:
- Конечно, идём, - короткий ответ, улыбка, быстрый внимательный взгляд. Все пережитые трудности казались далёкими, утерянными в каком-то другом измерении сотни тысяч лет тому назад. А, может быть, их и не было вовсе? Сейчас в это просто хотелось слепо верить. – Хозяйке? – она улыбнулась, невольно качнув головой, и шагнула на садовую дорожку. – В этом доме к этому будет непросто привыкнуть, - Эйла обернулась через плечо, разглядывая остающееся позади здание. – Если быть точнее, я не уверена, что дом примет меня. Вот ты – другое дело. У тебя есть все необходимые права законного наследника. Уверена, ты ещё почувствуешь это.  Со старинными особняками всегда происходит именно так. Они ценят кровное родство.
Девушка, щурясь от яркого осеннего солнца, взглянула на торопливо семенящего впереди Дэвида уже вовсю высматривающего среди многочисленных деревьев стройные стволы яблонь. Удавалось ему это, конечно же, с трудом.
- Дэвид, постой, - Эйла чуть прибавила шагу и приблизилась к мальчику. – Смотри, - девушка наклонилась, отвела рукой в сторону невысокие стебли трав и указала на лежащее на земле яблоко, взглянув на малыша. – Не это ли ты искал?
Дэвид, залившись радостным смехом, захлопал в ладоши.
- А там ещё одно. Видишь? – Эйла выпрямилась, наблюдая за тем, как мальчик пробирается к заветному фрукту, и, подняв взгляд на яблоню, дотянулась до ветки, усыпанной спелыми ярко-зелёными плодами. Один из них упал в раскрытую девичью ладонь, она, сжав его в руке, подошла к Нэйтану. – Прекрасный сад. Дэвиду здесь нравится. И мне тоже. И, кстати говоря, о яблоках, - Эйла, раскрыв ладонь, протянула мужчине только что сорванный плод, сверкающий идеально закруглёнными зелёными боками. – Может быть, тебе захочется вспомнить и что-нибудь мне рассказать. Ты знаешь - я всегда рядом.

- Я плохо помню своё детство. - Ложь, глядя в глаза. Маленькое дополнение к той лжи, которую он уже говорил ей и ещё скажет. Крохотная капля в огромную, глубокую, почти до краёв наполненную чашу. И, кто знает, какая капля окажется последней, той самой, что переполнит чашу эйлиного доверяя. Но иначе нельзя. - Меня отдали в школу-пансион в шесть лет и сюда я почти не возвращался, а потом и вовсе уехал. Так что у меня не так уж и много воспоминаний об этом доме.
Ему не хотелось ей врать. Он никогда не любил лгать, но в этот раз дело было не принципах и правилах, дело было в чём-то большем и более глубоком, связанном с Эйлой, в чём-то, чему не было места ни в этом обреченном на смерть мире, ни в его, поглощенной Тьмой душе. Так зачем пытаться нарушить хрупкое, пусть и выстроенное на лжи равновесие? Зачем превращать для Эйлы этот особняк из места, которое было ему домом, в место, которое было ему и тюрьмой и пыточной камерой?
Нэйтан огляделся, осматривая сад. Взгляд его упал на выглядывающий из-за кустов черёмухи белый угол домика садовника.
- Хотя, кое-что, всё-таки, помню. Вон там, - Гонт чуть махнул головой в сторону домика. - жил наш садовник. Старик-словак. Одинокий. Наверное, я был ему как внук, по крайней мере, возился он со мной точно как родной дед. Знаешь, я даже хотел сбежать с ним в Африку. - На губах Нэйтана мелькнула блеклая улыбка и он посмотрел на Дэвида, подпрыгивающего на месте, пытающегося дотянутся до большого красного яблока, висящего намного выше того уровня, до которого могла дотянуться детская ручка. - Все мальчишки когда-нибудь мечтают сбежать в Африку и Ян казался мне лучшей кандидатурой в спутники. Правда, до поры до времени, я его в свои планы не посвящал, всё представлял, как он обрадуется, когда узнает, какая ему будет оказана честь. Ещё бы - отправиться с хозяйским сынком на другой конец света. Я даже припасы начал делать: таскал с кухни булки и складывал у ограды. Чуть подальше отсюда. Там тогда были кусты сирени. А, однажды, когда я принес очередную булку, увидел, что все мои припасы разворовали птицы. Рёву было - кусты тряслись. Бедный Ян, должно быть, подумал, что я с дерева свалился и все кости себе переломал.
Нэйтан улыбнулся уже уверенней, впервые за сегодняшний день словив себя на мысли, что, возможно, даже раз своему возвращению уж если не в этот дом, то, хотя бы, в этот сад. Сад, что всегда был для него местом, где можно было спрятаться. Отец никогда не приходил сюда, даже окна в его кабинете, выходящие на кипучую зелень деревьев, были всегда плотно занавешены. Причину этого ему объяснил всё тот же Ян.
Хозяйка-то, как живая, уж так этот сад любила, больше всего на свете. Дни здесь проводила. Говорила, что только тут себя можно живой почувствовать. Всё в беседке своей сидела. Красивая была, беседка-то. Резная. - Нэйтан, в чьей памяти сейчас так отчётливо слышался хриплый, прокуренный голос садовника, умершего много лет назад, словно наяву видел, как старик после этих слов хмурился, неодобрительно качая головой. - Сломали потом, когда...
