В его зубах сигарета - он любит Malboro, тот самый отвратительный вкус прошлого века, напрочь отвергая всякие буржуйские сигарилы и тому прочее. Нет, Хантер был "воспитан" на уличном табаке, хотя с легкостью мог позволить себе самые дорогие слабости. Денег он не жалел, пожалуй, на байки и кожаные куртки, коих в любом пристанище блондина было не счесть. Одна из них, совсем недавняя покупка, еще пищала новомодным трендом, когда он облачился в нее под восхищенный вопль Адриана и притворно закатанные глаза Катарины. Что ни говори, Хантеру чертовски шла кожа цвета смолы под стать его золотистым волосам, а хорошо выглядеть - это даже не призвание, это совершенное искусство, коим он овладел едва ли не в младенчестве. Сероглазый нарцисс неспешно брел по мощеным улочкам Парижа, неся в руках бумажный пакет, набитый разнообразной снедью для своих ангелов. Преимущественно сладости и ни бутылки виски - кому расскажи, не поверят, что Алекс с Монмартра пешком до Елисейских (он намеренно избегал сегодня любой транспорт) гонял в Ladurre за макаронами и круассанами, а не за коллекционным вином. В глазах шальной огонек приправлен мечтательной дымкой: не иначе, как вспоминает на ходу под песню, играющую в одном наушнике, пробуждение Лима сегодня утром, то, как прочерчивая дорожкой невесомых поцелуев невидимый путь от затылка к краю черного белья, констатирующего со смуглой кожей пророка непозволительно сексуально, Алекс и сам стремительно прощался с рассудком, вдыхая запах обнаженного родного тела. Боги видят, как любил он просыпаться бок о бок с кареглазым безумием, пунцовеющим от случайного взгляда, брошенного на его хрупкое, но бесконечно прекрасное тело. Хантер сам себе усмехнулся, сворачивая в знакомый переулок, сокрытый от шумного движения основных улиц. Как кошка он мог видеть в темноте, обученный непростым навыком за годы работы охотником, но сегодня вечером его взор застилал не разум, а коктейль возбужденных эмоций, граничащих с помешательством так близко, что все наработанные способности меркли и бледнели в сравнении с воспоминанием о румянце на щеках Адриана Лима.
Беспечность - не порок, но может им стать, если не обращать должного внимания на небезызвестный факт, что мир-таки не крутится вокруг нас одних. Амальгама вечера первыми звездами увенчивала небосвод, катако же, не обращая внимания на мир, преодолевал долгий переулок, насвистывая в такт незатейливой мелодии, звучащей в голове. В любой другой раз он бы чертовски винил себя за отвлеченность, слепоту и подростковую веру в сюрреалистичный максимализм, обеспечивающий оправдания на все случаи жизни. Да, в любой другой раз, но только не сегодня, не в день, который начался так умопомрачительно роскошно, в лучших традициях особенной французской классики, о которой Хантер мог лишь догадываться из псалмов аристократической жизни ярких личностей ушедших в небытие эпох. Или же...прошлое все-таки остается в перспективе?
Не время было для меланхолии, не время ни для чего, кроме будоражащей кровь жизни, словно воздух, наполняющий легкие, необходимой и неиссякаемой, но продолжающейся с каждым новым запретным рассветом, жадной, порочной, неправильной, лишенной мыслимых и немыслимых границ, но жизни. Хантер представил лица своих любимых, когда он спустя какие-то жалкие двадцать минут войдет в холл, громогласно объявит о своем возвращении и будет требовать кровавую, ну ладно, можно и просто дань за каждую конфету или пироженку. Скорей бы домой. Скорее бы...

...Арка сменяет арку. Он зарекался не ходить дворами, но разве слушаешь самого себя, когда отчаянно спешишь домой? Вальяжная прогулка сменилась откровенным желанием как можно скорее добраться до пристанища троицы. Что это? Предчувствие? Да глупости. Был бы рядом Эйд, конечно, Хантер поверил бы во что угодно, но выпускать на волю подозрения, будучи одному - вот уж неслыханная дерзость характера. Все в его блондинистом мире было к верху дном, даже самые элементарные устои, но Алекс с самого детства верил, что верх-тормашками жить веселее, а, значит, цена невиданной наглости уплачена сполна. По крайней мере, ему так казалось. Всего несколько поворотов, переулки без фонарей и пресловутых ступеней, ни тебе неба над головой, ни света первых звезд. Душой на ощупь - путь последних самураев, и Алекс снова обещает себе не ходить извилистой дорогой. Обещание вчерашнего дня актуальнее всего звучит в момент под названием "сейчас".
Ни кошачья реакция, ни звериная поступь, ни пресловутые инстинкты охотника не сыграли на руку до одури влюбленному блондину, когда к его горлу приставили холодный клинок, в незнакомый голос прошептал в опасной близости от виска:
- В один присест сильный слабого съест, милашка.
Алекса Хантера застигли врасплох. Пакет с едой шумно опустился на брусчатую мостовую переулка Монмартра. Из тени плавно выплыло две фигуры и в призрачном тумане сумерек Алекс различал лишь откровенные издевательские усмешки на лицах незнакомцев.
- Так и скажем Повелителю Мух! Не такой уж его сынок и прыткий!
- Девка еще противнее, но Демон держит ее у своей ноги, хер подберешься!
Что? Миранда?! Вырываться бесполезно - одно движение и сталь рассечет горло как нож масло. Но что делать? Он здесь совершенно один, некому даже отвлечь этих придурков, чтобы Хантер смог вырваться из тисков. И все же...с ним всегда было его умение бесить любую тварь на этой земле.
- Ребят, только не говорите мне, что папик соскучился! В жизни не поверю! - фыркает Хантер, наигранно расслабляясь в руках демона позади него.
- Ой, сладкий наш, в жизни и не надо. - тот, что стоит ближе всех, судорожно облизал губы и едва ли руки не потер в предвкушении мясорубки. Угораздило же родиться сыном Вельзевула. Кровь лихорадочно била в виски, давление превысило все возможные шкалы, но это только в душе, ни в коем случае нельзя демонстрировать им страх - съедят на месте и не заметят, ведь явно, демонятки действуют по своей прихоти из желания насолить его биологическому отцу. Кому в здравом уме придет в голову убивать Хантера, стремящегося в Ад лишь только по одной причине - забрать сестру, но вовсе не, бога ради, на что-то претендуя, бред же. Да и отцу он нужен лишь как игрушка и мнимая защита - не больше, не меньше.
- Сладкий? - издевательски ухмыляется Алекс, непонятно для чего - то для счастливого случая, то ли дурости ради, оттягивая неизбежный момент. Он должен вернуться домой. Он вернется, но...как? - Не помню, чтобы у нас с тобой что-то было, но ты прости, если вдруг у тебя чувства до сих...
Сталь впилась в горло настойчивее и голос над ухом зазвучал яростнее и явно более нетерпеливо, не давая Хантеру договорить.
- Мразь ты полукровная, не рыпайся. Чего мы ждем? Бастрад в наших руках, пора отослать его отцу подарок на подносе!
Ну браво, Алекс. Оскар твой.
Катако зажмурился в ожидании чего угодно, только не помощи удачи, у которой он всегда водился в любимчиках, и которая сегодня, как и он сам, ослепла от невесомой красоты вечера. Может быть теперь придется закрыть глаза навсегда?
Черта с два. Сейчас что-нибудь произойдет, он что-нибудь придумает, только не сдаваться, не сдаваться никогда, мать ее, чертову, жизнь...

Париж, снова Париж. В который раз на протяжении долгих столетий. Впору посмеяться над самим собой - возведя отсутствие каких-либо привязанностей в ранг жизненного кредо, он неизменно возвращался на одни и те же улицы. Кажется, Джадит во время одной из их бесчисленных бесед со свойственной ей мягкой иронией обозначила это как "Парижский синдром" - их пути тоже постоянно пересекались где-то между Эйфелевой башней и ступенями Монмартра, и стоило порадоваться, что он так и не стал фаталистом, иначе неизвестно, чем бы обернулись подобные "предзнаменования".
Впрочем, он мог успокоить себя тем, что единственная его привязанность оказалась вполне безопасной блажью - вряд ли любовь к одному городу могла дать его противникам существенные зацепки: Париж был слишком многогранен и не отличался особым постоянством, вечно догоняя собственных шальных призраков, он не хранил верность никому, но никого и не предавал, чем, бесспорно, заслуживал безмолвное уважение Астора. Франция времен его юности была иной, но изменения разве что вызывали у него легкое удивление, не причиняя ноющей боли, с которой зачастую сталкивались подобные ему, обреченные в своем суррогатном бессмертии беспомощно наблюдать за разгоняющейся центрифугой времени, стирающей с лица земли все привычные им устои. "Все меняется, мы стоим на месте" - сказал однажды один из его бесчисленных случайных знакомых, мучавшийся тем же недугом, что жил и в крови самого Карбо - чересчур затянувшейся вечностью. Он же, в силу своей занятости, был избавлен от необходимости наблюдать постепенное увядание прошлого и неумолимое расцветание грядущего, он всегда возвращался в настоящее, находя мир уже изменившимся, что могло вызвать лишь любопытство, весьма удачно минуя горечь. Ощущение ностальгии редко его посещало - ему вполне хватало чертогов собственной памяти, чтобы вернуться в то или иное событие, да и этим он практически не грешил, оберегая собственный разум даже от себя самого. Это было частью игры, так что волей-неволей приходилось тратиться на свечи.

