Девочка ходит по самому краешку крыши, опасно покачиваясь от порывов ветра, со спокойным интересом рассматривая бредущих внизу жителей города. "Интересно, как изменится мир, если я сейчас упаду?" Эффект бабочки в действии. Кто-то не пойдет на работу, спасая себя от ненужной и надолго затянувшейся бы ссоры, кто-то, зазевавшись, выскочит на проезжую часть, попав под машину, кто-то разочаруется в жизни, а другой, напротив, обретет веру: так много изменений и все, что нужно сделать лично ей - маленький шажок в сторону, никак не повлиявший бы на само зеркало. Бабочка продолжала бы беспечно махать крылышками на своей половине планеты и не ведая, сколько горя принесла далекому континенту. Подобные мысли посещали не раз и не два, неизбежно приводя к единственному финалу - тонкие губы складывались в легкую усмешку, и Джей делала шаг - в другую сторону. Она видела достаточно, чтобы понять, что игры в Бога еще никому не принесли добра и кажущееся благополучие сейчас неизбежно обернется худшим, чем был написан, финалом в будущем. Да и не было у нее этого поистине человеческого желания - лететь. Хоть минуту, хоть миг, и не важно, что в конце далеко не пушистые облака. Видя бездну, человек отзывается. Зеркало приветливо улыбается старой знакомой и понимает, что еще не время.
"А когда оно придет?"
Недавно подмеченная особенность - любовь к спорам с самой собой, и у нее были все основания подозревать, что появилась привычка не на пустом месте. Люцифер, конечно же. Ангелу было мало целого мира, заочно вставшего в позицию "против", значительной части ангелов, демонов, ее самой в некоторых моментах - он спорил собой и, чаще всего, проигрывал собственному легендарному красноречию. Довольно иронично и даже занятно, если бы подобные разговоры однажды не завели его во тьму.
"Ты уверена?"
Ей все реже удается выиграть. И сейчас Джей не уверена ни в чем. Был ли там Бог? Правильно ли она увидела? Должна ли была возвращать? Вена осталась в прошлом, принеся им новый ворох вопросов и не начатых разговоров. Впору признавать, что учитель из вечности не очень-то хороший и, не раз попавшись на этом уроке, они делали ровно то же, что и всегда - молчали. Вместе, отчасти деля это чувство, но все же - каждый о своем, и сейчас повторялось ровно то же самое. Фоновое беспокойство - не достаточно для того, чтобы бить тревогу, но и зеркало, и ангел прекрасно помнят, куда их завело подобное поведение...и молчат. Снова.
Она опять смотрит вниз, отчасти завидуя людям, которые, не смотря на апокалипсис, превыше всего остального ставят стабильность. Завтра от их города может остаться дымящаяся воронка, но сегодня англичане пьют чай точно по расписанию.
Их расписание не предполагает подобных вмешательств. Она зеркало, и не должна спасать его, стоит ангелу вздохнуть чуть тяжелее и невольным жестом выдать свое состояние. Ее дело - душа, сейчас находящаяся пусть и не в полной, но все же безопасности. Мирроу уже давно может поклониться и уйти со сцены, ведь свою роль она отыграла давно и с блеском, сейчас зачем-то выступая сверхурочно.
"И ты прекрасно знаешь, что тому миру это не нравится. Пора уходить. Самое время, смирись уже с этим."
И ей вновь нечего возразить. Отражать больше не нужно, да и спасение ее методами все больше похоже на пытку, но никак не на любовь. И все же...
- Почему ты делаешь это со мной, отец? - ее ли голос тогда звенел и срывался от страха и боли? Джей может лишь усмехнуться и напомнить, что контролирует эмоции лучше, чем кто-либо в этом мире
- ...отец, - собственные воспоминания словно насмехаются, предлагая в красках рассмотреть этот момент.
"Вспоминай. И не смей забывать."
- ...отец, - признание за гранями добра и зла, на которое он не мог не откликнуться. Признание, которое зеркалу не могло было быть позволено. И все же...
- Между тобой и Ним я выбрал... - ее создатель был способен на многое, но вряд ли отвернулся бы от Бога лишь потому, что где-то на границе пустоты звала она. Ее создатель - гений и стратег, и уж точно не сделал бы такого самоубийственного для них обоих выбора.
" - Смог бы подобное сделать родитель?"
" - Да."
Не нужно жить на земле с начала времен, чтобы однозначно ответить на самый важный в этот миг вопрос. Смог бы. И даже больше. Умереть. Вернуться. Создать целый мир или его же уничтожить - потому что звало не зеркало, но дочь, и это, пожалуй, меняет все.
"Люцифер..."
Острое чувство неправильности происходящего заставляет остановиться. Перестать мерить шагами крышу и замереть, вслушиваясь в нашептываемые миром подсказки.
"Папа?"
Где-то глубоко в душе Джей вздыхает, разглядывая свою шахматную партию, упрямо подходящую к финалу. Ходов все меньше, но, пожалуй, ради таких признаний можно в последний раз переменить игру.

"Я стану отцом" - эта мысль прорастает в его сознании, как упрямый цветок, пробивающийся сквозь камни, чтобы в отчаянной попытке выжить отвоевать у сурового мира свое место под солнцем. Красота и боль, слившиеся воедино. Радость и...страх? Ему казалось, он давно избавился от этого давящего чувства. Под ногами горела земля, над головой раскалывалось небо, мир задыхался как последний астматик, а он шел, переступая через обуглившиеся тела, и смерть поднимала на него взгляд своих бездонных серых глаз - для него они почему-то всегда были серыми - а потом улыбалась и качала головой. Не сейчас. Не время. Выживай, ангел. Выживай - снова.
Самаэль разучился бояться, когда за его спиной заживо сгорели сотканные из эфемерного света крылья - в тот момент, они совсем не казались такими уж нематериальными. Дьявол разучился вспоминать о страхах, разбив зеркало в своем кабинете. Люциферу казалось, что он пережил уже столько, что просто не способен хоть чего-то испугаться. Оказалось - он как всегда поспешил с выводами.
"Позволяя себе привязываться к кому-то, ты неизменно обрекаешь себя на постоянный страх за него" - в голосе Михаила, столь привычно разливающемся в его сознании, звучит мягкая насмешка. Люцифер давно привык балансировать на грани фантастической интуиции и явного безумия, так что уже не удивляется неизменному вмешательству старшего брата в его потаенные мысли. В конце концов, от мертвых секретов нет. Стоит перейти Черту - и даже тот, кто казался несоизмеримо далеким, может превратиться в постоянного собеседника.
Возможно, ему просто больше не с кем поделиться своей внезапной внутренней дрожью - он либо слишком горд, либо слишком замкнут, или же попросту не имеет понятия о том, как признаваться в подобных вещах.
Поцелуй Авии еще горит на его губах - он оставил ее не более получаса назад, кажется, предусмотрел все и должен успокоиться, но внутри что-то сжимается неприятным комком, заставляя его по тысяче раз припоминать каждую предпринятую предосторожность. Усилием воли он заставляет себя расслабиться и очистить сознание. Надо сосредоточиться на главном. Надо сосредоточиться...
"Ты скоро станешь отцом" - мягкий голос брата будто бы шепчет эти слова ему на ухо. Он останавливается и закуривает, выпуская полупрозрачный дым в распахнутое сизое небо. Почему снова Лондон? Почему снова эти тяжелые тучи, запах дождя за воротом, вычурная строгость полусонных улиц? Почему из всех городов мира он снова выбирает его?
"Люцифер..."
Пепел стремительно срывается на мостовую. Он поднимает взгляд, отыскивая на до боли знакомой крыше маленькую, едва приметную фигурку. Устало улыбается, отбрасывая недокуренную сигарету. Вряд ли она станет читать ему лекции о вреде курения, но почему-то сейчас ему хочется прийти к ней...правильным.
"Я сейчас поднимусь" - он тратит драгоценные, казалось бы, минуты на то. чтобы войти в здание и подняться по лестнице, изменяя привычной телепортации. Еще одна недопонятая им мелочь в собственном поведении. Сколько их уже набралось за все время? На книгу дорожного формата точно хватит...
Ладонь ложится на прохладную ручку двери. Миг, отделяющий его от выхода на крышу, заполняется ускользающим на глубины сознания шепотом Михаила:
"Ты уже отец..."
"Папа?"
Он распахивает дверь, холодный порыв утреннего ветра бьет ему в лицо. Через миг он уже стоит рядом, придерживая хрупкие детские плечи, точно боится, что отпусти он - и она упадет вниз, в зияющую под ними туманную бездну. Темные глаза сегодня кажутся еще чернее, чем обычно.
- Я здесь, - негромко произносит он, мимолетным жестом убирая со лба девочки шальную прядь. Почему-то сейчас эти слова кажутся ему самыми важными.