Любовь. Кто говорил, что всё начинается с любви? Может быть, он и был прав, вот только этот кто-то забыл сказать, что у красавицы-любви на свет появляются на редкость уродливые дети. Из-за любви муж больше никогда не выходил в сад, напоминавший ему о погибшей жене, из-за любви отец возненавидел сына, из-за любви сын пытался отыскать среди деревьев и кустов, огороженных чугунной решеткой, призрак матери и, не находя его, чувствовал, как всё больше растет в нём потребность быть хоть кому-то нужным, хоть кем-то любимым и хоть для кого-то значимым, потребность, что, в конечном счете, теперь привела к гибели всего мира.
Гонт внимательно посмотрел на Эйлу. Всё начинается с любви... Любви-обманщицы, любви-предательницы. любви, что ведет тебя по вязким топям, бросает в глубокие ямы, заполненные черной водой и не дает всплывать. Всё начинается с любви...
Резкая вспышка головной боли заставила Нэйтана вздрогнуть, он отвернулся, на мгновение закрыв глаза.
- У тебя осталось меньше дня.
- Я помню.
Гонт глянул на террасу, заметил вышедшую экономку, махнувшую ему рукой.
- Похоже, нас уже ждет обед. -Холодный, ровный голос человека, привыкшего контролировать себя всегда и во всём. - Пойдем или хочешь ещё здесь побыть?

Глядя на яркую, едва подвергнувшуюся неизбежному тлену зелень листы, вдыхая чистый, напоённый янтарным теплом воздух и ощущая, как необъяснимое спокойствие льётся по тонким венам к сердцу, Эйла невольно поддавалась размеренности своих мыслей, позволяя им увести себя куда-то далеко-далеко в мелькающее призрачной дымкой будущее. Она никогда не страдала всей этой блажью и не имела склонности к нелепой сентиментальности, даже сейчас она пыталась как-то отдёрнуть себя, выплавить из своей неожиданной мягкости что-то более стоящее, нежели эти несуразные, слегка угловатые и странные мысли, но одного лишь взгляда на непосредственного в своей детской радости Дэвида хватало, чтобы надежда на просветление вспыхивала с новой силой. Она представляла мир, которому не надо было склонять голову перед великим судом, ожидая своего приговора, который был не так огромен, как этот – в нём трудно было потеряться и невозможно было потерять. Ей хватило бы смелости жить в этом мире, она бы смогла, сумела стать достойным его обитателем. Ради Дэвида. И ради Нэйтана. Ей казалось, что с каждым днём он становится всё дальше, но не понимала, откуда берётся это ощущение. Ей хотелось удержать его, дать ему возможность отвлечься от постоянных дел и забот, увидеть в его глазах не только пытливую сосредоточенность и накопившуюся усталость человека, который уже, казалось, забыл, что такое отдых и покой. Она ненавидела себя за то, что не могла ничего с этим поделать, ненавидела свою бесполезность, неумение понять и своё стремление к созданию иллюзии нормальной жизни. Это терзало её изнутри, она понимала, что не справляется, но не собиралась сдаваться. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Ей хотелось верить, что она по-прежнему что-то значит для него, ей необходимо было это знать.
Бесшумно выдохнув, Эйла взглянула на Нэйтана и слегка растерянно проговорила:
- Да-да, конечно, идём. Вернёмся сюда позднее, - она обернулась и подозвала к себе Дэвида. – Сколько же ты всего успел собрать. Пойдём, ты ведь наверняка проголодался с дороги, верно? – улыбнувшись, девушка легко подхватила подбежавшего ребёнка на руки. – Ну как тебе здесь? Нравится? Расскажешь мне, что интересного ты уже успел присмотреть?

За столом было тихо. Взгляд Эйлы блуждал по стенам, пальцы безотчётно перебирали столовые приборы, пока, наконец, не сжались на узкой ножке бокала, в котором плескалась золотисто-жёлтая жидкость. Она сделала быстрый глоток и посмотрела на Дэвида, который уже закончил со своим обедом и теперь сосредоточенно перелистывал странички цветной книжки. Взгляд её постепенно теплел, скрывая появившуюся было в нём глубокую задумчивость. Однако, к еде она так и не притронулась, чем наверняка заслужила неодобрение со стороны мелькающей бесцветной тенью экономки. Почти незаметно для человека, но раздражающе для вампира. Эйла недовольно поджала губы и, понимая, что вот-вот сорвётся, быстро бросила на стол льняную салфетку. Выдвинув стул, она поднялась на ноги и вышла из-за стола:
- Я не голодна. Если ты не против, то я схожу, уложу Дэвида. Дорога выматывает, ему нужно отдохнуть.
Девушка протянула ладонь малышу, которую он охотно сжал своей маленькой ладошкой. Эйла улыбнулась и направилась вместе с ним к дверям. Она чувствовала себя…странно. Что-то мешало, но она не могла понять, что скроется за этим «что-то». Остановившись на пороге, она обернулась и внимательно посмотрела на Нэйтана, нахмурившись. И вдруг отчётливо поняла, что он пытается что-то от неё скрыть.
«Глупость, - Эйла тряхнула головой, отгоняя дурную мысль. – Этого не может быть. Очередная глупость, не более».
Женская рука легла на дверную ручку и дверь послушно распахнулась.