Знакомое дрожание воздуха перебирает привычные ароматы улиц, запах свежеиспеченного хлеба и цветущей лаванды, распродаваемой на каждом углу. Как же все-таки он не любил этот спертый колющий отзвук с явным душком - кровь демонов была отвратительна не только на вкус. Вассал Сатаны неуловимо поморщился, ручной ястреб Азазеля слегка напрягся, вампир замедлил шаг, прислушиваясь к собственным ощущениям от происходящего в соседнем переулке. Двое демонов средней силы - их вонь-то и подпортила ему здоровый вечерний аппетит. Третий аккорд в этой темной гамме показался ему каким-то жидковатым, будто разбавленное водой вино. Спустя секунду он приходит к единственному возможному выводу. Полукровка. Молодой, неопытный... и напуганный, что было вполне логично, учитывая переделку, в которую его угораздило вляпаться. Что ж, Париж переживал и не такие трагедии, а смерть - дама, не признающая высоких каблуков - и она не устанет являться даже на вымощенных мелкой брусчаткой узеньких мостовых Монмартра. Очередной мальчик встретил свой конец, возможно, даже найдется кому его оплакать, а Астору остается только пройти мимо, подставляя лицо прохладному ночному ветру, который вскоре избавит его от этого тошнотворного запаха. Нынешний век абсолютно не располагает к бездумному рыцарству, и мальчишка-катако - явно не тот, ради кого Карбо стал бы менять намеченный маршрут.
Следующий шаг сделал все ощущения еще более резкими и глубокими - он как раз поравнялся в роковым поворотом, увлекшим в свои сети очередного беспечного мотылька. Вампир поспешил пройти вперед, желая как можно скорее распрощаться с привкусом гнилой демонической крови, но в этот момент порыв ветра, обдувавший и лицо захваченного врасплох мальчишки, принес ему очередную порцию "информации". Тот самый момент, когда начинаешь проклинать врожденное феноменальное чутье - иногда узнаешь больше, чем хотелось бы.
Странноватая смесь из хрупкой человеческой природы и темной бури, разрывающей на части. Мальчик оказался еще более юным, чем ему показалось вначале - и судя по дрожащей на молекулярном уровне горечи, он был тем еще отчаянным малым - такие всегда плохо кончают, сами себе создавая проклятие, подгоняющее к самому краю. Ходячие бомбы замедленного действия, инстинкты самоубийцы, перебивающие всякое понятие о личной безопасности, обреченность как стиль жизни... О, он знал таких - и некоторым даже помог достигнуть крайней точки раньше срока, но было в этом парнишке и то, что невольно заставило его остановиться - новая нота в горчащем коктейле самодельного безумия, разом меняющая весь вкусовой букет.
Любовь.
Мальчишка был влюблен - до одури, до щемящей под сердцем боли, до срывающихся петель со всех метафизических дверей, он возводил свою любовь в священный культ и служил ему с отчаянностью фанатика, узревшего Бога.  Со своей неизгладимой печатью вечной обреченности он невероятно хотел жить, не преследуя при этом никаких великих целей, которые неизменно превратили бы его в очередного истлевающего гения - но лишь ради возможности еще раз увидеть улыбку того, кто жил в его сердце.
Карбо мимолетно облизнул губы. Сильные эмоции всегда откладывают отпечаток на кровь, превращая ее из банального питания в аналог коллекционного вина, и кровь приговоренного демонами мальчишки, пожалуй, могла бы украсить набор любого эстета. Астор не занимался коллекционированием, но подобные экземпляры ценил как всякий почитатель истинного искусства. К тому же, любовь - удивительная редкость в мире, где самые теплые отношения в большинстве случаев длятся в промежутке от одной остановки до другой, так что...
Он сворачивает в переулок, предпочитая не вдаваться в размышления о мотивах своих действий. Столь открытая стычка сулит ему немало проблем, но, пожалуй, он сможет компенсировать это моральным удовлетворением от того, что какая-то зарвавшаяся темная тварь не получит на этот раз желанную душу.
- Чего мы ждем? Бастрад в наших руках, пора отослать его отцу подарок на подносе! - все мелкие сошки грешат излишней болтливостью. Что ж, сейчас это ему только на руку.
- Добрый вечер, господа, - вежливо произносит вампир, неуловимо скользнув рукой в карман пальто. Любимый кинжал послушно ложится в ладонь, приятно холодя пальцы.
Один из демонов расслабленно скалится в ответ.
- Привет, ястребок, - до омерзения привычное прозвище проскальзывает мимо его внимания. - Далеко залетел от родимой клетки...
Печать неприятно жжет в крови, но он задвигает эти ощущения на самую глубину сознания. Разумеется, рано или поздно Азазель заставит его заплатить. Даже скорее - рано. Но пока он не властен над его "сейчас" - он не имеет вообще никакой власти.
- Далеко, - спокойно подтверждает вампир, молниеносно смещаясь и одним точным движением вонзая кинжал в сердце демонической личины. Темная сущность истлевает, тошнотворный запах слабеет, и вампир испытывает мрачное удовлетворение. Хоть воздух почище стал - и то дело.
Он поступил весьма разумно, убивая сперва того демона, что не сжимал в своих железных тисках мальчишку. Даже при всей аккуратности Карбо, тот мог бы рыпнуться и насадиться на клинок, а так оставшийся демон выпускает "птенчика", чтобы разобраться с непосредственной угрозой. Правильно, кто же может предположить, что этот акт возмездия спровоцирован тем, что вампир оценил привкус истинной любви в крови катако. Не всем же быть ценителями прекрасного.
Демон идет в лобовую атаку. рассчитывая на свою силу, Астор же, обученный на подобных боях, уходит в тень, с силой метая клинок, который демон перехватывает взмахом руки, тем самым весьма удачно открывая грудь для настоящего удара... Через миг в переулке остаются лишь два живых существа, хотя некоторые могут возразить, оправдано ли в отношении вампира определение "живой". Астор тщательно отирает кинжалы, убирает их в карман и поднимает взгляд на застывшего перед ним мальчишку.
- Я так понимаю, в силу обстоятельств, с воспитанием у тебя проблемы. Так вот. Прогулки по темным переулкам в одиночку - плохая идея.

В силах ли Вселенной повелевать случайным вечером с виртуозностью великого сценариста столетия, улавливающего в мимолетной вибрации воздуха предзнаменование неизбежных в своей неумолимости перемен? И вправе ли Она, олицетворяющая Фатум чертовка, призрачная субстанция обманчивого бытия вероломно встревать в жизнь ее немногочисленных любимчиков? Что это: оксюморон в своем неприкрытом фиговыми листьями извращеном понятии красоты или само совершенство Судьбы, этой продажной твари, скрывающейся за маской девы в расцвете невинности? Алекс Хантер не мог ответить ни на один заданных им же вопросов, как, впрочем, равнодушно промолчала в ответ на его молитвы и сама Вселенная, что, увы, отнюдь не послужило сюрпризом. Еще секунду назад, парень согласен был поклясться в верности самой смерти, лишь бы она соблаговолила отсрочить их свидание. Нет, Хантер был не готов к последнему поцелую прохладных губ вечности. У него не было за душой списка дел, которые следует закончить, кроме, пожалуй, двух, но высеченных на сердце раскаленным клинком обещаний: вернуть сестру и спасти свою любовь, начиная от определения "Всегда". Мир был не нужен ему в той же мере, как и в нем самом не так уж сильно нуждалось это время. Но кости были брошены, как оказалось, задолго до его рождения. И раз уж он поверил в не случайность каждой внезапной встречи, Алексу придется поверить и в святые истины ее последствий.
- Добрый вечер, господа. - спокойный ровный голос незнакомца из тени разрушил непоправимую неизбежность момента,  и в нотах прозвучавшего в темном переулке тона Алексу Хантеру померещилось спасение или хотя бы шанс, на который он так лихорадочно уповал минутой назад. Блондин не спешил обманываться, предаваться захлестнувшей взор надежде и приказывал, как мог, сердцу стучать на йоту медленнее, и воздуху в легких не кончаться так умопомрачительно быстро, а разуму не предаваться секунде абсолютной перемены. Ведь в следующий миг, так быстро, что заключенный в мертвую хватку демона Алекс не сразу осознал необратимость происходящего, развенулось на полотне вечера сразу несколько событий: со скоростью молнии, по природе способностей знакомой катако, из тени возник мужчина, которого демоны нарекли отчего-то "Ястребком", но, стоит признать, с присущей хищным птицам хладнокровностью, мужчина во мгновение ока стер с лица земли демонов, орудуя кинжалами, блестнувшими сталью в проникшем в переулок луче лунного света.