Они не могли заметить друг друга: века развития науки были против, подсовывая хитрые расчеты о дальности, сниженной из-за тумана видимости и слабости их - вполне человечески, не смотря на многие дополнительные возможности - глаз, и все же, девочка ясно чувствует миг, когда мужчина с угольно-черными глазами поднимает голову, находя ее неразличимый с земли силуэт. Одно из прав, которые они уже давно отвоевали у вечности - находить и узнавать вопреки всему.
"Не торопись." Она даже не знает, о чем сейчас будет говорить с ним, ведь подобные волнения неизвестны ей вовсе. Что можно рассказать сейчас? Что показать? Чем успокоить? Вопросов, как всегда, куда больше ответов, но в этот раз у нет даже намека на план, лишь абсолютное, похожее на наваждение, знание, что пора прекращать молчать. Любой ценой, даже если для этого придется переломить хребет себе, одновременно ломая зародившуюся еще в Аду традицию: они вместе, если случается нечто необычное. Они понимают друг друга с полу вздоха, когда исчезает возможность говорить. Они ловят мысли и эмоции еще до того, как те окончательно оформились - и чем хуже становится вокруг, тем сильнее закаляются они, напоминая друг другу, что это мелочи, по сравнению с тем, что они однажды совершили. Вот только в обычной жизни это почему-то не действует и ангел с его творением становятся до странности слепы и глухи, не замечая очевидных для любого подростка мелочей - привычка мыслить большими категориями закрывает глаза получше любых шор, и все чаще подталкивает их к необходимости исполнить древние клятвы: убить, если не останется иного выбора. Зеркало вздыхает, почти привычно находя среди миллиардов жизней те, что могут помочь сейчас - тот небольшой процент счастливых историй, по которым впоследствии снимут фильмы или просто возведут в ранг городской легенды. Зеркало подбирает аргументы, выстраивая ветвистое дерево их возможного диалога. Зеркало, отрицая человечность, пытается понять чувства. Девочка просто ждет отца, и в сознании - совершенная пустота.
"-Я не знаю, что должна делать." Мысли отдают отчаянием. Ей непривычно жить так - без плана, даже без намека на оный, вверяя себя в руки земного "как пойдет". Ее зов сейчас не осознан, не мотивирован, да и не нужен, с точки зрения той, кем она была когда-то.
" - Быть с ним." Только начинающая пробуждаться часть души ведет ее, словно берет за руку. Хватка мягкая, но не оставляет возможности вырваться, и что-то подобное она видела, когда детей учат плавать, забрасывая в воду и надеясь, что инстинкт возьмет свое и заставит руки и ноги работать как нужно. Впрочем, можно заработать дичайший страх и больше никогда не подойти к воде, но о таком варианте девочка старается пока не думать.
- Я здесь, - дым, ветер и дождь - теперь она знает, как пахнет растерянность. Тепло, забота и ощущение присутствия - только узнает, как начинается семья, и полугодом ранее эта мысль вызвала бы разве что усмешку и была записана в разряд сказочных, сейчас же девочка едва заметно откидывается назад. Почти незаметный жест, делающий ее ощутимо дальше от пропасти, хотя им ли бояться падений? "Разве что чужих," - и поспорить с собой в очередной раз не получается. Ради друг друга они по-прежнему способны уничтожить миры, но в последнее время предпочитают другие методы. Менее идеальные, возможно, менее действенные, но куда более человечные, а в коротких мысленных беседах все чаще скользят теплые улыбки, а призывы выжить сменяются почти робкой просьбой: живи. Жаль, что ни один из них так и не овладел этим искусством.
- Люди после таких новостей обычно проводят вечер в алкоголе и радости.
Ничего не меняется, и солнце все так же скрыто за низкими, набрякшими дождем, тучами, где-то внизу парнишка лет двадцати так и не опустил свою рукопись в почтовый ящик, упустив шанс стать неплохим писателем - обычное дело для этой реальности, а Бог все так же нем и отстранен. Разве что она впервые ведет себя не как зеркало, позволяя обычному теплу проникнуть в их выстроенные на выверенном противостоянии отношения, и пусть это еще далеко не те слова, которые должны были прозвучать - время еще есть. Во всяком случае сегодня они действительно вместе, и она едва заметно улыбается, когда растрепанная ветром прядка возвращается обратно на лоб.
Почему-то сейчас Джей радуют такие проявления нормальности.