- Ну что, идём ложиться спать? – весело спросила Эйла у Дэвида и, шагнув за порог, скрылась из виду.

Нэйтан провел Эйлу внимательным взглядом.
Догадалась о чём-то? Нет? - Мужчина, дождавшись, когда стихнут шаги вампира, опустил локти на стол и устало обхватил голову руками. Обхватил осторожно, опасаясь, что любое неверное движение вызовет очередной приступ боли. Впрочем, словно "боль" тут подходило плохо. К боли как таковой он уже давно привык. Так привыкают к гулу взлетающих самолётов те, кто живет рядом с аэропортом. Вот и для него боль, как для них гул, стала фоном, с которым, по необходимости миришься, понимая, что ничего не можешь изменить. То же, чем ему грозил обернуться очередной приступ, можно было описать лишь одним словом - агония и он старался избежать её, как мог.
Откуда-то из коридора послышался смех Дэвида, где-то в доме зашумели трубы и снова наступила тишина. Гонт чуть приподнял голову и окинул хорошо памятную ему по детству комнату медленным взглядом. Малая столовая, в отличие от своей Большой тезки, смежной с ней, была светлой и намного более уютной. Эта комната всегда нравилась Нэйтану сильнее своей большей товарки. Ещё будучи совсем мальчишкой он искренне радовался тому, что таких малышей, как он не допускали к официальным обедам, часто даваемых его отцом. Одна мысль о том, что ему придется сидеть среди всех этих строгих, важных мужчин и чопорных дам с их вежливыми улыбками, но злыми глазами привадила маленького Нэйтана в ужас.
Хотелось бы мне, что бы это до сих пор осталось моим самым большим страхом. - Нэйтан осторожно выпрямился и медленно откинулся на спинку стула. - И, всё-таки, Эйла...
От попытки сосредоточиться стальной невидимый обруч на голове сжался сильнее. Гонт с шумом втянул в себя воздух, встал, бросил на стол скомканную салфетку и вышел в другую комнату, одна из стеклянных дверей которой вела на террасу. Он остановился на мгновение, словно решая, как ему лучше поступить, а потом решительно толкнул стеклянную створку. Вышел на террасу, спустился в сад и пошел к тому месту, где когда-то, больше тридцати лет назад, стояла резная деревянная беседка. Нэйтан никогда её не видел, но место, где она когда-то стояла, знал хорошо. Он дошел до пышных кустов сирени, опустился на старую скамейку с витыми ножками, что скромно заняла место некогда принадлежавшее беседке и закрыл глаза.
Круг замкнулся, не так ли? Какой-нибудь биограф, вздумай он писать мою биографию, пустил бы от умиления слюни. Такая аллегория колеса жизни. - Гонт сделал глубокий вдох, наполняя легкие запахами ранней осени и начинающего увядания. - Вот он - мой Гефсиманский сад. И что дальше? Упасть на колени? Заламывать руки? "Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты"? - Губы бывшего священника свело судорогой кривой усмешки. - У кого просить? О чём? Тебе было проще, плотник из Назарета. Ты, в том, что касается настоящих мук, был, в сущности, дилетант. У тебя оставалась вера и собственная непогрешимость. У меня нет ни того, ни другого.
Гонт открыл глаза, взглянул на стену дома, белеющую в ранних осенних сумерках. В одном из окон горел тусклый свет.
У меня тоже кое-что осталось. Пару часов жизни и... она. Кому молиться? Бессмыслица. Но... нет, не "да не минует меня чаша сия", нет. Да минует Её. Хоть на время. Если ещё хоть в чём-то остался смысл. Да минует Её...

Когда Гонт поднялся на второй этаж, сумерки в доме сгустились настолько, что едва ли не превратились в темноту. Он осторожно, почти неслышно подошел к приоткрытой двери и заглянул внутрь. Детская. Его бывшая комната, в которой он провел так мало времени, что, пожалуй, она вряд ли заслужила своё название. Знакомые голубые обои, мебель, старые книги на деревянных полках. Много книг - истории с картинками, только и ждущие того, кто их снова прочитает, в кресле, в самом углу, плюшевый медведь мудро глядит пуговицами-глаз в никуда. Наверное, эта комната была бы хорошей комнатой для мальчишки, если бы из комнаты она не превратилась для него в убежище, если бы он не прятался здесь от злобного, пышущего ненавистью тирана, которым стал его отец, если бы его мать не умерла так глупо, а садилась бы каждый вечер на край его кровати, желая спокойной ночи. Совсем как сейчас, уже другая женщина сидит рядом с другим ребёнком. У этого мальчишки такие же тёмные волосы, как и у того, что засыпал тут тридцать лет назад, такие же карие глаза, с часто не по-детски внимательным взглядом, он также пропитан страхом и болью пережитой потери, даже если теперь и плохо помнит эту самую потерю. Этот мальчишка так похож на того, из прошлого и, может быть, если ему дать шанс, он сможет вернуть этой комнате её назначение, сможет снова превратить её в детскую - место захватывающих тайн и удивительных открытий счастливого взросления. Может быть, если этот мальчишка сможет всё это сделать, то жизнь того, прошлого, тоже не пропадет просто так? И вдруг радостный смех этого, живущего в настоящем, сумеет прорвать тридцатилетнюю завесу, чтобы тому, живущему в прошлом, стало хоть чуть, но легче? Не потому ли, в том числе, он, Гонт, позволил Эйле оставить ребёнка, едва только увидел его? Не для того ли привез сюда?