Освобожденный от оков Хантер капризно требует время, чтобы осознать, восхититься и как следует рассмотреть своего неожиданного спасителя. Совсем не случай для чересчур долгого осваивания информации, ну же, Алекс, прояви чудеса скорости! Тряхнув головой, Алекс хотел было поблагодарить неизвестного, который, вне всяких сомнений имел дело с нечистью, если сам по воле злодейки-судьбы к ней не относился, как мужчина снова заговорил, на сей раз обращаясь непосредственно к Хантеру: более признаков жизни под сводами потрескавшейся арки жизни, казалось, не подавал никто. А его полукровную шкуру только что спасли.
- Я так понимаю, в силу обстоятельств, с воспитанием у тебя проблемы. Так вот. Прогулки по темным переулкам в одиночку - плохая идея.
Ха.
Это теперь ясно как дважды два. Кем бы или чем бы мужчина ни был, истина сорвалась с его губ подобно святому откровению. Никогда прежде никто из демонов не выказывал желания причинить неприятности его биологическому отцу через самого Алекса! Это навевало на безрадостные мысли о том, что явно что-то совершенно ужасное происходило в Аду с Мирандой. От осознания этой правды внутри незамедлительно походело. Алекс обязательно разбереться с этим. Как? Для начала вернется домой и расскажет в мельчайших подробностях произошедшее Катарине и Адриану (при мысли, что он мог их больше никогда не увидеть, все внутренности сжались в комок), вместе они определенно придумают что-нибудь стоящее, конечно же, абсолютно безумное, но необходимое. Отныне ведь никто из них не принимал решения в одиночку.
Чем был вызван благородный поступок мужчины и, что еще важнее, будет ли стоить ему это минутное геройство непозволительно дорогой цены? Кому, как не Алексу, было знать, что за все в этом мире приходится платить? За случайности, встревающие в твою жизнь со скоростью сбежавшей из плена фурии, тем более и по особой ставке. Хантер сделал шаг вперед, намереваясь представиться, поблагодарить и предложить взамен его спасению хоть что-нибудь, вот только, лишая передышки неправдоподобно футуристический вечер, очередная уловка треклятого Фатума возникла на пороге их настежь распахнутых дверей. Париж раскладывал карты в одной ему ведомой игре и только своей колодой.
- Думаю, после сегодняшнего, я усвою Ваши слова на внутриклеточ...В сторону! - сорвавшись с места благодаря своей способности, Алекс отпихивает мужчину, и в тот же миг область под левой ключицей пронзает душераздирающая боль. Со вскриком он падает на мостовую, прижимая руку, что тотчас окрашивается в алый к месту ранения, вскидывает взгляд на мужчину, с грацией пантеры и легкостью опытнейшего воина расправляющегося с третьим демоном, притаившися в тени и ожидающим благоприятного момента для нападения, и, прежде чем боль от шальной пули теперь уже его невиданного благородства не застилает разум, перед глазами, уставившимися на танцующего в вихре смерти мужчину, мир вдруг подергивается и сперва неясная, туманная, а после лихорадочно быстрая, яркая пелена заполняет все вокруг...
На безликом счетчике время отматывается на более, чем двести лет назад... Картинки, картинки, спутанные кадры в неразборчивой последовательности, тысяча эмоций, миллион самых неповторимых чувств, рождение, детство, сладкий, самый красивый язык на земле, кто-то читает на нем стихи, поет песни, рыжие волосы пахнут запечеными яблоками, сестра смеется, ужин, потрескавшиеся руки...мама? Призывы к мужеству, запах пороха, холод, сырая земля под ногами, слишком тяжелое оружие, навязчивое желание быть обязательно полезным, жажда боя сильна, жажда жизни еще сильнее, она заключается в деревянном крестике на груди, в глазах, взирающих на мир с любопытством ребенка и страстью жертвы...В помутневшей воде отражается русый мальчик, он улыбается, а в следующий миг, обагряненный собственной кровью, он летит...летит над землей в чьих-то крепких сильных руках. Голос...голос ровный, бархатный, до боли знакомый, его другое имя, другая жизнь, другая смерть так много-много, чертовский много лет назад...
Правда-истина врывается в сердце, осознание протрезвляет омут боли в потаенных уголках рассудка, душа ликует, глаза верят, а с языка, разверзая небеса вечности, срывается лишь...
- Месье?

Стоит отдать мальчишке должное - мгновенно приходит в себя, растягивает губы в улыбке, поправляет прическу - на последнем Астор хмыкает: ну еще бы, даже свидание со смертью не должно повредить укладке. К серым глазам вновь возвращается насмешливый блеск, паренек разминает плечи, избавляясь от ноющей боли после хватки демона.
Нахаленок. Вампир прячет в уголках губ подобие улыбки - сколько он уже повидал таких, отчаянных мальчиков, казалось бы, проклятых самою судьбой, приемных и не особо желанных детей эпохи, отторгаемых цивилизацией подобно инородным телам, нарушившим покой здорового организма. Таким никогда не было места под солнцем - и они молились на луну, при попытке схватить звезду с неба они искалывали в кровь пальцы - а звезды оказывались гвоздями, накрепко вбитыми в глухую крышку мирового склепа, таким не позволялось даже исповедаться - и свои грехи, ровно как и благодеяния, они уносили с собой в пустоту, которая выпивала их - рано или поздно - без остатка. Было ли это какой-нибудь кармической аномалией - или Фортуна сознательно отмечала некоторые души черной меткой - Карбо не знал, но со временем привкус врожденной обреченности в крови стал опознаваться им безошибочно. Вечные изгои, выкидыши мироздания, потерянные дети, навсегда застрявшие в Нетландии - у них не было даже шанса повзрослеть, сколько бы лет им ни было, беспрестанное сиротство сжигало их, отчаянных мотыльков, всего лишь пытающихся вырваться к свету. Астор знал их - и видел, как они пытаются выживать в своем неизгладимом проклятии. Кто-то сгорал сразу, едва сталкиваясь с пустотой впервые, словно не желал затягивать и без того предсказуемый финал, кто-то трепыхался с отчаянием рыбы, выброшенной на берег, но лишь еще больше запутывался в клейкой паутине, а кто-то, подобно этому сероглазому катако, превращал собственную обреченность в неподражаемый стиль жизни, возводя ее в ранг искусства, вальсируя на грани и заливисто смеясь, когда вместо душистых цветов из ликующего зрительного зала прилетали острые клинки. Сказать откровенно, такой вариант поведения импонировал вампиру больше всех остальных, и из невольного уважения к чужой игре он бы даже занял место в первом ряду, чтобы наградить паренька аплодисментами, когда рухнувший, подобно гильотине занавес, наконец ознаменует конец спектакля.
Отсюда невольно напрашивался еще один ответ на закономерный вопрос, почему же он все-таки спас этого полукровного мальчишку. Жалость? О нет, в Аду это чувство умирает первым. Желание насолить давним "приятелям"? Да, возможно, но это ни в коей мере не оправдывает риск наказания. Карбо едва заметно улыбается в темноте. В момент критической опасности кровь закипает, звенит миллионами серебристых колокольчиков, надрывается обезумевшей скрипкой - о, эта лебединая песня перед лицом грядущей катастрофы! В этот момент умеющий читать алые письмена может узнать больше, чем если бы прочитал личный дневник обреченного. И вампир видит - там, в багряном зареве, помимо неудержимой любви и отчаяния, помимо мечущихся, подобно рыбкам-клоунам, последних бессвязных мыслей - рьяное, непримиримое нежелание катако умирать вот так - незаметно, бессмысленно, скучно. Черная метка с рождения душила мальца за горло - и он, кажется, уже примирился с этим, но вот финал...финал он желал выбрать сам - незабываемый и ослепительный, как взрыв сверхновой. А если Карбо и признавал хоть какое-либо право за каждым из живущих, независимо от его личности, положения и статуса, так это право на смерть. Вежливость убийцы - предоставлять жертве право самой выбрать свой конец, и он делает это для незнакомого мальчишки, словно извиняясь перед всеми теми, кому он, по роковому стечению обстоятельств, не смог оказать подобной милости.
Живи, чтобы умереть так, как ты хочешь, маленький катако. Живи, чтобы твой финал запомнился миру, давно отказавшемуся от тебя. Живи - до следующего раза, до следующего клинка, до следующей темной подворотни - и если ты попадешься, то сам потратишь этот дар впустую.