Почему-то он не сомневается в том, что у него будет сын. Мальчик, который возьмет все самое лучшее от Авии, но неизбежно будет похожим на него. В его воображении у него черные волосы и пронзительно-синие глаза - кажется, это немного противоречит генетике, но сын Люцифера вряд ли вообще способен попадать под какие-либо правила.
"Мой сын" - он пробует эти слова на вкус, проворачивая их в своем сознании как кристалл и исследуя каждую грань. Неясная гордость, которую он пока не может себе объяснить, радость, затопляющая душу невероятным светом, огромное ощущение собственной ответственности перед еще не оформившейся жизнью, отголосок какого-то инстинктивного страха и...темная пелена сомнений.
Сын Люцифера. Звучит как название очередной фантастической книжонки, которые с таким упоением заглатывает жадное до сверхъественных домыслов человечество. Для него эти слова отдают приговором. Клеймом. Неизгладимой печатью рока.
Что этот мальчик сможет взять от него? Что шевельнется на глубине его синих глаз, когда он впервые откроет их, чтобы взглянуть в лицо своим недалеким родителям? Что может сорваться с его губ вместо привычного для земных детей "мама" или "папа"? Кем он станет, принимая такое наследство?
Люцифер старается не думать о том, что в тот раз, когда они с Авией были так...катастрофически близки, Тьма стояла за его плечом и дышала на ухо, подогревая страсть. Он старается не думать о том, что может получится, если окажется, что наследие Сатаны, растворенное в клетках девушки, встретило не первородный свет архангела, а кромешный мрак, отравивший его душу.
"Мы можем породить чудовище, девочка моя..." - от этой мысли даже его прожженная веками испытаний сущность сжимается до размеров горошины. О том, что ему придется сделать при самом худшем раскладе, лучше даже вообще не заикаться, и он прячет этот страх на самых темных глубинах собственного сознания.
Потому что даже в самом лучшем случае ему есть о чем беспокоиться. Его сын, вне всяких сомнений, станет чудом, которого прежде не видывал мир. Люцифер не решается углубляться в мысли Авии на этот счет - на первом плане сознания девушка чувствует себя счастливой, и он ловит себя на том, что его завораживают эти практически неприметные внутренние изменения - вчерашняя девчонка, потерявшая голову от любви и отдавшаяся на волю бешено стучащего сердца, становится женщиной в самом сакральном смысле этого слова - матерью. Его хрупкая, нежная девочка-катако с чайными глазами расцветает, вступая в совершенно иную фазу взросления, и порой, украдкой наблюдая за нею, он видит практически незнакомку, озаренную светом неведомой ему природы. Наверное, тут свою роль играет и то, что у него самого никогда не было матери - как бы он не старался, эту грань ему не постичь, но его преображающаяся с каждым днем возлюбленная вызывает у него практически благоговейный трепет. Создатель совершил невероятное, сотворив мужчину, но превзошел сам себя, сотворяя женщину - и тысячелетний архангел, искушенный всеми смертными грехами, не может отвести взгляд от девушки, носящей в себе новую жизнь. Жизнь, подаренную им...
Если бы только этого было достаточно, чтобы он мог свободно выдохнуть и почувствовать себя полностью счастливым. Но, оставляя на губах улыбающейся катако нежный поцелуй, уверив ее в своем твердом намерении защитить их - теперь уже двоих - от всего зла на земле, он остается один на один с беспощадными церберами сомнений, разрывающих его душу.
Пепелище. Едкий запах дыма и тошнотворный - горелого мяса. Он переступает через какую-то балку, растерянно оглядывается по сторонам, щурится, вглядываясь в мутную завесу чадящего зарева. Слабый стон заставляет его опустить взгляд - и все в нем обмирает, точно чья-то ледяная рука одним махом вырвала из него душу.
- Ави... - собственный голос вырывается хрипловатым птичьим клекотом. Кожа девушки обожжена, он едва различает слабо шевелящиеся губы на ее ставшем сплошной угольной маской лице.
- Это все ты... Твоя...кровь...
- Нет... - он бросается к ней, падает на колени, руки дрожат, не осмеливаясь прикоснуться к изувеченной плоти. Звонкий смех разносится серебристыми осколками, он вскидывает взгляд на худощавую фигурку, показавшуюся на фоне тлеющего неба.
- Нет...
- Я люблю тебя, Люцифер... - странным, ломким голосом шепчет его единственная любовь. - Но это ты...убил меня...нас...
Громадным усилием воли он заставляет эту жутковатую картину растаять перед его внутренним взором. Сейчас даже Михаил, воскрешенный его воспаленным сознанием, молчит, не зная, как ободрить брата, больше всего на свете боящегося стать проклятием для собственного ребенка.
Серые глаза той, кто больше остальных знает о том, каким он способен становиться чудовищем, смотрят с растерянной надеждой и каким-то непривычным, робким теплом. Люцифер, коллекционирующий отличные от обычных мгновения, замирает, уже как-то очень естественно уступая место той странной, иррациональной части себя, которой достаточно, чтобы девочка с самыми прозрачными в мире глазами улыбалась, для того, чтобы раз и навсегда изменить мир. Ради у нее он не раз совершал глупости, от которых его отточенный веками безупречных стратегий разум приходил в смятение. Ради нее он раз за разом пересекал границы самой смерти и возвращался, чтобы легко поцеловать в лоб. Ради нее он не отступил от того, кто владел всеми его помыслами начиная от зари времен.
Потому что, как ни крути, а ему никогда не сравниться с Отцом. Потому что он не умеет не отзываться на ее голос. Потому что между Богом и зеркалом он выбрал дочь. Потому что, выбирая между Создателем и созданием, он не смог отвернуться от собственного ребенка.
Как жаль, что подобных подвигов иногда недостаточно, чтобы уберечь свое дитя от самого себя.
- Люди после таких новостей обычно проводят вечер в алкоголе и радости.
Он иронично хмыкает, лицо искажает уже привычная ей саркастическая улыбка. Он знает, что она любит его таким - резким, циничным и гордым - любит и мягко заглядывает глубже, отыскивая то, что он так безукоризненно прикрывает своими усмешками. Всех его внутренних демонов.
- Кажется, я все же не человек.

"Мой сын," - звенит в ее сознании мысль архангела. Та, что он не хотел ей передавать. Та, что она не должна была услышать.
"Мой сын," - и он так похож на смертных, пытаясь заранее угадать, каким будет первый шаг еще не родившегося ребенка. Первое слово. Как он улыбнется и что будет любить.
"Мой сын," - понятное ей беспокойство о том, каким может быть жизнь мальчика, априори становящегося мишенью для любого, кто решил назвать Люцифера своим врагом.
Было и то, чего она не хотела видеть, но больше не могла закрывать глаза.
"Мой сын," - истекающее кровью и пахнущее жирным дымом бессилие. Слезы в чайных глазах и рухнувший за секунду мир. Юноша, что вобрал в себя Тьму и слился с ней в столь крепких объятиях, что даже ангелу не разорвать эту связь. Холодное, шальное безумие в пронзительно-голубых глазах...
Джей закрывается, зная, что не должна была этого увидеть и даже в распахнутой для нее душе должно быть место только для него. Его мысли, его переживания, его боль. Девочка не искала этого, но архангел, забывшись, кричит слишком громко, чтобы она могла закрыть уши.
- Этого не будет, - разворачивается, ловя взгляд угольно-черных, нечеловечески усталых глаз. - Люцифер, твой сын не станет ни чудовищем, ни погибелью, - она словно заклинает его поверить, отвернуться от своей Тьмы и увидеть мир ее глазами, заметив то, что очевидно и для нее, и для Авии, но упорно игнорируется самим ангелом. - Ты. Не. Чудовище, - она верит в него, но всегда четче кого бы то ни было видит любые недостатки, а поэтому сейчас может сказать это с той степенью уверенности, на которую не может не откликнуться прислушивающийся к ним мир, но вполне может проигнорировать ее отец.
- Да открой же уже глаза, папа! - чуть позже ей придется дорого заплатить и за это обращение и за звенящий сейчас чувствами голос, и за не скрывающее их сердце, но в этот миг нет ничего важнее, чем убедить его. - Тьмы в тебе не многим больше, чем в любом из них, - детская ладошка красноречиво указывает вниз, - и уж точно меньше, чем во мне. - Даже забавно, на чем в этот раз поймала их старая знакомая своего сбежавшего фаворита: делящиеся подобной новостью с друзьями люди неизменно заявят однажды: "Вот увидишь, этот парень будет особенным", истово веря в душе, что однажды их дитя если не спасет мир, то изменит его к лучшему. Люцифер точно знает, что уж чего никогда не видать его ребенку - так это обычности, но выбирает худший из возможных вариантов, привычно не заметив полупрозрачную темную тень, закрывшую ему глаза. И, как бы зеркалу не хотелось вложить это знание в голову ее отца, она слишком хорошо его знает и отступает сейчас, давая ему время обдумать услышанное. - Этот мальчик точно заставит тебя провести не одну бессонную ночь. Но он не будет уничтожать мир. Скорее, сбежит однажды из дома, чтобы начать его исследовать.
Иногда ей даже горько, что избавить его от подобных сомнений - не в ее силах и никогда не было. Что путь, который выбрал Люцифер, неизменно заставляет ходить его босиком по углям и расплачиваться душой за миг счастья, что сам он настолько привык быть воплощением Тьмы, что даже сейчас, отойдя от нее так далеко, как это вообще возможно, с саркастической улыбкой надевает себе на голову терновый венец. Самая неприглядная роль - быть тем, кто нужен Богу, миру, человечеству, всякий раз заживо перекраивая себя для них и вот сейчас, когда в изменчивом будущем забрезжила возможность его счастья - ангел предпочитает раскрасить его кровью, лишь бы не разочароваться однажды.
Девочка грустно улыбается, смотря на отца и может только надеяться, что однажды он поверит.