Нэйтан не искал ответов. Он стоял у приоткрытой двери, глядя на женщину, сидящую рядом с ребенком, как смотрел бы муж на свою жену, убаюкивающую их сына, стоял, упиваясь этой иллюзией, стоял, зная, что в запасе у него считанные минуты, стоял и не мог заставить себя пошевелиться.
Ты - мой второй шанс, Дэвид. Даже если это только самообман.

Дэвид уже давно крепко спал, а Эйла всё никак не могла заставить себя подняться и уйти, оставив его одного в постепенно поглощаемой тьмой комнате. Тусклый свет ночника освещал её бледное задумчивое лицо, пытливо изучая каждую его черточку и ловя отблески то появляющихся, то исчезающих эмоций. Размытой водной акварелью мелькали шустрые тени, скользили по стенам, словно живые существа, лишённые плоти и обречённые на вечное скитание среди неосязаемой пустоты. Глаза Эйлы изредка улавливали очертание очередного причудливого рисунка, настороженно прищуривались, не находя взглядом того, что могло отбрасывать такую тень, а после натыкались на резную спинку стула, чтобы, успокоившись, вновь остановиться на безмятежном детском личике. Удивительно длинные сонно подрагивающие ресницы, по-детски пухлые гладкие щёчки, аккуратная линия плотно сжатых губ, трогательно подложенный под голову крохотный кулачок и тёмные взъерошенные от подушки волосы – Эйла смотрела, запоминая каждую черту и медленно вживаясь в новую для себя роль. Она не знала, что должны чувствовать матери, глядя на своих сладко спящих детей и шепча им слова, пропитанные нежность, лаской и любовью. Не знала, должна ли была дрожать рука, мягко скользящая по волосам, бережно оправляющая одеяло или взбивающая слежавшийся пух в подушке. Не знала, какие сказки они рассказывали своим детям, и кто был их проводником в долину таинственных снов – славные герои, могучие волшебники или отвергнутые всеми узники темноты? Но одно она знала точно – без её защиты и заботы, без её постоянно присутствия рядом Дэвиду будет сложно выжить. Она сама взяла на себя эту ответственность, решила, что справится и подарит ему новую жизнь, в которой не будет места ни отчаянию, ни страху, ни горьким слезам, что сможет стать заменой той женщине, что была его настоящей матерью и умирала в далёком Чикаго под грудой асфальта, под тяжестью внушенных её ребёнку слов, безжалостно стирающих каждое воспоминание о ней и оставляющих один лишь блеклый образ, который ещё будет преследовать Дэвида по ночам и перерождаться в один из детских кошмаров. А она будет рядом, она не даст ему испугаться. Нет, разумеется, ей было сложно представить, что должны чувствовать настоящие матери у постели своих дорогих чад, но, тем не менее, она уже была ею – истинной, самой что ни на есть настоящей матерью, но, конечно же, не могла об этом знать.
Эйла осторожно обхватила ладонями голову Дэвида, медленно наклонилась и поцеловала его в макушку, по-простому ласково и нежно. Она слышала, как гулкую тишину коридора прорезали тихие шаги, которые она не могла перепутать ни с чьими другими. Шаги – его шаги – затихли совсем рядом, Эйле достаточно было обернуться, чтобы увидеть замершего в дверях мужчину, но она не спешила этого делать. Неожиданное чувство вины затопило её сердце, заставляя вспомнить и пожалеть о своей недавней выходке. Теперь она редко позволяла своим эмоциям вырываться так бессмысленно и яростно на волю, понимая, как мало от этого будет успокоения и как много потом - сожаления. Эйла не могла понять, почему именно сейчас, когда всё только-только наладилось, так велико желание вспылить, разливаясь волной необузданного гнева и недовольства, почему так сильны в ней обида и непонимания, почему вновь хочется изводить себя, выворачивая наизнанку и ища хоть какой-нибудь изъян, в который можно было бы ткнуть пальцем и свалить всю вину за происходящее. Её лихорадило. Она верила своим природным инстинктам – они всегда были на её стороне. Она верила Нэйтану – он не давал ей повода усомниться в его словах. Но от этого становилось только хуже: значит, это вновь она, Эйла, не справляется, вновь делает что-то не так. Гордая, уверенная в себе и в своём превосходстве женщина исчезала, вместо неё оставалась потерянная и испуганная девушка, которая, кажется, уже отчаялась найти выход из бесконечного зеркального лабиринта.
Эйла медленно обернулась, выражение её лица преобразилось, но в глазах можно было прочесть всё тот же надломленный страх, обиду, непонимание… Любовь. Она любила. Любила отчаянно и крепко, немыслимо и невозможно, искренне и открыто. Каждым вдохом, мимолётным взглядом, касанием лёгкой мысли – любила. Вопреки всем доводам рассудка – любила. И не боялась себе в этом признаться.
Лицо её осветилось улыбкой, сначала слабой, потом – радостно-сияющей. Она легко поднялась с края кровати, оправила подол простого чёрного платья и, бесшумно покинув детскую, вышла к мужчине, осторожно заперев за собой дверь. Ничего не говоря, она взяла его за руку, приложила тёплую ладонь к своей щеке, накрыв её своей ладонью.