Астор лениво кивает уже вполне оправившемуся парню - ему не особо хочется поддерживать какую-либо беседу, чем меньше существ его запоминают, тем лучше. Вампир собирается сослаться на неотложные дела и мило попрощаться с юным катако, но судьба, со свойственным ей черным юмором, распоряжается иначе. Резкий запах тошнотворной крови пронзает воздух. Астор машинально хватается за кинжал. готовясь встретить удар из темноты. Видят небеса, он надеялся, что одной смертельной опасности за день для паренька будет достаточно и даже не брал в расчет, что тот может выкинуть что-то подобное. В момент, когда вампир готов уйти из траектории выпущенной пули, мальчишка бросается вперед. Если что-то и могло застать врасплох наемника, то это был отнюдь не внезапный выстрел. Его кинжал уже летит в темноту, изящно повторяя дугу снаряда, и находит свою цель, а вампир подхватывает вскрикнувшего от боли мальчишку, в немом изумлении заглядывая ему в глаза.
Зачем? Ведь это было абсолютно бессмысленно, нет, это было даже крайней глупостью, настолько нелепой, что этот малолетний идиот, пожалуй что и заслуживал смерти в безлюдном переулке - подобные дурости должны быть наказуемы. Во взгляде Астора назревает раздражение, но в этот момент он встречается глазами с задыхающимся от боли ребенком, которого все еще держит на руках.
Неумолимый жар раскаленного солнца, нервное ржание измученных коней, свинцовая тяжесть век... Пот, градом катящийся по лицам, сухость безветрия, запах крови, которой всегда недостаточно, чтобы напоить обезвоженную землю. Грохот выстрелов, крики, повелительно вскинутая к небу рука. "Отступаем!" Тяжесть земли под ногами, срывающееся дыхание, взгляд, брошенный на горизонт. Хрупкая фигурка, рванувшаяся из общей толпы, маячащей на фоне полуденного зарева подобно темному облаку. Один-единственный выстрел. Один-единственный крик. Ужас в помутневших от боли глазах. Горячка. Агония. Прерывистый. тихий шепот. Все хорошо? Да.
Да. Да. Да
Лети, мальчик....
- Месье? - далекий, потертый течением времени, как старая граммофонная пластинка, но отнюдь не забытый им голос срывается с губ раненого катако. Астор вздрагивает, пронзенный насквозь хитросплетением хроноса, но мгновенно берет себя в руки, опускается на колени, разрывая рубашку на груди юнца. На этот раз пуля вошла совсем неглубоко - чуть раздвинув края раны, он извлекает ее, морщась от боли - серебряная - прижимает собственный платок к ключице мальчишки.
- Терпи, - привычный, отрывистый тон. Он обрабатывает рану, потратив половину бутылька трофейного коньяка, накладывает повязку, туго затягивая узел. Остальное успешно довершит регенерация катако, но оставаться на улице им сейчас нельзя. Карбо принимает решение быстро. Подхватывая пацаненка на руки, он переходит на более привычную для своей расы скорость и проносится по улицам, прижимая к груди раненого. Очередная съемная квартира встречает их благословенным полумраком, вампир опускает юношу на кровать и, подумав, щелкает выключателем ночника. Тусклый свет падает на юное лицо, на спутанные светлые волосы, выхватывает из темноты уже вполне сфокусировавшийся взгляд. Кажется, паренек приходит в себя. Отлично.
Звук хлесткой пощечины гулким эхом разносится по полупустой комнате. Синие глаза сверкают, но на губах вампира появляется подобие усталой улыбки.
- Опять та же ошибка, мальчик. Опять та же ошибка.

В рыжие волосы вплетается полуденное солнце. Впереди мальчишки бежит девочка, ей всего семь, кудрявые локоны выбились из-под шерстяного платка, обвязанного вокруг головы. Адель очень любит зиму, несмотря на то, что дома постоянно холодно, и он старается как можно чаще гулять с ней. Маленький ангел заливается заразительным смехом, ловя языком снежинки. Даже он в свои тринадцать с хвостиком понимает, что для счастья многого не нужно. На его льняные волосы тоже опускается снег, но он уже слишком взрослый, чтобы ловить его языком. Вместо этого лепит на ходу небольшой снежок и легонько запускает в девочку.
- Жак, негодяй! - смеясь, восклицает малышка, и осыпает его ворохом снега. Брат не уворачивается. Он любит сначала поддаваться, а затем мухлевать, вот прямо как сейчас: девочка подходит все ближе и ближе, а затем он хватает ее на руки и окунает в сугроб. Адель смеется так звонко, что, кажется, ее веселье и есть самое настоящее счастье. Всегда доверяет Жаку, даже зная, что он ее проведет. Девочка выбирается из снега и спешит за мальчишкой прямо к озеру, но нерешительно останавливается у кромки покрытой льдом воды.
- Ты безумный! Я туда не пойду! - ворчит малышка, но все же тревожно смотрит на брата, стоящего уже посередине небольшого озера.
- Нет, Адель, не бойся! Поверь мне! Ну же...давай, иди ко мне! Покатаемся! - голос Жака уверенный, без тени страха. Он протягивает девочке руки, манит за собой, доверчиво улыбается. Как здесь не поддаться семилетней малышке, которая смотрит на брата, как на единственного кумира?
- Ладно, но я все расскажу маме. - не расскажет. Как ни говорила никогда. Маленькая Лиса всегда так угрожает, но преданно молчит. Медленно шаг за шагом приближается к брату, а затем срывается на бег и ныряет в протянутые руки Жака.
- Не бойся. Я с тобой. Я всегда тебя поймаю. Я всегда тебя спасу. - шепчет мальчик, прижимая к себе сестру. Если бы небо на самом деле видело, как он любит рыжеволосое чудо, никогда бы не позволило двум родным душам разойтись больше, чем на двести лет. В тот декабрьский день Жак Лимье не знал, что это его последняя зима, а жарким удушливым июльским днем он погибнет, разрывая священные нити их с сестрой судеб. Адель Лимье не могла знать, что больше никогда не поиграет с братом в снежки, и всю свою жизнь будет помнить, как детьми они стояли на льду посреди замерзшего озера в их последний декабрь, обнимая друг друга так, словно больше никого, кроме них в мире не существовало. Она пошла бы за братом куда угодно. Девочка всегда ему верила.
Поэтому дома вдруг сняла со своей шеи обычный деревянный крестик, подаренный ей когда-то при рождении, и протянула Жаку. Ей было всего семь, и она верила, что Бог спасет от безумия. Или хотя бы от глупости.
Увы, небу было все равно на любовь мальчика к его сестре. Небу - да. Но вовлеченной в круговорот их судеб фигуре - вовсе нет. И это вдруг оказалось важнее всех Богов.

Удар. Звонкий хлесток разрезает воздух, и возвращает Алекса из полудремы. Призрак прошлой жизни секундой мелькает перед глазами, возрождая в памяти ушедшее в лета воспоминание, и сердце непривычно щемит: Адель. Я все еще хочу, чтобы ты знала, что я спасу тебя, малышка.  
Несмотря ни на что, Хантер улыбается совершенно безумной улыбкой. Впрочем, иного ему и не дано по умолчанию. Не сегодня и, пожалуй, никогда. Если перебрать в памяти все моменты его абсолютных мгновений - это четвертое, зато, как положено, замыкает схему. Алекс никогда не любил круги. Они действовали ему на нервы. Квартет - это уже куда ни шло, и гораздо занятнее. Итог дня: да здравствует совершенство памяти и самая главная, связующая все его иные, реинкорнация. Откуда он это знает? Все просто. Мужчина, отвесивший ему пощечину, когда-то убил его для того, чтобы отвесить эту самую пощечину спустя двести лет. Фигурально выражаясь, конечно же. Если в буквально смысле: мужчина дал ему шанс выжить душой.
Теперь Алекс Хантер это прочувствовал каждой клеткой своей кожи. Стоит только вспомнить часть собственной вечности, как осколки колдовского зеркала, разбившегося вдребезги в начале всех начал, вдруг снова собираются воедино. Этот процесс невозможно контролировать: он обрушивается валом, лавиной, неудержимой волной и к такому никогда не подготовишься. Но с истинно мазохисткой ноткой Алекс погружался в такие мгновения с головой. Что он чувствовал? Кайф. Все давно в курсе, что он никогда не был нормальным.
- Опять та же ошибка, мальчик. Опять та же ошибка. - с тенью улыбки на губах произносит мужчина, а Алексу так и хочется добавить: Снова и снова. Но он молчит, приложив ладонь к горящей щеке, и не сводит любопытных глаз с человека напротив. Во мгновение ока из незнакомца-спасителя он превратился для него в до боли не то, чтобы знакомого, а необходимого...человека ли? Хантер усмехается. Вот уж точно не вариант.