Он уже знает, что ночами, когда веки Авии смежит сон, он не сможет отойти от колыбели, напряженно вглядываясь в лицо спящего младенца. Он знает, что с предельным вниманием сапера будет вслушиваться в его мерное дыхание, проникаться биением пульса, вздрагивая от каждого шороха. Сама мысль о том, что в его руках окажется юная. расцветающая жизнь, настолько хрупкая, что перехватывает дыхание, вызывает у него что-то среднее между ужасом и благоговейным трепетом. Он знает, что когда новорожденный мальчик впервые откроет глаза, и он заглянет в их предельную синеву, весь мир расколется на "до" и "после", и он сделает все, чтобы защитить это крохотное создание от любой беды, от горя и Тьмы, и если понадобится - от самого себя, независимо от того, какую цену ему придется за это заплатить.
Смутная, непрошеная мысль мелькает на самом дне его сознания: "Я сделаю все, чтобы тебе не пришлось идти на те же жертвы, что и мне". Трудно понять, чего он все-таки боится больше - что его сын не сможет защититься от него или же что он повторит его собственную судьбу...
- Ты. Не. Чудовище, - голос Джей звенит, серые глаза горят непривычным оттенком, но он лишь устало усмехается в ответ. Меньше всего ему бы хотелось однажды взглянуть в глаза своих родных и увидеть в них отражение монстра, но это никак не отменяет того, что Тьмы в нем все еще столько, что хватит, чтобы утопить весь мир в крови.  Правда в том, что иначе не победить, что кристально-белые флаги не случайно означают капитуляцию, что он все еще обязан быть немного Дьяволом, чтобы защитить свет. Правда в том, что это никогда не закончится. Правда в том, что не все чудовища превращаются в прекрасных принцев...
Отчаянно выкрикнутое девочкой "папа!" заставляет его замереть, будто бы в шаге от пропасти, и на какое-то безумное мгновение ему вдруг кажется, что прошлое обнулилось, что Ада никогда не было, что, когда он подошел к самому краю, чтобы одним прыжком решить всю дальнейшую судьбу, голос Отца остановил его, подобно тому, как по Библии он удержал руку Авраама, готового принести в жертву единственного сына. Вот сейчас он обернется и снова увидит согретые Его любовью золотые сады, и Михаил улыбнется ему, и все это окажется страшным сном, незнамо как поймавшего в свои сети юного ангела...
Он смотрит вниз и видит залитые туманом улицы Лондона, огни проносящихся мимо машин, неясные силуэты прохожих. Кажется, собирается дождь, и он, как водится, смоет все следы, кроме тех, что отпечатались на душе. И небо до страшного безмолвно и серо, а Его голоса уже давно никто не слышал... И в этом обреченном на погибель мире у него скоро родится сын.
"Истинный выбор ты сделал не тогда, Люцифер" - шепот Михаила в его сознании  неожиданно мягок и переполнен грустью. - "По-настоящему ты выбирал, стоя между Ним и..."
У его дочери очень грустная улыбка. Почему-то сейчас он видит это особенно ясно. Кончики его пальцев невесомо скользят по ее щеке, словно впитывая до боли знакомые черты - слишком детские, слишком...хрупкие. Сколько тысяч лет прошло. а она все еще выглядит как ребенок. Стоило ли удивляться тому, что она никак не может найти свое место, всюду оказываясь невозможно потерянной? Раньше ее неизгладимое детство играло им на руку, теперь же он видит, что оно превратилось в ловушку. Ребенок - это вечный поиск, у него нет четкого места в мире, и если когда-то это было необходимо, то теперь ей приходится расплачиваться за каждую попытку удержаться на месте.
"Как я мог довести тебя до такого..."
Его голос слегка хрипит, а темные глаза пылают черным пламенем, когда он произносит слова, которые могут изменить все:
- Джей...скажи, а ты не хотела бы начать...расти?
Воздух разрежен и томен, над горизонтом сгущаются тучи - точно будет дождь. И эти мгновения перед грозой - самые тяжелые.

Иногда, когда затишье растягивается достаточно долго, чтобы поверить, что можно на время отложить щиты, они позволяют себе жить. Краткими, почти незаметными проблесками, но именно эти часы позволяют девочке дышать после, когда ангела нет рядом, а Тьма и Зеркала, слившись в дружном и удивительно действенном дуэте, решают отомстить ей за все сделанное, планомерно разрушая то, что можно назвать ею: мысли, чувства, память, заменяя их на бесконечный холод. Тогда она тянется к этим теплым искоркам, отгораживаясь от смерти, и еще на несколько недель отодвигает ее от себя. Когда-то она читала то ли легенду, то ли реальную историю о девочке, пытающейся спастись от болезни бумажными журавликами. Что ж, иногда у нее больше общего с людьми, чем Джадит самой бы хотелось.
-Люцифер, они же не могут и правда быть так циничны? - Джей точно знает, что не помешает ему сейчас, а в руках зажата поблескивающая ярким глянцем книга: девочка все и без разбора, мешая философские трактаты и детективы в мягких обложках.
"— Где-то я прочёл об одной планете в седьмом измерении, которую использовали как бильярдный шар в каком-то межгалактическом баре. Так вот, этот шар загнали в лузу, а лузой служила чёрная дыра. Погибло десять миллиардов разумных существ.
— С ума сойти! — ужаснулась Мелла.
— Зато этот удар принёс тридцать очков, — заметил Форд*" - Читает вдумчиво, с выражением и смесью неверия и ужаса. Она знает, что люди далеки от идеала, но такое отношение к не-их мирам ее пугает. Черные глаза заметно теплеют, а губы замирают в ее любимом выражении за секунду до улыбки. Пока у ангела есть время, он готов бесконечно объяснять ей грань между вымыслом и реальными чувствами, которую девочка пока что не всегда видит.
Она все чаще приходит просто для того, чтобы поговорить, а не обсудить новый план, в котором выбирать приходится из хорошего и худшего и думать не о том, чтобы всех спасти, а чтобы погибло как можно меньше. Так Джей узнает о привычке отца пить чай с пятью кубиками сахара, и открывает ему свое невинное увлечение шоколадом, чтобы однажды, в одно из следующих затиший, принести ему слишком сладкий чай и запивать им ее шоколад. Так, кажется, вкуснее, но только когда ангел рядом - в одиночестве магия теряется, оставляя лишь приторную сладость.
Иногда у них все же получается быть семьей, но сейчас в каждом жесте ангела вновь сквозит надломленная нежность, и ей даже не нужно заглядывать в его мысли, чтобы слышать тихий шепот: "Девочка моя, что я сделал с тобой" , и вот уже не первый век она не может донести до него единственную мысль: ничего, что бы она не могла вынести. Ничего, что бы не позволила сама. Ничего, о чем бы стоило сожалеть, потому что все это привело их в настоящему, хоть и далекому от идеального, но все же - совсем не плохому. Они оба чувствуют, что ей пришло время меняться, но выбранный метод заставляет ее недоверчиво посмотреть в непроницаемые глаза, надеясь увидеть там проблеск шутки, естественно, не встретив даже намек на него.
- Я не думала об этом ,- Люцифера ей не обмануть ровным голосом и спокойным лицом и он точно видит, в каком смятении находится его дочь. Джей знает, что ей пора меняться, иначе можно вывешивать белые флаги и сдаваться на милость Тьме, но никогда не думала, что это произойдет именно так, успев за вечность привыкнуть быть ребенком. Впрочем, даже в таком состоянии девочка безгранично верит отцу. - Но...ты еще не разу не ошибся про меня. Поэтому - давай попробуем.
Им не впервые вверять друг другу жизни, но сейчас - не новый бой, и небо, хоть и не отливает синевой, все еще спокойно. Оказывается, так куда страшнее - когда есть время подумать и шанс отказаться. Джей на миг закрывает глаза и, открыв, уже не сомневается, светло улыбаясь отцу. Все же, пока он рядом, все остальное для нее не важно.