- Прости мне мою глупую выходку, - губы извиняющимся поцелуем мягко коснулись мужской ладони, Эйла замерла, плавясь от распускающейся в груди нежности. Не отпуская руки Нэйтана, она потянула его за собой, вперёд, по длинному коридору, который она уже успела хорошо изучить, и толкнула одну из дверей, оказавшись в просторной комнате, тонущей в слабом полумраке приглушённых ламп. Она подошла к дивану, ведя мужчину за собой, и усадила его на сидение, а сама опустилась рядом, скинула туфли и поджала под себя ноги. Слабо улыбнувшись, Эйла подняла взгляд на Нэйтана. Её пальцы продолжали сжимать его ладонь.
- Мне нравится эта комната, - непринуждённо бросила она, бегло скользнув глазами по светло-бежевым стенам. – Наверное, стану её постоянной гостьей. Что здесь было раньше?
Она вновь внимательно посмотрела на мужчину и нахмурилась:
- У тебя всё хорошо? Ты выглядишь утомлённым. Может быть, что-то случилось?

- Гостевая. Одна из. - Ответил Нэйтан на первый, более легкий вопрос. Вопрос, что не требовал от него лгать тому единственному существу в мире, ради которого он всё ещё совершал невозможное, оставаясь собой. Сможет ли кто-нибудь хоть когда-нибудь измерить тот груз, что лежал сейчас на его плечах? Груз из отчаяния, предательства, боли, погибших надежд и надежд нелепых, болезненных, колченогих, но все ещё живых. Ответ Нэйтана не волновал. Это не имело значения, а вот его бессмысленные, нелепые надежды все ещё значили для него многое. Точнее, одна надежда. Смешная надежда на то, что Тьма, ненасытная, быстрая, жадная, поглощая мир, вдруг забудет об этом доме с яблоневым садом, о его коридорах и комнатах, о мальчике, уснувшим на мягкой кровати, о женщине, сидящей сейчас на диване. Глупая надежда, неоправданная, но, как любая иррациональность, сильная, дающая возможность действовать и лгать. - Их здесь несколько. Две на втором этаже, две - на первом. Этот дом всегда был велик для семьи из двух человек, когда я уехал - тем более. Но ты можешь распоряжаться ими как захочешь. А мой вид...
Нэйтан посмотрел на изящную женскую ладонь в своей руке. Тонкие длинные пальцы, прохладная, бледная кожа. Эйла... Хозяйка этого дома, что не сможет противостоять лавине из Тьмы, но будет пытаться. Его Эйла. Его, мужчины, не Месии, не Спасителя, не Избавителя - человека, у которого не осталось ничего, кроме его пустой надежды. Его женщина. Ни любовница, ни жена, ни мать, ни соратница. Больше. Шире. Глубже. Эйла...
Гонт наклонился, положил голову на женские колени, прикрыл глаза. Рука его, так и не выпустившая ладонь вампира, поднесла её к губам.
- Я устал. Смертельно устал от всего этого. - Он коснулся легким поцелуем кончиков изящных пальцев и приложил женскую руку к своему лбу. Замер, наслаждаясь прохладой, впитывая её, словно обезболивающее. Эйла и была для него таким обезболивающим. Только она умела превращать непереносимую боль в боль терпимую. Умела всегда. - Ты старше меня. Старше - не то слово. Ты прожила сотни жизней. Но я никогда не думал об этом. Знаешь, почему? Потому что понимал - я тебе ровня. Я тоже прожил эти сотни жизней. Думаешь, бред? Нет. Они здесь. Во мне. Все, до одной. И этого слишком много. Этого слишком много для одного человека, понимаешь? Если бы я только знал, если бы хоть кто-то сказал мне тогда...
Нэйтан осёкся и открыл глаза.
- Что я говорю?! Зачем?! Ей! Нельзя. Она не должна всё понять до конца. Не должна осознать! - Замолчать, затолкать внутрь рвущееся наружу признание. Заставить себя подменить его безопасными фразами. Последняя исповедь? Он её не заслужил. Каждый платит за свои надежды по своему, но для каждого эта цена предельно высока.
- ... тогда всё, может быть, было бы иначе. Но история не терпит сослагательных наклонений, верно? - Гонт выпрямился, коснулся поцелуем раскрытой женской ладони, избегая смотреть Эйле в глаза, ещё не уверенный в том, что не выдаст себя взглядом. - Ничего. Пустое. Последние дни и правда выдались тяжелыми. Но скоро всё это закончится. Так или иначе.
Нэйтан встал, по-прежнему держа Эйлу за руку:
- И, кстати, об истории. Пойдём, у меня есть для тебя подарок.
Он потянул девушку за руку, вынуждая встать, повел за собой. Тёмный коридор встретил их тишиной. Свет зажигать не стал - комнату, в которую они шли, он нашел бы и с закрытыми глазами. Нэйтан остановился у деревянной двери.
- Это комната моей матери. После её смерти отец велел запереть двери, но раздобыть ключи никогда не было проблемой. Мне всегда казалось несправедливым то, что эта комната была заперта. Наверное, отец был по-своему прав, но эта комната слишком хороша, чтобы бы запертой. - Гонт нажал на дверную ручку, открыл дверь, посторонился, пропуская Эйлу вперед. - Я буду рад, если она тебе понравится. Если понравится весь дом. Если он по-настоящему станет твоим домом. Знаю, я хочу многого, но, надеюсь, с этим я смогу тебе помочь.