- Меня зовут Алекс Хантер, месье. И клятвы, что я давал, присягая Вам на верность, можно считать обновленными. - учтивый полупоклон головы, как всегда кичится, пусть и пытается скрыть браваду. Ему придется вспоминать былые манеры, никуда не денешься. Отрывает взгляд от мужчины и бегло обводит комнату: без излишней роскоши, явно намекающей на пафос, но далеко не бедно. Путь сюда он не помнит, вероятно, мужчина нес его на руках...снова.
Все бахвальство улетучивается как по щелчку пальцев. Алекс приподнимается на локтях, прежде чем сесть на кровати.
- Несказанно рад Вас видеть, и...может, теперь, скажете, кто Вы? - чуть заметно улыбается, все еще одной ногой как будто находясь в прострации. Осознание происходящего пусть и завладело его разумом, но организм принимает правду нарочито медленно. Что ж, Алексу к приключениям совсем не привыкать. Освоится.
Те ли поступки принято считать благородными, которые мы привыкли считать таковыми? Может ли убийца обладать большим достоинством, чем лишенный греха как такового праведник? Сполна. Дважды. Пожалуй, у них не так уж много времени для разговора, но раз он все-таки здесь, раз все так стремительно изменилось, стоит попытаться...задержать в своей жизни мужчину, имя которому прошлое, а знамя которого вечность.

Глаза мальчишки подернуты пеленой воспоминаний. Границы времени блекнут и растворяются, открывая ищущему взору истинный простор вечности, отпущенной бессмертной душе. Судьба ли столь щедро и столь бесцеремонно одарила юнца абсолютной памятью - или он сам невольно вмешался в ее перипетии, сперва окропив себя кровью раненого мальчишки, а после, нарушая все правила, сохранив его главный талисман - но сейчас обезвоженные многодневной жарой поля Кобрина встают перед его глазами с той же ясностью, что и раскинувшиеся за несколько кварталов Елисейские. В отражении серых глаз Астор на мгновение видит самого себя - командира, склонившегося над умирающим. Убийцу, всматривающегося в очередную жертву. Вампира, вдыхающего запах увядающей человеческой крови.
Знал ли он, что они встретятся вновь? Думал ли, отпуская на волю эфемерную душу, что этот благородный порыв прочно свяжет их судьбы воедино? Предполагал ли, что спустя двести лет их сведет та же ошибка маленького упрямца? Если да - почему не нашел его раньше, чутье позволило бы, аромат крови, как ни странно, не меняется от перерождения к перерождению. Если нет... зачем вернулся в Кобрин тогда, два века назад, едва только отгремела беспринципная, проданная преисподней война?...
Рыжие волосы рассыпаются по плечам свободным водопадом - она не любит носить их собранными, и законы моды, ровно как и приличия, принятые в обществе, мало ее волнуют. Родители давно уже махнули рукой - с годами она все больше напоминает брата, как если бы вдруг решила заменить его, копируя бунтарский нрав и деля отпущенную ей жизнь на двоих. Простое, но элегантное платье подточено под фигуру и выглядит как нельзя более достойно молодой леди, но внимательный взгляд подмечает, что оно не раз перешивалось и, скорее всего, в недалеком прошлом было гардиной. В ее руках, вместо роскошного веера, которыми нынче обмахивается вся Франция - старая книга, и по улице она не прохаживается величавой поступью подобно своим ровесницам, воспитанных в духе своего времени, а шагает достаточно размашисто, разухабистой мальчишеской походкой. Ее путь лежит не на один из светских приемов, где все девушки ее возраста мечтают найти себе достойную партию - она направляется в парк, где садится на скамью в самом отдалении и, раскрыв книгу, целиком погружается в нее, кажется, напрочь забыв о том, где она находится. Когда, спустя, может быть, около полутора часов, она приходит в себя и отрывает взгляд от захвативших ее воображение строчек, рядом с ней на скамье обнаруживается незапечатанный конверт. Девушка вздрагивает и поспешно оглядывается, но вблизи нее ни души, чуть поодаль прогуливаются парочки, и вряд ли кто-то из вздумал бы так шутить. Несмелым жестом она прикасается к письму, переворачивает конверт... "Адель Лимье". Собственное имя сперва едва отпечатывается в ее сознании, и лишь спустя пару секунд она приходит к мысли, что письмо действительно предназначено ей. Чуть дрожащими пальцами она вытягивает на свет сложенный вдвое лист бумаги, исписанный мелким, каллиграфическим почерком. Это не похоже на послание от тайного поклонника, о котором мечтают все ее подруги, живущие в розовом ореоле дамских романов - собственно, это вообще ни на что не похоже: ей не пишут писем. Ее охватывает странное волнение - она будто предчувствует в этих аккуратных строках что-то заповедно важное, еще даже не вчитываясь в них. Дрожа от возбуждения, она склоняется над письмом, рыжие волосы спадают, закрывая ее от всего прочего мира. "Уважаемая мадемуазель Лимье! Во-первых, не могу не воспользоваться случаем и не поздравить Вас с днем Вашего рождения..." - Боже милостивый, ведь сегодня ей и правда 18! Она замирает на миг. а потом жадно вчитывается в написанное далее. "Во-вторых, именно сегодня я хочу засвидетельствовать Вам мое почтение и сказать то, что в силу Вашего юного возраста, не видел возможности сообщить Вам ранее. Прежде всего, искренне соболезную утрате, постигшей Вашу семью 11 лет назад. Война - тяжелое испытание страны, но еще более - для людей, которым выпало бремя родиться в стране, ведущей войну. Судьба Вашего брата, как я имел возможность убедиться, волнует Вас и по сей день..." Адель замирает. Откуда, черт возьми, это неизвестный знает то, о чем не ведают даже ее родные? Могила Жака - жалкая бутафория, поросшая ковылем, и даже мать уже посещает ее только раз в год, а прочие и думать забыли. Все - но только не Адель. Смешно - но старое кладбище стало для нее настоящим убежищем. Она сбегает на могилу брата и часами сидит на старом валуне, беседуя с Жаком и поверяя ему самые сокровенные свои тайны. Она уверена, что никто в целом мире не знает об этом, но письмо незнакомца доказывает обратное. Не зная, что и думать, она спешно пробегает глазами оставшиеся строчки: "Ваш брат погиб как герой..." "Вы имеете полное право гордиться им" и "Не превращайте свою юную жизнь в вечную панихиду. Вряд ли бы он желал для Вас такой судьбы". Внизу, резким росчерком - подпись: "Благожелатель". Безликое, безвкусное слово. Сперва ее охватывает раздражение, и она хочет даже порвать письмо, но потом внезапно понимает, что это - единственное, что за столько лет вновь напомнило ей о брате. В задумчивости она покидает парк и целый день проводит в глубоких размышлениях. Слова письма не идут у нее из головы и на следующий день, и после. "Не превращайте свою жизнь в панихиду..." Адель становится перед зеркалом и долго изучает свое отражение. Ей 18, она бледна, худа и замкнута, как дикий лесной зверек. У нее нет друзей, подруги, навязанные знакомствами матушки - явно не в счет, ее порой приглашают на танцах, но она либо вежливо отказывается, либо, если ловит на себе строгий материнский взгляд, идет покорной бездушной куклой и за весь танец ни разу не поднимает глаз на партнера. Что бы сказал Жак, увидев ее такой? Что бы он сказал, узнав, что у его любимой маленькой сестрички нет своей жизни - и есть только его смерть? Глаза Адель наполняются слезами. Она берет ножницы и обстригает свои роскошные волосы до плеч, совсем не по моде, но так ей нравится куда больше. Быстрыми движениями стирает слезы, упрямо сводит брови к переносице. Отныне она начинает жить - так, чтобы Жак, глядя на нее с небес, заливисто смеялся. И она будет смеяться вместе с ним - и это лучшее, что она может для него сделать. В коридоре раздается голос матери. Решимость Адель под угрозой - что скажет мадам Лимье, увидев, что она сделала с волосами? В панике девушка размышляет недолго - стремглав бросается к окну, подбирает юбки и, помня уроки Жака, отталкивается обеими ногами и спрыгивает на ветку растущего перед окном старого вяза. Соскальзывает вниз и мчится по дорожке. Мать зовет ее, девушка стремительно оглядывается по сторонам. С крыльца дома напротив за ней наблюдает взъерошенный темноволосый юноша - один из начинающих композиторов расцветающей заново культуры Парижа. насколько ей известно. Он смотрит на нее, не отрываясь, а потом призывно машет рукой. Не успев обдумать возможных последствий, Адель устремляется к нему. Его губы растягиваются в несколько робкой улыбке. "Тебе нужно спрятаться?" - тихо спрашивает он. Девушка кивает. "Пошли" - он берет ее за руку, увлекая за собой в дрожащий полумрак своей обители. "Тебе идут короткие волосы" - слышит она его голос будто откуда-то сверху, и вдруг, впервые за последнее время. искренне улыбается. Наконец-то она все сделала правильно...
Вечность дрожит, распадаясь миллионом звенящих осколков и снова собираясь воедино. Синеглазый мужчина и мальчишка со светло-серыми глазами моргают одновременно. На лице последнего появляется усмешка.