Все реже она зовет его "Люцифер", все чаще - "папа", но, кажется, он никогда не привыкнет к этому настолько, чтоб не обмирать всякий раз, когда короткое, но удивительно теплое слово срывается с ее губ. В его жестах все меньше власти создателя, и все больше родительской заботы, но, кажется, она никогда не привыкнет к этому настолько, чтоб не вскидывать на него удивленный и благодарный взгляд лучисто-серых глаз. Они так много прошли вместе, что, казалось бы, не должно остаться ни одной тайны, которую бы он в ней не открыл, ни одной морщинки, которую бы она не нащупала под ореолом его вечно молодого лица. Но нет же - предугадывая каждый шаг друг друга, читая мысли еще до того, как они зародятся в сознании, они обомлевают от самых естественных жестов, теряются от самых обычных слов, как будто когда-то просто проскочили пару классов жизненной школы на правах вундеркиндов, а теперь гениальность выходит им боком - доказывая сложнейшие теоремы, они забыли об элементарных правилах умножения на два. Нет ничего сложнее, чем освоив всю высшую математику, столкнуться с необходимостью изучить арифметику для начальной школы, но, видимо, им придется это сделать, чтоб в их бесконечных уравнениях стало хоть немного меньше неизвестных...
И вот они мечутся между бесчисленных функций и интегралов, высчитывая значение иксов и игреков - и вот он уже перелистывает ее любимые книги, а она обнаруживает, что ее отец-таки поддался веяньям времени и порой не прочь промчаться на мотоцикле на запредельной скорости, грозя вылететь в кювет на ближайшем повороте, но каждый раз удачно проскакивая опасную грань. Похоже, ему вообще по душе крайности, несмотря на то, что он всеми силами отстаивает равновесие - и это забавное сочетание не раз заставляло ее улыбаться на эфемерном стыке с тревогой. Он все еще катастрофически упрям, и это порождает массу проблем, но одновременно и позволяет им спастись у самого края. Он все еще заигрывается и порой не знает меры, но сейчас готов перебороть сам себя, чтобы сделать все правильно.
Ее улыбка в сотый раз пронзает его насквозь, но он лишь улыбается в ответ и протягивает руку, под тонкими пальцами дрожит ее сущность - впервые с момента создания так явно, расплетаются и закручивается вновь тонкие нити эфемерной материи, он будто расплетает Гордиев узел, чтобы добраться до одной-единственной ниточки, свернутой в тугой узелок. Долю секунды он колеблется, понимая, что назад ничего не вернуть, и с этого момента все будет иначе, а потом легко развязывает вечную статичность, и это все равно что резать по живому, отпуская ее вот так, позволяя выбирать самой, совершать ошибки, которых она бы никогда не сделала под его опекой, но и не научилась бы ничему, ведомая его волей.
"Расти, девочка моя..."
Он не говорит ей, что взросление - это больно, она и так может прочитать это по его глазам. Он не говорит ей, что никогда ее не оставит - он просто не разжимает ее ладонь. Он ничего ей не обещает - это не время для клятв, но выбор уже сделан.
"Между тобой и Ним я выбираю тебя..."
Так заканчивается растянувшееся на тысячелетие детство. Так одна-единственная дорога распадается на тысячи новых. Так начинается жизнь.
"Шах и мат, господа присяжные заседатели. Шах и мат"

Она не закрывает глаза, хотя и очень хочется.
Она знает, что сейчас произойдет, и что обратного пути уже не будет. Не в этот раз, и даже стремящиеся вернуть ее в изначальному состоянию зеркала не в силах будут это изменить.
Потревоженная сущность мягко льнет к его пальцам, раскрываясь, словно книга, по первому намеку на желание - ее доверие, как и века назад, абсолютно. Одно движение - и девочка исчезнет, словно никогда и не существовала, а память о ней медленно истает, не оставив в этой реальности даже призрачного следа. Пробудись в нем Тьма, почуяв ее, и все будет кончено, но Джей уверена, что этого не случится. Он уже давно не Дьявол, и лишь недавно не создатель, но отец не даст ничему плохому случится с ней, какие бы силы не выступали против.
"Давай. Уже пора, и ты знаешь"
Его секундное промедление растягивается на вечность - которую уже в их жизни?
Время вновь начинает свой ход, и должно было раздавить ее своей тяжестью, как это бывало до, но лишь мягко ложится на плечи, укрывая словно одеяло.
Девочка удивленно распахивает глаза, замечая это первое из череды многих отличие, прижимает ладонь к груди, где сердце теперь действительно отсчитывает ее жизнь, но стучит по-прежнему ровно.
- Началось? - Ей странно, но не страшно. Не пока он уверенно сжимает ее ладонь, и пусть завтра им вновь придется разойтись, обмениваясь лишь краткими докладами, сегодня он переламывает ее судьбу. Впервые - предложив выбор, и почти проигранная партия оказывается не такой уж безнадежной.
Джей не отпускает руку, но вновь подходит к краю крыши, внимательно глядя вниз, всматриваясь в пропасть и привычно видя ласковые глаза вечности. Кажется, тоже серые. Ей по-прежнему не хочется прыгать, но и балансировать на грани жизни больше не тянет.
"Значит, до встречи"
Девочка больше не слышит нашептывающий ей голос, заставляющий каждый раз подходить к краю, чтобы увидеть обладателя и поднимает глаза к небу.
- Знаешь, оно должно быть голубым.
Впрочем, когда внешность мешала увидеть ей то, что скрыто немного дальше. Джадит закрывает глаза и видит - беспредельную, невозможную синеву, начинающуюся чуть выше головы ангела и не заканчивающуюся никогда. Обычно она не употребляет таких громких слов, но сейчас уверена - не заканчивается.
- Смотри...
Шепчет, едва трогая их связь. Делится с архангелом небом. Смешно, наверное, и он видел его куда чаще и ближе, чем она, но никогда - так.
- Я люблю тебя, папа
Вместе с первыми упавшими на землю каплями, ведь грозы не всегда несут разрушение, и им уже можно начинать привыкать к этому.