Пальцы Нэйатана нашарили на стене выключатель. Вспыхнул электрический свет, озаряя просторную комнату, изящную светлую мебель, рояль, стоявший в углу, и большую, висящую прямо напротив двери картину в богатой массивной раме: группа людей в старинных одеждах. Мужчина. Женщина. Две девочки. Тёмные локоны. Карие глаза. Семейный портрет, спасенный из охваченного пламенем лондонского особняка. Памятная реликвия, нашедшая себе новый дом.

Когда мраморное изваяние рассыпается мелким крошевом сверкающих искр под лучистым взглядом удивлённого солнца, когда оно теряет свою скульптурную неподвижность с лёгким прикосновением свободного ветра, оно не умирает, а перерождается в новую форму жизни. Теряет холодное сияние мёртвого камня, стирает неприступные острые грани, забывает, как это важно – казаться более значимым и сильным на фоне других бледно-серых глыб, крепко вросших в земную твердь так, что даже мощным мускулам титанов не спасти их от неизбежного увядания в недвижимом одиночестве потусторонней красоты. Сквозь серебристый, словно выпавший в звёздную ночь снег, шлейф ровных каменных осколков струится спокойная река времени, невольно замедляющая своё непрерывное течение, обращая их в шелковистый песок, прорастающий под кожу, прямо в горячее русло вен. Нежностью. Лаской. Трепетным беспокойством. Самой Жизнью. Когда-то она могла быть только жаром, с головокружительной скоростью мчащимся по проводам, безжалостно опаляющим неосторожно потянувшиеся к ней пальцы, неожиданно ныряющим в море беззвучных и бесформенных созвездий диким, иррациональным холодом. Два состояния, две крайности, чередующиеся друг с другом. Либо одно, либо другое – третьего не дано. А теперь… Необъятная палитра чувств, не имеющих объяснений, не знающих сравнений. К этому было трудно привыкнуть, но Эйле удалось преодолеть страх. Просто и естественно, ощущая невероятную сопряжённость и близость, которой трудно подобрать описание, и которая становилась всё внушительней и росла с каждым днём. Ощущая себя как частное, ломкую дробь, незавершённое уравнение, с Нэйтаном она становилась чем-то целостным и неразделимым, получившим долгожданный смысл. Словно слепой, нащупавший руку своего поводыря, она цеплялась за него, боясь, что окружающая её темнота не подпустит его слишком близко, заставит одуматься и отступить, бросив её на произвол судьбы. И лишь слабая мысль - даже не мысль, а глупая надежда – бьющаяся испуганным мотыльком в разбросанных сетях других мыслей, твердила – «значит, и я нужна, значит, и я здесь не просто так». Нужна. Необходима. Так же, как и он был необходим ей.
И пока тёплый песок сочился по её венам, она могла сказать гораздо больше жестами и взглядом, нежели бастионами нагромождённых букв. Ей всегда с трудом давались слова поддержки, слишком неумело и жалко выглядели они на её губах, привыкших плести кружево обмана и сладкой лести, но глаза вампира всегда безжалостно открывали правду. Боль, беспокойство, отчаянье, непреодолимое желание помочь – только часть. Растерянность, зарождающееся понимание, так и не сумевшее обрести плоть – ещё ближе. Сумрачный страх, взятый в кольцо тлеющего костра любви – сама суть.
Пальцы девушки крепче сжали мужскую ладонь. Эйла встала, но, прежде чем выйти из комнаты, остановилась, мягко проговорив:
- Ты не должен справляться с этим один. Дай мне возможность помочь. А лучше… - Эйла взглянула на Нэйтана, но качнула головой, отказываясь от своей мысли, и шагнула за порог. – Честно признаться, я приятно удивлена, - продолжила она, следуя за мужчиной по коридору. – Неожиданно…
Девушка замолчала, остановившись на полуслове. Она переступила через порог открывшейся комнаты и растерянно взглянула на Нэйтана. Затем медленно перевела взгляд на знакомую с детства картину.
- Ты оставил её, - прошептала Эйла, быстро приблизившись к противоположной стене. Подняв дрожащую руку, она бережно коснулась кончиками пальцев старинного холста. – Я не могу поверить… Это действительно она! – взгляд девушки лихорадочно забегал по контуру картины, изучая каждый осторожный мазок кисти художника. Вдумчивые черты молодого цветущего лица матери: высокие скулы, мягкая линия губ, шёлк тёмных волос. Нарочитая строгость в карих глазах отца, бережно сжимающего ладонью хрупкое плечо маленькой девочки, которая, в свою очередь, держала за руку девочку постарше, но невероятно похожую на свою младшую сестру. – Я и не думала, что что-то ещё осталось… это…это невероятно!
Она стремительно обернулась и вернулась к мужчине.
- Спасибо, - тихим серебристым шёпотом проговорила Эйла, положив голову на плечо Нэйтана, скользнув ладонью по его груди. – Спасибо, - повторила она, подняв свой взгляд на мужское лицо. – Эта картина значит для меня многое. Я не надеялась увидеть её вновь, - девушка обернулась, чтобы снова посмотреть на единственный оставшийся портрет её семьи. – Спасибо, - в третий раз повторила она и нежно коснулась ладонью мужской щеки. – Я думаю, что ты уже давно понял, что мой дом – там, где ты. Только рядом с тобой я найду покой. Ты… ты позволишь мне быть рядом?