Ну, поехали.
Он знает, что сейчас начнется. Знает этот горящий бесстыдным любопытством взгляд. Карбо уже мысленно оценивает допустимую дозу информации, которую можно выдать мальчишке. С чего бы ему вообще отвечать на его вопросы? Самый большой долг. который только может лечь на душу - это долг перед самим собой. Ни Жаку Лимье, ни нахальному блондину, которым тот стал в новом воплощении Астор ничего не должен. Даже мрачноватому философу-полковнику, с которым делил удушающие дни Кобрина - не должен. Молчаливому посланцу судьбы, убийце, связанному клятвой - вот кому он на самом деле задолжал этот разговор.
Так что спрашивай, мальчик. Спрашивай. Сегодня у тебя есть шанс получить ответы.
- Меня зовут Алекс Хантер, месье. И клятвы, что я давал, присягая Вам на верность, можно считать обновленными.
Замечательно. Он и в этой жизни собирается записаться в его негласные оруженосцы? Тот самый случай. когда наглость слишком явно граничит с безумием.
- Астор Карбо, - губы мужчины трогает легкая усмешка. - И не спеши разбрасываться словами. Они тебе еще пригодятся.
Мальчишка улыбается. И чего он старается - все равно ведь юнец ничему не научится. Астор чуть склоняет голову набок, с тенью усталости рассматривая катако. Тот уже явно о чем-то задумался, прокручивая в голове последние события, даже забавно наблюдать, как меняется по мере размышлений его лицо..
- Несказанно рад Вас видеть, и...может, теперь, скажете, кто Вы?
Бинго, - Карбо мрачно улыбается. Правильно, именно с этого и стоит начать.
- Вампир, - лениво поводя плечом. отзывается он. - Убийца. Лингвист. Смотря какая сторона правды тебя интересует.
Наверное, этой беседой можно все оборвать. Он вполне может это сделать, если захочет. Мальчишка навсегда забудет его и выкинет из головы всю эту благородную чушь.
Все можно устроить до обидного легко. Наверное, так и нужно поступить.
И все-таки...зачем он вернулся в Кобрин?

Александр Джек Хантер не верил в Бога. За всю свою фантасмагорическую жизнь он не обнаружил ни единого знака, указавшего бы на неоспоримое доказательство существования оной величайшей светлости, а посему блондин никогда и не задумывался над тем, что станет с ним, с его легкокрылой душой, если вдруг или, вернее будет сказано, когда он умрет. Ни факт того, что сам он является полукровкой и сыном одного из самых могущественных демонов Ада, а Катарина Фэй - дочерью ангела, ни факт наличия вокруг них самых разномастных сверхъестественных существ и событий, ни чтобы бы то ни было иное не приближало катако к принятию в своем расхристанном сердце веры в Бога. В то время как все подростки перед сном задавались вопросом вечности, Алекс впервые пробовал марихуану. Когда новоявленные атеисты венчали свою свободу от религии шагом в бездну накопившихся грехов, Хантер завязывал с героином. Не то, чтобы наркотическая зависимость предопределяла в свойственной ей манере путь беспечного Алекса, не сказать, что она значила для него неоспоримую важность, как, допустим, для его друга Пьетро, но бурлящее в венах любопытство сводило все его личные исповеди к одному: Хантер не боялся смерти, а значит, ему было плевать - есть на этом свете Бог или нет, нужен этот мир кому-то или нет, стоит ли молиться в пустоту и верить в бессмысленные письмена, оставленные потомкам, которым нет до них никакого дела? Алекс Хантер не боялся смерти. У нее были синие глаза, отливающие в полумраке комнаты сапфировым отблеском пронзительной правды.
- Вампир. Убийца. Лингвист. Смотря какая сторона правды тебя интересует. - лениво отозвался призрак прошлого, смерть, воплотившаяся в вечном спасителе, и Алекс невольно улыбнулся. Не подсказать ли Адриану идею для романа на досуге? В голове Лима с каждым новым рассветом рождалось с дюжину прекрасных историй, но, может, в череде его упоительно сказочных рассказов найдется несколько строк о вампире и мальчишке, вопреки перипетиям судьбы, так или иначе, вновь встречающихся друг с другом? Усмешка. А почему бы нет...?
- Лингвист. - ухмыляется Алекс, тряхнув головой, смахивая настырную челку с глаз. Отчего-то самая, что ни на есть, щенячья радость завладела им, и с каждой секундой разгоралась все больше. Неужели отголоски детской души Жака вдруг заискрились трепетным пламенем в сердце Хантера, в сердце того самого Лимье, погибшего мальчика, который ничего не успел? Или, быть может, он успел гораздо больше, чем даже сам Алекс за свои двадцать пять лет в противовес прошлым тринадцати? Жак Лимье влюбился в честь своего командира и мечтал быть на него похожим во всем, и совершенно глупым, но трогательным образом заслужил право жизни Алексу Хантеру. Может ли катако похвастаться подобным? Что он сделал для своей души в этой жизни? Что же? Ничего.
Если вдруг завтра, как то не случилось сегодня, его собственный мир падет к ногам равнодушного бытия, и смерть не блеснет сапфиром, а рассечет горло окропленным дыханием Ада клинком, настанет ли для новой жизни следующее завтра? Нет. Сколько раз Алекс Хантер был на волосок от смерти? Бесчисленное количество раз. Что же его до сих пор спасало? Сама смерть.
Смерть, случившаяся больше двухсот лет назад. Истина бьет в виски капризными разрядами тока. Хантер даже несколько жмурится. Это что, в самом деле стыд? Стыд вдруг гложет его, стыд за самого себя перед лицом вампира, некогда спасшего его! Неужели в Жаке Лимье было больше мудрости даже в том же самом поступке? Их разделяет пропасть эпох, но некоторые вещи навсегда остаются неизменными. Как же многому Алексу Хантеру придется научиться у тени самого себя. Что же говорить о роли Астора Карбо в его жизни? Мальчишка напрягся. Нет, он определенно не собирается терять его снова.
- Увлекательно звучит. - хмыкает парень, но в ту же секунду, обессиленно выдыхает, полностью садясь на диване. - Ох, чертова карма, я действительно не собирался сегодня умирать! - взывает он, обхватывая белесую голову руками. - Кажется, я просто задолжал что-то могиле, раз теперь она сама на меня охотится, а не наоборот. - невесело усмехнувшись, Алекс хотел было поблагодарить вампира, и, вскинув взгляд, посмотрел на мужчину без оттенков привычной наглости и бахвальства. - Спасибо. - в одно слово можно уместить запредельно много признания и искренности. Он правда не хочет, чтобы мужчина, как бы он не читал его насквозь, думал о нем только то, что являет Хантера лишь с одной из множества его сторон. Алекс постарался вложить в благодарность и вину, и искупление, чтобы не пасть в глазах вампира ниже, чем он думал, уже успел. На место необъяснимой радости пришла осознанная боль: Катарина, Адриан, Миранда. Три созвучных в своих согласных имени, три создания, ради которых он пойдет вперед даже на пики, три мира, которых он не имеет права подвести сегодня могли остаться без их светловолосого безумия, и каждого из них он покинул бы навсегда. Плечи вдруг странно дернулись, и Хантер сам не заметил, как непрошеные слезы полились из глаз. Плакать при вампире - откуда такое неземное доверие, почему все барьеры и границы рухнули, не успев возвестись? При лице собственной смерти нет места смущению и неловкости. Рядом со смертью можно только жить. И возрождаться всякий раз, глядя ей в глаза. Во всяком случае, оказывается, у них всегда был Париж.
Алекс Хантер никогда не верил в Господа Бога.
Но сегодня у обрыва бездны он его нашел.

Все умирают. Эта простая истина остается незыблемой на развалинах стираемых временем эпох, развенчанных мнений, позабытых слов и клятв, растертых в пыль грубоватыми пальцами равнодушных норн. Никто не избежит общей участи - будь ты величайшим из королей или последним из нищих, одиноким или окруженным почетом и славой - смерть уравняет всех, "и никто не уйдет обиженным", боги и люди лягут рядом, когда закончится отведенное время и чья-то незримая рука выключит рубильник. Game over, дамы и господа, game over.
И в то же время, вспоминая слова не ушедших от общего итога мудрецов - "Игра не заканчивается, пока она не заканчивается". Безрассудный мальчишка, поймавший шальную пулю во имя Франции, снова вернулся в Париж, спустя двести с лишним лет - почему? Кто может дать объяснение этой поразительной цикличности, преследующей, точно навязчивая мелодия, проносящаяся сквозь века? И следует ли им рассматривать им как предначертанную неизбежность или еще один шанс, выигранный в рискованной лотерее Фортуны?