Время - самая долгая из всех возможных игр, и ставки в ней изначально слишком высоки, но тем не менее, в нее играет каждый, от рождения до смерти, пока беззвучный гонг не объявит об окончании раунда, и чей-то успокаивающий голос не прошепчет на ухо: "Все кончено, пошли" - империи лежат в руинах, сменяются поколения, метроном отчитывает секунды, Белый Кролик опять опаздывает, а он гонит по встречной, она пролистывает отражения, чтобы найти его в очередном промежутке между "вчера" и "завтра", и он оборачивается на ее голос - там, где времени уже нет, ради еще одного "сегодня"...
Мгновения проносятся перед глазами, их жизнь - капли солнца на витраже, безумная палитра: вот она впервые выходит из Зеркала, еще не имея имени, касается его лба прохладной ладонью, отгоняя кошмары, улыбается. принимая роковой удар, плачет в Берлине, зовет на пределе искренности - все то же детское лицо, все те же прозрачно-серые глаза...
Секунда сползает по кристальному окну вечности каплей вязкой смолы - лениво, неохотно, но она заканчивается, и словно бы исчезает незримый купол, все это время укрывавший девочку от течения времени, от статичности не остается ни следа, и теперь каждое следующее мгновение она уже не та, что прежде, и он следит за этими изменениями с невольным трепетом, понимая, что отныне каждый ее шаг будет подчинен ее собственному выбору, и некоторые пути будут расходиться с намеченными им, и это все равно что шепнуть "Лети", распахивая все окна, и это непомерно тяжело, но сейчас - единственный шанс выиграть. Он находит в себе силы улыбнуться, превозмогая неясную боль.
- Началось, - эхом повторяет за ней, не отрывая взгляда от немыслимо-серых глаз, уже начавших впитывать в себя изменившийся мир. Ее ладонь неуловимо теплеет в его руке, и Люцифер делает шаг следом, когда девочка движется к краю крыши, теперь уже она ведет его, и это так же естественно, как дышать. Его ладонь мягко ложится на хрупкое плечо, удерживая, но не настаивая. Теперь время будет казаться ему слишком быстротечным, и он научится ценить каждую секунду, ведь отныне она - неповторима. Статичности пришел конец, и если раньше им приходилось бежать со всех ног, чтоб оставаться на месте, то теперь можно просто идти, не задыхаясь и не стирая в кровь ноги. Теперь уже ему придется нагонять ее, а ей - учиться притормаживать на поворотах, но это определенно стоило всех усилий. Это стоило того, чтобы вернуться и снова встать с ней рядом.
- Смотри... - он поднимает глаза, свинцовая тяжесть туч внезапно рассеивается, и он с головой окунается в пронзительную синеву, вдыхает небо до боли в легких, и холодная удавка, захлестнувшая его шею, внезапно слабеет, где-то вдалеке раздается гром, и крупные прозрачные капли падают на его лицо, замирают на губах, будто обещая утолить его древнюю, как мир, жажду...
- Я люблю тебя, папа
Он никогда не замечал, что дождь бывает теплым и соленым. Он никогда не видел небо так близко. Он никогда не чувствовал себя...настолько живым.
Он мягко перехватывает связь и позволяет ей заглянуть дальше - его глазами. Вселенная падает на них, мириады галактик взрываются снопом серебристых искр, а потом откуда-то из запредельной глубины начинают сыпаться звезды. Вторя движению дождевых капель, они обрушиваются с небосвода вниз, не долетая до земли, но успевая рассказать каждая свою историю, отдаваясь квинтэссенцией самого существования и разбиваясь, чтобы через доли секунды возродиться вновь - отчаянными квазарами, победившими саму мысль о смерти.
"Живи" - говорит он своей дочери, раскрывая небо до дна. Наверное, звездопад - это самое малое, что он мог ей подарить, но он точно будет не последним...

Над их головами взрываются миры, чтобы мельчайшая, невидимая глазу пыль собралась в новую форму где-то на другом краю Вселенной, солнечный ветер доносит до ее уха шепот далеких, неизвестных девочке миров, а завихрения неразличимых с Земли галактик складываются в читаемые лишь сердцем строчки всемирного кода. На расстоянии вытянутой руки рассыпаются в пепел звезды и оседают на коже лондонским дождем. Разорвавшиеся тысячелетия назад миры треплют волосы пропахшим водой ветром, а их небольшая, затерянная в бесконечной Вселенной планетка на миг становится ее центром. Она вглядывается в пульсирующий мрак черных дыр, а вечный сумрак этого острова рассеивает свет далеких солнц. Биение их, совсем небольшой, но необходимой звезды, словно поддерживает зародившийся где-то невообразимо далеко пульс - идеальная, совершенная гармония, существующая задолго до ее появления и продолжившая существовать еще вечность после смерти, примет в свои объятия душу маленького, почти незаметного на общем фоне зеркала. Джей почему-то нравится идея возродится где-то на другом конце реальности. Ей в принципе нравится идея не-смерти.
Она заглядывает еще немного дальше, где пространства уже не существует, и мягко отодвигает ткань времени, возвращаясь так далеко в прошлое, что даже в Эдеме не найти об этом упоминаний. На ее глазах совсем юный, не старше четырнадцати лет на вид, голубоглазый и темноволосый ангел оглядывает результаты своих трудов, внося финальные коррективы в получившийся рисунок, и пусть он уже старается подражать старшему брату и выглядеть взрослым и собранным, небесные глаза сияют затмевающей любой свет радостью - он закончил. Джей тепло улыбается мальчику, которого никогда не знала, и отпускает воспоминание. Звезды все так же близко, таинственно мерцают отблесками Света, что она увидела в тех глазах и это самое прекрасное, из когад-либо виденного ею.
- Кажется, у меня сегодня день рождения, - тихо, доверительно шепчет девочка своему отцу, словно раскрывая величайшую тайну. Она никогда не понимала, зачем люди празднуют эту дату, вкладывая в нее какой-то особенный смысл, да и сейчас не понимает, но чувствует, что именно сейчас, а не века назад, в Аду - она родилась, и это было бы даже немного страшно, если бы не надежно держащая ее рука Люцифера, так неожиданно подарившего ей целый звездопад - загадать желание зеркало, естественно, не успела, да и нет у нее чего-то такого, о чем стоит просить звезды, и все свои чудеса они, по традиции, создают сами.
Реальность дрожит и меняется на глазах и, кажется, они вообще не должны были становиться так близки, оставаясь в рамках ролей Творец-Создание.
Кажется, они слишком давно научились перешагивать через жмущие маски, а теперь их не осталось вовсе, и ей немного страшно так - быть только собой. Уже не Зеркалом ведь, если подумать, он убил ее еще в аду. Не его безупречным творением, ведь все чаще девочка поступает так, как считает нужным сама, и лишь ставит ангела перед фактом. Не ближайшим союзником, потому что зародившаяся еще в Преисподней любовь стирает саму возможность таких жестких границ.
"И кто же я?"
Спрашивать, естественно, приходится только у себя, и пусть Люцифер дал бы почти идеальный ответ, сейчас ее не устраивает даже малейший процент ошибки.
Благо, у нее все еще есть вечность, чтобы найти свой вариант.