Слова, звучавшие, как признание, просьба и предложение. Слова, застывшие немым вопросом в глазах. Слова, умоляющие бросить всё и передающие право на её жизнь в его руки. Не нужно ничего. Только не оттолкнуть и принять. Только остаться рядом.

Прикосновения, объятья, слова Эйлы - всё это признанием. Самым важным, самым искренним и желанным. Жизненно необходимым каждому, кто существует под солнцем и ещё больше необходимым тому, кто потерялся в окружившей его тьме. Дающим силы бороться, заставляющим снова и снова выкарабкиваться из самых страшных топей неразрешимых проблем и тяжеловесных бед. Самым искренним. Самым настоящим и, по садистской жестокости насмешницы-судьбы, дарующим лишь иллюзию, обреченную развеяться дымом.
Вот она - вымышленная, придуманная, спокойная и счастливая жизнь, дрожит, зарождаясь в сплетении мужской и женской руки, во взглядах, обращенных друг на друга и кажется, что не ничего проще, чем принять её, дать шанс выжить, остаться. Остаться в этом доме, с этой женщиной, с мальчиком, спящим в кровати, с яблоневым садом, звездным небом, ночной тишиной. Жить,понимая, что каждый день - это дар, упиваясь нормальностью, радуясь обыденности, с гордостью играя предложенные роли: муж, отец, хозяин дома - просто мужчина. Просто человек. Величайший дар Создателя, если Создатель все-таки существует - быть обычным: счастье, доступное многим, а потому столь мало ценимое, бриллиант, припорошенный пылью глупых мечтаний и вечной тяги к лучшему. Этот дар оценит только тот, кто на себе узнал его значимость, кто распростился за это знание болью и кровью, кто нес на своих плечах утомительный груз собственной разительной непохожести на других. Кто-то такой, как он - неудавшийся Мессия, Спаситель, не способный спасти. Он принял бы эту нормальную жизнь как высшую награду, уже никогда не выпуская из рук, отрекся бы от прошлого ради будущего. в котором были бы семейные обеды и полуночные разговоры вдвоём, рядовые проблемы и рядовое же, но от того не менее сильное счастье; будущее, в котором бы цвели весной яблони, ветшал старый дом, рос мальчик, превращаясь в мужчину, в котором была неизменно и постоянно рядом была Эйла. Будущее, что отражалась сейчас в глазах Эйлы, оно, в эту самую секунду, казалось таким реальным и близким, что болели руки, от желания схватить его за призрачный невидимый хвост, притянуть к себе и уже никогда не отпускать.
Иллюзия, только иллюзия. Сон наяву. - Рука Гонта перехватила женскую руку, сжала сильнее, чем хотела, выдавая боль своего хозяина. - Я не могу в неё верить, Эйла, я сам себе не оставил выбора. Но ты... - Взгляд Нэйтана остановился на бледном личике темноволосой девочки, смотрящей на него с портрета, сохранившего ей такой юной навсегда. - Я хотя бы могу продлить эту иллюзию для тебя.
- Ты можешь остаться Эйла. Я прошу тебя об этом. - Гонт взглянул в глаза вампира. - Единственную из всех - прошу и пусть этот дом станет нашим домом. А картина... - Мужчина чуть улыбнулся. - Я не мог позволить уничтожить то, что будет напоминать тебе о том, кто ты есть на самом деле. Помни о том, кто ты. Помни всегда и помни меня. Помни таким, какой я есть, так я смогу быть с тобой. - Он знал, что она справится, что будет помнить его настоящим, без опостылевших масок и нелепого маскарада, потому что только она и знала его таким, каким он был на самом деле, только ей он доверил настоящего себя: усталого, отрекшегося, разбитого, скованного болью, отчаяньем и запоздалым раскаянием, человека, который когда-то искренне надеялся помочь всем. В её глазах он всегда видел отражения себя истинного, видел с самой их первой встречи и не от того ли, не дал ей погибнуть в Детройте, не от того ли так упрямо боролся за неё? Не от того ли полюбил? - А сейчас мне надо возвращаться. Ненадолго. Чтобы со всем разобраться. Будь с Дэйвом. В Чикаго ему не место. Уго останется здесь. Он верен мне, а, значит, и тебе. - Гонт подался вперед, осторожно, словно святыни, касаясь губами лба девушки. - Всё это скоро закончится, обещаю. Правда. Я скоро вернусь. Нет.

Рокот машинного двигателя словно стрекот секундной стрелки отсчитывал убегающие в никуда мгновения. Последние мгновения до завершения тайной сделки и Гонту казалось, что он может ощущать каждый этот навсегда утраченный миг. Он стоял у ворот дома, в последний раз глядя на освященные окна, на темную массу сада за каменными стенами и понимал, что уходит навсегда. Дела были сделаны. Указания отданы, а в кабинете, в пухлом желтом конверте лежали документы: завещание, купчая на дом, ворох других бумаг, которые вряд ли что-то будут значить в этом погибающем мире, но иллюзия - есть иллюзия, её надо поддерживать во всём.
- Ты готов?
- Что, если я скажу "нет"?
- Это ничего не изменит.