Одна из главных тайн истинного убийства заключается в том, что его невозможно довести до конца. Принесенная смерть отзывается в глухом колодце мироздания как приглашение на встречу - и убийца обречен сталкиваться со своими жертвами снова и снова, танцуя над пропастью, различать их черты под новыми масками, натыкаться на следы, краем уха ловить далекое эхо знакомого голоса... Убей - и ты навсегда свяжешь себя со своей жертвой, независимо от того, что тобой двигало. Убей - и ты обречен вобрать в себя чужую жизнь без остатка. Это - цена, это извечное уравнение.
Он склоняется над очередным угасающим взглядом, бескровные губы шевелятся, сознание балансирует на зыбкой еще грани между миром живых и обителью призраков. В синих глазах вампира в эту секунду заключается весь тускнеющий свет - и умирающий из последних сил тянется к нему, уже зная, что конца не избежать, и тогда, ослепленный сиянием последнего мига, он предпринимает последнюю - и единственно доступную ему попытку не исчезнуть навечно. Губы дрожат в слабом полувздохе, выдыхая в стремительно сжимающийся вокруг воздух пару слов, звонким эхом отдающихся где-то в глубине сознания. Имена, названия городов, предметов, ускользающие воспоминания... Так умирают люди. И так рождаются истории.
Карбо помнит их все наизусть. Чужие жизни - любовь и ненависть, страхи и подвиги, надежды и сомнения - хранятся в его личных схронах, со временем сливаясь с его собственной памятью. В этом, наверное, даже нет ничего удивительного. Просто, дойдя до самого края и оставшись со смертью один на один, без друзей и врагов, нам остается доверять лишь им - своим убийцам. Единственным, кто будет с нами до самого конца.
Взгляд синеглазого вампира был последним, что видел в своей катастрофически недолгой жизни Жак Лимье. Прикосновение его тонких пальцев было последним, что он ощутил перед тем, как все стерлось. Его голос, произнесший заветное "Да" - последним, что достигло угасающего сознания. Стоило ли удивляться тому, что сейчас, спустя два с лишним века, когда мятежная душа вернулась в остывающий мир, они снова встретились, узнав друг друга по впитавшимся когда-то под кожу знакам?
"И снова Париж..." - он невольно усмехается, понимая, что даже его иногда переигрывают такие странные определенности. Слабым отголоском отдаленного воспоминания он ловит отзвук негромкого, мягко-насмешливого голоса Джадит: "Ну почему всегда Париж, Финн?" - и честно отвечает ей: "Не знаю". И почему-то сейчас эта неизменная цикличность странным образом успокаивает его. Как будто когда-то очень давно кто-то невообразимо важный сказал ему: "Что бы ни случилось, мы всегда вернемся в Париж". И он, взявший за правило, избегать чересчур явных привычек, оставался верен этой истине на протяжении веков..
Как, впрочем, и этот самонадеянный мальчишка, который, кажется, наконец осознал, насколько близко подошел к краю. По счастью, на этот раз - не слишком поздно.
Вампир спокойно дожидается, пока первый, судорожный накат рыданий иссякнет, никак не пытаясь вмешиваться в этот прорыв эмоций. Когда надрывные всхлипы стихают, и мальчик немного успокаивается, Астор чуть наклоняется к нему и легким движением приподнимает голову парнишки за подбородок, ловя его рассеянный, пронзенный страшным осознанием взгляд. Неуловимо вздыхает прежде, чем заговорить. Для него это - лишние проблемы, но некоторые связи действительно невозможно порвать, поэтому...
- Кажется, тебе пора завязывать со смертями. Или я зря подарил тебе шанс на еще одну жизнь. Ты слишком близко к краю, мальчик.
Вампир убирает руку и опрокидывается в кресле, задумчиво разглядывая своего юного собеседника. Кем он был для него? Обузой, столь насмешливо подброшенной вездесущей Фортуной? Наказанием? Или воплощением всего, что ему так навязчиво приказывали забыть, живым доказательством того, что все это действительно было? Карбо устало потирает переносицу - мальчишке этот жест должен быть до боли знаком - а потом произносит то, что разом сводит на нет все его привычные методы - "сделать и уйти как можно скорее".
- Жду тебя завтра здесь же в тот же час. Захвати спортивный костюм.
Неделя отпуска резко оказалась распланированной, но, как ни странно, он не испытывал особых сожалений по этому поводу.

Вампир устало потирает переносицу, а Алекс Хантер отчаянно жадно ловит этот знакомый до скрежета души жест. Слияние вечностей, перекрестие прошлого и настоящего, привычная безызвестность будущего давят на виски стальными тисками, но сапфировый взгляд вампира без применения гипноза успокаивает, вселяет первозданную надежду, и свинцовой волной уверенность завладевает сердцем катако, внезапно доверившемуся вампиру так, словно он самим своим появлением заслуживает теперь другого обращения. Отец. Так ли это кажется странно? Он подарил ему больше, чем просто следующую жизнь, а целый шанс начать сначала, шанс сохранить свою расхристанную душу, над которой и само время не властно. Двести лет назад Астор Карбо спас его, так отчего же до сих пор в его честь не воздвигнуты храмы, не исписаны молитвами пергаментные псалмы, не воспевают его имя по всему свету, благодаря за спасение души двенадцатилетнего мальчика? Потому что мир остается слеп к истинному благородству. Мир никогда не силах распознать сквозь слепую пелену порыв незапятнанного пафосом геройства, кульминации запретных чувств, самоотверженности и преданности этому безликому в масштабах вечности мотыльку - мальчишке, которому своим поступком Астор Карбо самолично дал и имя, и воздух. Почему же тогда...не отец?
Алекс Джек Хантер вырос без влияния авторитетного мужчины. Чарли был скорее младшим братом, хорошим другом, счастливым билетом для горячо любимой матери, превосходным отчимом, самым лучшим в своем роде, но не...отцом. Всякий раз, когда Алекс порывался назвать Чарли Хантера подобным образом, он словно бы проглатывал язык, и это он-то! Мальчик, у которого на любое ваше слово найдется собственных двадцать, парень, за которым всегда оставалось последнее слово, бунтарь, который за тирадой в карман не полезет, никак не мог назвать отцом милого мужчину, которому был практически всем в своем детстве обязан. Он замирал, терялся и порывался ретироваться с места коллапса, стыдливо пряча глаза, и безмерно сожалея, что ему по правде некого назвать отцом. Нет человека, к которому он с неприкрытой жаждой обратился бы, назвав его так таинственно-преданно, волшебно в своем созвучии. Отец. Папа...
Он вырос сам. Как умел коряво, ошибаясь на каждом шагу, сто раз за день умирая. Погребенный ненавистью во тьме Ада биологический отец был настолько презираем, что лишний раз упоминать о нем - предательство эфемерного образа, нарисованного мальчишеским сердцем. Образа настоящего отца, который непременно есть где-то, пусть и не в этой Вселенной, но он существует, не сводит глаз с непутевого, но любимого ребенка, укоризненно качает головой, наблюдая за промашками катако, улыбается, стоит бесшабашному чаду выкинуть очередное "эдакое". Несложно поверить в кого-то, кого не существует. Куда сложнее распознать черты истины в настоящем, что смотрит на тебя сапфировой гранью, которую ты всегда искал.
Хантер борется с собой. Как, пожалуй, никогда. Только бы не сорваться, только бы удержаться от жеста, что просится быть воплощенным вот уже, как оказалось, двести лет. Прошлое всегда сильнее, прошлое, переплетенное с настоящим - это гремучая смесь, от которой ни скрыться ни в одном из миров. Париж - это тоже мир. Волшебная необъяснимая пристань блуждающих во мраке вечности душ, так или иначе навещающих бренный смертный мир век от века. Получается, блондин в числе таких беспризорников. Но такой ли он неприкаянный, как ему всегда казалось?
Прошлое сильнее. Алекс Хантер подрывается, обвивает мужчину руками и прижимается яростно-честно, пряча лицо на груди вампира. Больше не плачет, но как будто и не дышит, подавив в полувсхлипе словно последнюю песню малиновки. В не сомкнутых вокруг Алекса руках Карбо вдруг очень тепло. Хочется сказать: "Как дома". С каких пор сама смерть являет собой причал для жизни? Но мы ответим вам...а было ли иначе?
- Спасибо, от...месье. - вовремя спохватывается, но не отстраняется. Какое-то время еще словно ребенок-ребенком стоит, прижавшись к мужчине. Он не хочет становиться ему обузой. Наверняка у вампира куда больше хлопот и забот, чем присматривать за катако. Спас снова - и разойтись бы на следующие двести лет без гарантий очередной встречи, сохранить в памяти тепло этого момента и вспоминать в старости, если вдруг удостоишь самого себя чести выжить. И тут Хантер понимает снова, как абсолютное мгновение, что только он сам и может теперь себя спасти. Мужественная рука была протянута, остались лишь покрепче за нее ухватиться, подняться, стать, наконец, мужчиной, что навечно останется ребенком для пленника времени - для вампира, который стал отцом для катако. Вдруг так отчаянно хочется, чтобы тобой гордились. Сердце бьется в два, три раза быстрее, лихорадочно не успевая за бесконечными желаниями, рождающимися с каждым новым "хочу", словно наверстывая за прожитую в чертогах безвременья и двадцати пяти лет нового мира жизнь шанс быть сыном для кого-то. Алекс дрожит; он не спросил, нужно ли это самому вампиру. Вот только Астор Карбо уже на многое ответил сам.