Он тоже смотрит вверх, разделяя с девочкой целую Вселенную до последней ее наночастицы, и звездные ветры сдувают космическую пыль с их древних, изрядно уставших душ, обнажая их перед всеобъемлющим величием мироздания. Для нее - сотни далеких, смутно знакомых по малейшим совпадениям миров, для него - все грани Его творения, но сейчас их взгляды не только не резонируют друг с другом, но даже словно бы дополняют до единой картины. Михаил был как всегда прав, однажды сказав ему: "Если хочешь понять истинную красоту мира, сперва познай его изнутри, а потом взгляни, каков он снаружи" - и сейчас, прожив на Земле весьма значительную часть вечности, они видят ее в окружении иных созвездий, беззащитную и одновременно бесстрашную, согретую скупой, но искренней теплотой одной-единственной звезды. Солнце появилось раньше, чем он, и все еще горит - и почему-то сейчас эта неизменная определенность успокаивает его, вселяя призрачную надежду. Возможно, он действительно делает все правильно. Возможно, это и есть ответ...
"Возможно, Он тоже не знал, как будет правильно, - ему впервые приходит в голову эта странная мысль, и всю его сущность невольно охватывает едва ли не суеверный трепет. - Возможно, Он тоже не знал, как именно нужно поступать, потому и создал нас всех. Тысячи и одно дитя - тысячи и одна вероятность развития событий. И тогда единственной возможностью дать нам сыграть каждому со своей колодой карт было... - он замирает, сомневаясь, стоит ли ему заходить дальше, но потом делает это одним решительным шагом. - Он дал миру выбор, когда ушел. Как дал его тогда, на заре, создавая меня. Теперь вариантов куда больше... у каждого из нас, даже у меня... Значит, вся суть - в выборе..."
И свой он уже сделал. Один выдох - и архангел возвращается с небес на землю, к кажддому из своих решений. Мир. Любимая женщина. Сын. Дочь.
- Кажется, у меня сегодня день рождения, - ее голосок непривычно робок и очень по-человечески звенит, и все его сомнения тут же рассеиваются в прах. Ему хочется смеяться над самим собой - это ж надо быть таким идиотом: столько веков ждать божественных знамений, сотрясая небо отчаянными молитвами, и пропустить настоящие знаки. Надежда в голосе дочери. Вера в сердцах братьев. Улыбка Авии...
- Кажется, на день рожденья положен торт, - он чуть хмурит бровь, припоминая - его познания о земном быте все еще весьма ограничены, но этот простенький факт откуда-то известен. Одним ментальным усилием он быстро просматривает все близлежащие кондитерские и выбирает тот, который, как ему кажется, понравится Джей больше прочих - донельзя шоколадный, а после, не слишком уверенно, но старательно водружает на лакомство тонкую свечку, мягко касаясь фитилька кончиком пальца. Робкий, но отчаянный огонек чуть дрожит на ветру, но ни одна капля дождя не попадает на него, и архангел, мучительно раздумывающий о том, не забыл ли он еще что-то важное, вручает торт Джей, мимолетно кивнув на свечку:
- Ее вроде как полагается задуть и... - собственно, он так и не понял, зачем ее задувают, но сейчас не время для заминок, и он сходу придумывает продолжение: - решить, что ты приобретешь к своему следующему дню рождения.
Кажется, у них неожиданно стало на одну семейную традицию больше. Учитывая, что до этого в списке были различные вариации "разрушить мир ради друг друга" - очень многообещающе.
По крайней мере, ему очень хочется в это верить.

Она все реже смотрит на него как на подопечного, да и ангел, хоть и почти не изменился внешне, совсем не похож на того мальчишку, что ей приходилось оттаскивать от Тьмы.
Она почти не замечает в нем создателя, признавая за ним это право - изменять ее и ее жизнь так, как это будет необходимо. Впрочем, сегодня первый случай со того дня в Аду, когда он воспользовался этим.
Все реже видится в нем стратег и начальник, и даже в те дни, когда он спокойно объясняет ей необходимые детали - девочка ловит себя на мысли, что куда больше ее волнуют залегшие под глазами тени и идущие от уголков губ усталые морщинки. Конечно, вся нежность все еще откладывается "на потом". На те удивительные дни, когда весь мир забывает о них, выделяя несколько метров продуваемой ветрами крыши, кажущейся ей невероятно теплой. Тогда девочка может позволить себе то, что было немыслимо несколько веков назад - легко прикоснуться к усталому лицу, словно стирая с него груз забот. Естественно, ему это не помогает, но ангел неизменно находит в себе силы улыбнуться, прижимая ее ладошку к своей щеке. Каждому из них после придется расплачиваться за эти мгновения передышки, но любая цена здесь не будет слишком высокой.
Он все чаще отец, и в черных глазах - не гордость создателя, а родительская любовь. Ему очевидно больше нравятся рассказы о том, как пряно пахнет листа в одном из ближайших парков, чем прикидки о том, как выиграть еще немного времени или обезвредить медальон. Она робко начинает звать его просто так - потому что соскучилась, немыслимая ранее блажь, казавшаяся почти преступной. Он изредка окликает лишь для того, чтобы послать ей ментальную улыбку по изнанке связи - никогда ранее они не позволяли себе подобного, и сейчас, когда он жестом фокусника извлекает откуда-то шоколадный торт, она улыбается так, как и положено любому ребенку - беззаботно и счастливо, только чудеса на этом не заканчиваются, и она в последнюю очередь похожа на многотысячелетнее зеркало, завороженно глядя на колышущийся на ветру огонек свечки.
- Загадать желание? - Переводит сказанное отцом в местные формулировки, на деле просто растягивая время. Он знает, что у нее почти нет желаний, а если и есть, то спрятаны они слишком далеко, и даже сама Джей о них не догадывается. Когда-то это было необходимо, а сейчас просто не хватает времени, чтобы исправиться. - Но я же... - поднимает на него по-человечески растерянные глаза, а после понимает, что кое-чего все же хочет в последнее время. Робко, боясь признаться в этом самой себе. Обретение желаний - еще один шаг в сторону от зеркал, а она и без того за сегодня прошла больше, чем за пять предыдущих веков, но когда он так смотрит - нет ничего невозможного.
- Я хочу...следующий день рождения провести семьей, - легонько дует, туша огонек, и, наверное, ей никогда не понять, как связано исполнение желания и горящий фитилек, но есть в этой традиции что-то милое, дающее иррациональную надежду на то, что все будет хорошо. Джей верит, что через год они смогут собраться еще раз - отец, Авия и Алекс, и, раз уж этот день выпадает из всех возможных рамок и законов, их будущее пишется прямо сейчас. - А значит ты назначаешься ответственным за мое желание.
Раньше ей приходилась играть это - очаровательное, бесконечно любимое своей семье дитя, уверенное, что ему не откажут в озвученной просьбе. Сейчас и правда получается быть такой, а Люцифер, изучающий роль отца так же, как и она - дочери, на ходу, едва ли не благословляет ее на эти маленькие проявления человечности. Тем более, что сейчас они как никогда сходны в желаниях, и семья - недоступное, невозможное, похороненное ими понятие, сейчас желаннее чем Святой Грааль для паломников.
И у них есть год, чтобы попытаться.
Звучит как хорошее начало новой жизни.

Он не может предсказать, каким будет его следующий день, не может предвидеть исход битвы, но предельно четко знает, что назовет своего сына Александром. "Защитник людей" - как ответ на все невысказанные вопросы, как громогласное заявление мирозданию, как...подсказка, которую может дать только отец. Поможет ли она еще не родившемуся мальчику, зазвучит ли тихий голос архангела в его сознании, если вдруг придется стоять на распутье и спрашивать себя, какую дорогу выбрать? Увидит ли он в ней столь необходимый в трудную минуту ответ, поймет ли истинный смысл этого завета?
А еще он знает, что его сын будет носить фамилию Авии, потому что давать ему свою вымышленную - все равно что изначально лгать собственному ребенку. И это будет значить, что он совсем не обязан вслушиваться в свое звенящее имя. Не обязан искать знаки, чтобы выбирать свою дорогу. В мире бывшего Дьявола именам придавалось слишком уж большое значение - так, Самаэль, "яд Бога" был просто обречен однажды отравить Его, а Люцифер...Люцифер был обязан гореть. Но мальчик, рожденный в переплетениях Света и Тьмы, Александр Белл должен был избежать этого. Величайший дар, который отец может дать своему ребенку, это...право выбора.
Он снова смотрит вверх, в просевшее бездонное небо, уже не ища, но чувствуя Его следы. Он мог ошибаться - в очередной раз - или оказаться правым, но сейчас это не имело значения.
"Спасибо, Отец".
У его ответа - самые серые в мире глаза. самый проницательный взгляд и самая эфемерная улыбка. Его дочери - тысячи лет существования и всего первый год жизни, и поэтому он не выпускает ее руки, забывая о Назначениях и предзнаменованиях. Им не был предсказан этот путь, но они сами сделали так, что им уже не выбрать никакой другой, и эти игры с судьбой могут дорого обойтись, уже дорого обходятся, но когда он видит, какой счастливой может быть ее улыбка, он готов заплатить любую цену. И сейчас загаданное ею желание для него важнее, чем все завещанные ему на заре времен повороты.
- Ровно через год...обещаю, ты будешь задувать уже две свечи...торт испечет Авия...а твой младший братишка, наверное, будет вопить так, что мироздание оглохнет, - на его губах появляется легкая, чуть неумелая улыбка, а к съедающему его день за днем отчаянию внезапно прибавляется толика уверенности. Словно желание, загаданное в день рождения, разом решило исход войны. Словно вера и правда может быть сильнее любых обстоятельств.
Год - ничтожно мало для столь древних существ, и бесконечно много для отца и дочери, только постигающих азы.
И это определенно стоит того, чтобы рискнуть.