Дрогнула, словно от болезненного спазма высокая мужская фигура, выпрямилась, вскинула голову, рассматривая звёздное небо, а потом быстрым, пружинистым шагом, обошла такси, забралась на заднее сидение, хлопнула дверцей и машина сорвалась с места. Водитель, встретившись в зеркале со взглядом своего пассажира, поспешно отвел глаза. Он узнал того, кто сел к нему в машину. Он верил ему и в него, вот только никак не мог сейчас объяснить дикого, животного страха, поднявшегося из самой глубины души и затопившего все внутренности. Водитель прибавил скорости, словно пытаясь поскорее закончить эту поездку. "Человеку", сидящему с сзади, это понравилось. У него было слишком много дел, чтобы тратить попусту время. Тем более, не собирался он тратить его на нервного водителя или на то, чтобы обернуться, провожая взглядом уменьшающийся расстоянием белый дом.
Какая разница? Это всё и так будет моим. Скоро. - Тонкие губы растянулись в не по-человечески холодной усмешке.

Говорить, бесконечно долго говорить и не отпускать. Признаваться снова и снова, пока слова не растворятся в воздухе, не сольются с ним в единое целое. Дышать своим признанием, жить вместе с ним, хранить, как самое ценное сокровище. Не отпускать.
Вечер в этом доме стал по-настоящему особенным. Возможно, давала о себе знать накопившаяся усталость – последние дни погрязли в тревогах и беспокойствах. Но здесь всё было иначе. Кто-то раскрыл двери в совершенно новый мир – светлый, ослепительно яркий, полный радужных надежд. Они должны были попробовать стать частью этого мира. Нэйтан и Эйла. Вместе. Зачем что-то усложнять, когда всё до смешного просто? Зачем прятать то, что давно стало очевидным каждому из них? Она любила его. Любила до безумия сильно, любила так, как не могла себе раньше представить, любила и жила только этой любовью, потому что всё остальное давно утратило смысл, стёрлось и исчезло, потерявшись в безграничном пространстве забытых вещей и изувеченных судеб. Она хотела бы уметь останавливать время и, бесконечно задерживая дыхание, смотреть на него, смотреть и выдыхать слова, не боясь быть высмеянной или отвергнутой, потому что только он, только он и никто больше, мог принять её искренность с пониманием того, какого труда ей стоит такая неприкрытая откровенность, с осознанием того, что всё это стало возможным только благодаря ему самому.
Ответ Нэйтана, его понимающий взгляд отозвался мелкой дрожью в руках. Ладонь, пойманная мужской рукой, затрепетала, словно рыбка, запутавшаяся в рыбацких сетях. Эйла улыбнулась, даже не пытаясь скрыть своего волнения. Но едва только речь зашла о возвращении в Чикаго, улыбка исчезла с её лица, в глазах отразилось непонимание. Поражённая, она выпрямилась, руки бессильно опали, повиснув безвольными плетями вдоль тела.
- Но, как же… Ты отправляешься прямо сейчас? Ведь уже поздно, и мы только приехали… - Эйла нахмурилась, чувствуя, как отступившая было тревога возвращается, сдавливая горло тугим кольцом. Она вновь обняла Нэйтана, пряча свой взгляд. – Я не хочу, чтобы ты уезжал, но, если иначе нельзя… - Эйла вздохнула. – Я буду тебя ждать сколько потребуется. Возвращайся ко мне. Возвращайся скорей. Не оставляй меня надолго одну.

Стояла глубокая ночь. Эйла, прямая и неподвижная, замерла у окна, задумчиво вглядываясь в лиловую дымку за окном, словно силясь увидеть за ней что-то помимо мерцающих звёзд и тусклого лика луны. Лицо её было бесстрастно, однако в глубине тёмных глаз прочно поселилось трепетное беспокойство. Холодные пальцы крепко удерживали в руках тяжёлый стакан, на дне которого плескалась янтарная жидкость. Изредка она бросала взгляд на висящую на стене картину только для того, чтобы убедиться, что всё произошедшее реально. Реален этот дом и эта ночь, это сумрачное одиночество и гнетущий холод, поселившийся в груди в тот самый миг, когда дверь за Нэйтаном захлопнулась и она осталась одна – расстроенная, сломленная, расколотая надвое. Необъяснимо, глупо и нелепо.
- Он вернётся, - глухо проговорила Эйла, нарушая тишину. Пальцы задрожали. Она поднесла стакан к губам. – Вернётся.
Чтобы отвлечься, она подошла к стеллажу с книгами, провела рукой по цветным корешкам и, не глядя, наугад выбрала одну. Слабо улыбнулась, пробежавшись глазами по обложке из плотной тёмно-красной ткани.  
«Сборник сонетов Шекспира. Как символично».
Забавная детская игра – открыть книгу, прочитать первую бросившуюся в глаза строчку и, вообразив себя великим предсказателем судеб, истолковать её смысл. Почему бы и нет? Эйла бездумно раскрыла книгу, бросила взгляд на страницу.
- «То время года видишь ты во мне, - тихий женский голос зазвучал в тишине. – Когда из листьев редко где какой…» - она остановилась, хмурясь, пробежалась быстрым взглядом по следующим строчкам, а затем раздражённо захлопнула книгу, резким движением возвращая её на полку. – Ерунда какая. Глупость.
Девушка, словно лёгкая шёлковая лента, опустилась на край кровати. Рука, потянувшаяся за бутылкой виски, предательски дрожала.
"Я скоро вернусь", - вновь прозвучало в голове.
- Я знаю. Знаю.