- Жду тебя завтра здесь же в тот же час. Захвати спортивный костюм.
Алекс Хантер не сразу отстраняется. В серых глазах с застывшими слезами ребенка вдруг появляется улыбка.
***
В эту ночь катако не дал возможности сомкнуть глаза ни Катарине, ни Адриану, без ума болтая о вампире и приключившейся с ними феерии, в красках описывая все с самого начала и до последних аккордов вечера, утаив пока что, разве что...личный момент с признанием "отца" в чертах мужчины. По-детски застенчиво и трогательно нежно он оберегал это таинственное мгновение в себе, пообещав раскрыть его суть всенепременно своим любимым в тот самый миг, когда воистину поймет, что синеглазый спаситель больше от него не сбежит по воле рока. Парень ждал утра так, как ждут фанатики откровения Божьего, и, захлебнувшись чувствами, назвал Карбо своим личным Богом и ни мгновения не пожалел. Собираясь ни свет, ни заря второпях, он не упустил ни детали ежедневного утреннего ритуала, не разбудил свои сокровища, поцеловав каждого в висок, и, впрыгнув в спортивные светло-голубые свободные джинсы и белую алкоголичку, включил на полную громкость айпод и едва ли не пританцовывая поспешил к вампиру. Оказалось, они оба обосновались на Монмартре, в чем Алекс тоже видел свой определенный символизм. Ему казалось даже, что солнце поднимается над городом особенным образом, и день сулит быть не иначе как точно незабываемым.
Во дворе невысокой постройки, как и предполагалось, ни души. Сквозь кроны деревьев зарождающийся солнечный свет пробуждал новое утро игривой тишиной. Или, быть может, только блондину все вокруг казалось искристо-радужным? Он не представлял, что ждет его сегодня, но воистину был готов ко всему. Прикрепленный за пояс джинсов плеер словно подтверждая настроение Хантера подарил ему одну из его любимых танцевальных композиций и, не смея удержаться, он начал пританцовывать, стоя на месте. Однако не прошло и десяти секунд, как Алекс, будто сорвавшись, стал танцевать подобно тому, как случалось с ним в минуты уединения, когда танец раскрывал всю суть его обезбашенной сущности. Он танцевал во дворе апартаментов Астора Карбо, мальчик-полудемон танцевал на подмостках Парижа так, как будто воплощая свою жизнь в рваных, нагих движениях, рассекречивающих сердце, а на его губах застыла улыбка побежденного и победителя одновременно.
Мелодия оборвалась и в апогей головокружительного танца, Алекс опускается, падает на колени, чуть прогибаясь назад и, сумасшедше улыбаясь, ввизгивает и выдергивает наушники. Тут же его взору предстает облокотившийся о проем двери вампир, и картина, нарисованная красками утра, поражает своей умопомрачительной магией жизни.
- О...пап!.. - пролепетал запыхавшимся языком блондин снова прежде, чем осознать, что говорит, и, восстанавливая дыхание, не спешил поднимать с земли. Сутки назад его зажгли к жизни словно спасительным факелом неиссякаемого бытия, и он не мог не откликнуться на этот призыв всей своей душой.
Париж. Утро. Вампир. И мальчик перед ним на коленях.
Они никогда не расставались с Кобрином.

Подразумевалось, что его слова станут финальной точкой в их сегодняшней беседе - вампир поднимается, отходя к окну и окидывая пронзительным взглядом двор, на всякий случай проверяя, не поджидает и мальчишку очередная неприятность по дороге домой: в его способности без приключений добраться из пункта А в пункт Б Карбо уже изрядно сомневается. В тусклом свете бледно-желтых фонарей серебрятся не высохшие после полуденного дождя лужи, мостовая блестит от влаги, как начищенная монета, переулок видится привычно-опустелым - накрывшая город ночь успешно заметает следы любых оставшихся за гранью заката преступлений. Ночь считается временем убийц, хотя Астор мог внести коррективы в эту замшелую статистику, рассказав о парочке громких "заказов", исполнявшихся при свете дня - по-настоящему хорошо спланированное убийство совершается мимоходом, подобно легчайшему взмаху крыла бабочки, и только в человеческих фильмах обставлено с вычурной помпезностью. Таким образом, у мальчишки примерно равные шансы быть прирезанным в темной подворотне и пристреленным на утренней ярмарке, а учитывая "черную метку" на кармическом биополе все они неизменно умножаются на два. Подобная математика не кажется особо веселой - и все же вампир уповает на тот фактор, что его юный протеже как-то умудрялся выживать все эти - сколько ему сейчас? - двадцать лет и способен прожить еще хотя бы сутки до их новой встречи. Не сможет - что же, он будет несколько разочарован, зато неделя "отпуска" снова окажется свободной. Во всем есть свои плюсы.
До вампира доносится чуть рваное, неровное дыхание мальчишки за спиной. Все еще не ушел. Не чувствует окончания беседы или хочет сказать ему что-то еще? Судя по учащенному пульсу - второе. Астор оборачивается, легко вскидывает брови:
- Тебя проводить? - с елейной насмешкой в голосе осведомляется он. Мальчишка срывается с места, грозя сбить его с ног, судорожно сжимает в каких-то отчаянных, почти беспомощных объятьях. Вампир, помедлив, кладет руку на чуть дрожащее плечо блондина, выжидает, практически не шевелясь. В памяти что-то слабо шевелится - кажется, он порой замечал подобные порывы у Жака - еще тогда, в далеком 1812-м, но тогда вся безудержная эмоциональность мальчишки сдерживалась военным положением, а вот сейчас, кажется, накипело, накопилось и прорвалось сквозь череду веков. Карбо не отстраняет юношу, молча дожидается момента, когда тот вскидывает белокурую голову и смотрит на него с таким отчаянием в глазах, что вампир вновь припоминает "теорию обязывающих взглядов", уже не раз вдоль и поперек изученную им на пару с зеркальной девочкой.
"Ты права, Джадит. Это никогда не кончится" - он почти видит ее полуироничную улыбку.
- Приму это за обещание не опаздывать, - говорит Карбо, несильно, но настойчиво подталкивая молодого человека к двери. На сегодня и правда достаточно.
Он провожает его взглядом до угла, задумчиво потирая переносицу. До чего, оказывается, легко привыкнуть к некоторым жестам. Тем более, когда делаешь это нарочно.

Знакомый запах он ощущает раньше, чем слышит шаги через открытое окно. Бесшумно поднявшись, вампир спускается по ступенькам и останавливается в тени подъезда, наблюдая за переминающимся с ноги на ногу мальчишкой. Стоит только чуть внимательнее вслушаться в прохладу утра - и он может услышать звуки, доносящиеся из наушников: как и большинство сверстников. Алекс явно предпочитает передвигаться с музыкой в ушах. Довольно опрометчиво, учитывая возможность нападения в любой момент, но Карбо уже убедился в том, что безрассудство является одной из характерных черт его новоявленного ученика. Не самые обнадеживающие исходные данные - но всегда приходится работать с тем, что есть.
Мальчишка явно перевозбужден - и скопившаяся в нем энергия находит выход весьма своеобразным способом. Около секунды вампир всерьез подумывает о том, не сверзился ли где-то по дороге на светлую голову Хантера внушительный кирпич, но судя по безбашенной улыбке блондина это вполне обычное его состояние.
"Дальше - лучше", - хмыкает про себя Астор и выходит на свет в тот самый момент, когда, достигнув своего апогея, танец обрывается, и мальчишка падает на колени, глядя на него с игристым шальным безумием в глазах.
- О...пап!
"Потрясающе", - вампир подходит ближе, останавливается в полушаге и чуть склоняет голову, глядя сверху вниз на сияющего парня. В синих глазах появляется холодный отблеск.
- Встань, - ровным голосом приказывает он и в ту же секунду разворачивается, огибая двор и подразумевая, что мальчишке полагается идти за ним. - И чтоб я больше не видел тебя на коленях. Всегда найдется тот, кто захочет тебя на них поставить - нет необходимости облегчать ему задачу. Сними обувь, - без всякого перехода командует он, проходя на внутренний двор, который занимает устеленная мелким гравием площадка. - На всех наших тренировках ты должен быть босиком. Это понятно? - он оборачивается так резко, что катако едва не врезается в него. - И это, - коротким жестом вампир указывает на айпод с наушниками, - впредь оставляй дома. Я не преподаю сольфеджио.
Хотя, возможно, с последним было бы легче.