Улыбаться сама она еще только учится, но сейчас по-другому не выходит, ведь глаза ее ангела приобретают тот мягкий оттенок темноты, ради которого она готова сотню раз умереть и вернуться. Дойти до него, чтобы увидеть, как разглаживаются едва заметные морщинки на лбу, и теперь в ее обещаниях есть одно весомое различие, добавляющее им значение абсолютных. "Я вернусь, папа" - обещает каждый раз, расставаясь с ним, точно зная, что беды не приходят по расписанию, а он сейчас - цель номер один и есть в этом мире еще одна жизнь, столь же не принадлежащая себе, она очень удивится. "Я буду ждать тебя, дочка", - читает в незаметном изгибе почти улыбающихся губ, и большего обещания ей не нужно, ведь это значит: выживет, если не ради себя, то чтобы ей было куда прийти. Может звучать как ложь, если бы говорилось не им.
С некоторым запозданием приходит мысль, что возвращаться к нему каждый раз будет немного не она, чуть-чуть другая, изменившаяся, и в какую сторону не сможет предсказать даже самый лучший пророк. По старым заветам она всегда должна поддерживать нейтралитет и смотреть немного со стороны, не иметь собственных желаний и не жить. У нее была одна цель - спасти его. Ее мир был сужен до единственного ангела. Ее реальность была совершенно статична тут и изменчива серди зеркал. Оказывается, вот так и заканчивается целая эпоха - простым "давай попробуем", но девочка вынуждена признать, что началось все куда раньше. Когда она, еще не зная, решила выяснить в каком мире ей предстоит жить. Когда позволила учить себя этому и долгие века постигала азы человечности, пусть ненадолго, но входя в жизни людей, дыша их проблемами, находя решения на нехитрые вопросы. Тогда их жизнь казалась азбукой, но лишь на первый взгляд - там не было второго дна, но было бесконечное множество оттенков, на многие из которых она до сих пор не умеет смотреть. Ее статичность начала заканчиваться, когда она увидела первый из них - насмешливую зелень глаз асгардца. Когда позволила смертным назвать себя другом и, спустя десятилетия - навала сама. Оказывается, к этому мигу она начала идти едва оставив ад.
- А ты будешь зажигать свечи, - мягко дополняет его план, потому что вписать отца в эту картину жизненно важно и какой бы большой в итоге не стала их семья, ее начало - всегда он. Все начала в жизни девочки - всегда Люцифер, но в последнее время об этом вспоминается все реже, заменяясь другим, новым, но не менее важным. Например, они оба любят чай. И оба с неизменным трепетом встречают ответные улыбки.
Они все еще готовы разрушить ради друг друга мир, но только начинают понимать, что иногда достаточно просто обнять.
Девочка пальцем смазывает с торта глазурь, отправляя в рот - совсем не культурно, зато очень вкусно и, кажется, шоколад не так плох, как ей казалось. Джей все еще подозрительно относится к интенсивным вкусам и запахам, но это насквозь шоколадное великолепие с первых секунд приходится ей по душе. Хотя, может быть, дело тут в том, что это подарок. Она улыбается, раздумывая о том, много ли детей получают в подарок вселенную и торт, зачерпывает пальчиком еще немного шоколада отцу.
- Невероятно вкусно. Попробуй?
От привычки делиться неожиданно-приятными открытиями она даже не собирается избавляться, потому что это дает им обоим шанс улыбаться немного чаще, вспоминая, что есть что-то кроме бесконечных сражений.

Формально новую жизнь получила только Джадит, на деле же - они оба. Его девочка начинает искренней улыбаться, глубже чувствовать и находить новые решения для старых задач - не факт что проще, но определенно оригинальнее. Его дочь начинает видеть мир вокруг себя - видеть, а не отражать, и пусть до настоящего разрыва с зеркалами еще немалый путь, первый шаг сделан и, совершая его, она не выпускала руку архангела. Отца...Слово все еще немного непривычно, но вот ощущения от него давно знакомы, будто впитаны в саму сущность. Ведь на самом деле все решилось не здесь и не сейчас, просто сегодня они оба наконец решились назвать вещи своими именами, не пряча признания на изнанке связи. Был Берлин и первые слезы, был Лондон и их первая крыша, была Вена и первый осознанный выбор. Впереди - сотни других крыш, городов, утренних побудок и вечерних откровений. Сейчас...достаточно просто не разжимать руку.
Для него самого за считанные минуты изменилось столь многое, что в это практически невозможно поверить. Все эти столетия - от первых секунд осознания в себе Первородного Света до изматывающего мрака Преисподней, от долгих лет заточения до первых шагов на свободе он шел, ставя перед собой различные цели, но движимый всегда единственным желанием - докричаться до Него. Дошептаться, дохрипеться, дозваться... Только бы Он услышал зов своего отверженного сына, только бы дал знак, что все, совершенное им, не было напрасным. Что за ним все еще стоит Его воля, Его свет и Его любовь. Что Он все еще... не опускает небо. Все, что угодно - за один-единственный шанс быть услышанным. Больше, чем все - за один-единственный ответ...
Теперь он не зовет, хотя эта безумная тяга, наверное, никогда не угаснет, и он еще не раз перевернет весь мир в поисках того, кто, возможно, действительно ушел навсегда. Теперь зовут его - и это внезапно выходит на первый план: не ждать ответа, а отвечать самому. "Люцифер!" - бесконечно нежный, пронзительный голос Авии, на который он срывается, на доли секунды забывая, что ему бесчисленные тысячи лет и превращаясь в обыкновенного влюбленного мальчишку, живущего лишь зовом своей избранницы. "Папа!" - все еще робкий, звенящий шепот Джей, на который он оборачивается. даже стоя на грани всех возможных миров, впервые постигая все грани отцовской любви и заботы. Когда-нибудь этим же словом его назовут другие губы, звонкий мальчишеский голосок, и ради него он вернется из какой угодно темноты, презрев законы какого угодно света.
В улыбке его дочери - если не все нужные ему ответы, то бесчисленное множество поводов отмахнуться от них, признавая неважность вопроса. Немного растерянный, он наклоняется и слизывает шоколад с тонких пальчиков, и становится неясным, то ли торт и правда настолько вкусный, то ли все дело в счастливом блеске серых, таких доверчивых сейчас, глаз.
- Замечательно, - он улыбается, усаживаясь рядом с ней, чтобы вместе начать постигать сложную для обоих науку жизни:есть торт руками, болтать ногами над лежащим внизу городом и вместо планов грядущих сражений обсуждать форму проплывающих над головой облаков. Они все еще катастрофически неумелы, но учиться вдвоем - куда эффективнее, чем одному.
Теперь у них обоих есть четкая цель: следующий день рожденья и семья, а значит они в очередной раз смогут совершить невозможное, и никто - Эдем ли, Ад или таинственный Мессия - не смогут им помешать.